Исповедь рыжего панка (Опыт самоидентификации покойника)

Один год, два, три, пять, восемь, тринадцать, девятнадцать, двадцать. Все здесь, да? Я – двадцать первый. Последний. Последняя. Я. Самая первая начинает реветь, что-то выдавливая из себя сквозь водопад слез и соплей. Успокойте эту мелочь. Вообще, уберите её отсюда. Она все равно ничего не помнит. Я почти ничего не помню. Лет до двенадцати, наверное. Всё ушло. С алкоголем. И не только. Так что первые двенадцать могут быть свободны. Косятся. Что смотрите? Я тут последняя, мне и решать. Отворачиваются. И не слушают. Ну и шли бы вы куда подальше, господа. Очередной мелкой не сидится. Полезла за чем-то и упала. Со стула. Новая истерика. Нет, пока без нее. Гордо встала и отряхнула ободранные колени. Какое детство без ободранных коленок и локтей? Двадцать первый подходит к ней. Двадцать первая. Я. -Сколько тебе? – или лучше спросить сколько мне. - Пять. - Пять? - а голос то тоненький, волосы длинные, рыжие, заплетены в две косички, и глаза красивые, чистые, не затуманены. Кто ж знал, что вырастет такое? Я вот не знала... Долго еще здесь торчать? - Болит? – спросила я, кивком показывая на коленки. - Уже нет. Годовалая продолжала ныть. Неужели я в детстве была такой нюней? Не помню. - Заткните её уже. Опять косятся. Рыжие. Треть уже под именем Рыжего панка. Косятся все, и рыжие, и панки. Они здесь из-за меня. Из-за самой себя. После полета с крыши. Слабо? Нет, мне не слабо пройти по краю крыши. Я же не знала, что сорвусь. Долго еще мне терпеть их? - Сама заткнись, - злобный рык с подоконника, кажется, девятнадцатая. - Иначе что? Девятнадцатая резко вскочила и направилась ко мне, но путь преградила двадцатая. Да, это точно она. Половину волос я выбрила в двадцать. После того, как чуть не откинулась от передоза. Тогда завязала совсем. Ненадолго. В двадцать один год Рыжий панк стала прежней. - Уйди. Двадцатая отрицательно покачала головой, не двигаясь с места. Девятнадцатая начала орать, пытаясь вырваться. К реву первой присоединились вторая и третья. Кто-то испуганно смотрел на бившуюся девятнадцатую, другие пытались удержать её, некоторые не реагировали на происходящее, в то время как остальные испуганно жались по углам. Я же смотрела по сторонам, пытаясь понять, что делать мне. - Пора, - ко мне подошла пятая. Услышали все. Замолчали. Пора начинать. Исповедь Рыжего Панка. Моя исповедь. Наша. Первая и последняя. Исповедь рыжего панка. Часть 1 – 7. Одна из младших встала с пола, подзывая к себе других. К ней подошли еще шесть. - Мы уходим. Нам жалеть не о чем. - А мне двадцать первую жалко. Она ведь с крыши упала. Седьмая злобно зыркнула на пятую. - Идем, - руководя этим стадом, старшая из них направилась к двери. Кто-то повернулся и показал мне язык. Только пятая грустно улыбнулась и вышла последней. Дети во мне сильно обижены на меня. Исповедь рыжего панка. Часть 8, 10. - Они ушли. - Ушли? - Да. - Иди. Ты следующая. - Я боюсь одна. Пошли вместе. - Я десятая. - Пошли со мной. За руки идут на кухню. - О чем ты жалеешь? – восьмая и десятая были в другой комнате, но я их прекрасно слышала, все слышали. - О чем я жалею? Наверное, о том, что не стала кондитером. Я очень люблю сладкое. - Сладкое? У меня аллергия на сладкое. - Неправда. Нет никакой аллергии! - Откуда ты знаешь? Ты была раньше. - Знаю, и всё. Я с девятой не пошла, потому что быть кондитером - глупо. Она так говорила. И ты еще со своей аллергией. - А что девятая хотела делать? - Людей убивать. Она с ними не особо ладит. А ты о чем жалеешь? - Я, наверное, жалею о том, что я – это она. - Кто она? - Последняя. - А почему ты жалеешь об этом? - Просто я ничего другого не придумала… Исповедь рыжего панка. Часть 9. Когда кухня опустела, туда прошла девятая. Мы долго сидели в тишине. - Жалею только о том, что плохо вела себя с бабушкой, ну, которая не приехала на мой день рождения, а потом умерла через неделю. Я сильно скучаю по ней. А по мне кто-нибудь скучает? Исповедь рыжего панка. Часть 11, 12. Одиннадцатая стояла в углу, пытаясь затеряться среди стен. От этого её лицо стало болезненно желтым, под цвет обоев. - Иди, - кто это сказал? Одиннадцатая послушно двинулась на кухню, за ней пошла еще одна, двенадцатая. На кухне молчат. Долго, дольше, чем девятая. - Давайте уже, блять! – орет девятнадцатая, не одну меня это достало. Двенадцатая ударила по руке одиннадцатую. Та жалобно пискнула, зажалась. - Мне двадцать первая не нравится. Я думала, всё будет не так… Не знаю как… но по-другому, - очередной кирпич в мою голову. Опять тишина. Удар по руке и жалобный писк. - Я не хочу ничего говорить. Всё равно это никому не интересно, - наконец-то подала голос, но неожиданно встревает двенадцатая. - А правда, кто-нибудь скучает по мне? Исповедь рыжего панка. Часть 18. Как только захлопнулась дверь, с подоконника вскочила девятнадцатая. - Я жалею о том, что не смогу убить её еще раз. И я не намерена здесь больше торчать! – она кричит, показывая на меня. На прощание она показала всем средний палец и ушла, неслабо пнув дверь ногой. Исповедь рыжего панка. Часть 14. - Я иду! – теперь подскочила тринадцатая. Она пролетела мимо меня на кухню. Дежавю. - Я первая! Я одна Рыжий панк! Не они! – я совсем не знаю себя, это была четырнадцатая. Тогда я получила имя Панка. - Это имя только мое. Я одна настоящая. Я! Жаль, что не сдохла в четырнадцать! – бедная дверь, сегодня ей не везет. Мы похожи. Исповедь рыжего панка. Часть 13. Следующая спокойно прошла в исповедальню. Двенадцатая? Та, вроде бы, ушла. Тринадцатая? Или пятнадцатая? Или. - Я хотела играть на гитаре и путешествовать автостопом. Одна. Жаль, но я не успела научиться. А двадцать первая могла. Но всё испортила. Дура. Исповедь рыжего панка. Часть 15-17. - Ты еще долго здесь торчать будешь? - Чего? Мы теперь, что ли? - Ну. - Эй, чуваки, я с вами! Рассаживаются на кухне. Семнадцатая на подоконнике, пятнадцатая на столе, шестнадцатая на полу. Что-то разбилось. Смех. От этого смеха противно даже мне. Закуривают. Пустая болтовня. Я их слышу, но не слушаю. Звон стекла. Смех. Исповедь рыжего панка. Часть 19. - Восемнадцатая ушла? Двадцатая кивает в ответ. Так это девятнадцатая? - Для того, чтобы о чем-то жалеть, надо хоть что-то помнить, - девятнадцатая говорила медленно, растягивая слова. Потом запела. Небо в дырах, звезды в решете, Не пылит дорога Одиноко пуле в темноте, Ищет пуля друга. Не буди меня, Успокоилась моя пуля. А во сне она улетела в облака, Дура. Лети! Лети! Лети! Я полечу с тобой! Летим! Летим! Летим! О стенку головой!* Исповедь рыжего панка. Часть 20. Двадцатая медленно пошла на кухню. - Я жалею обо всем, - глубокий вдох. Выдох. Смотри, как бы легкие не разорвало под тяжестью. - О том, что стала рано курить. Пить. Долбиться. Воровать. Драться. Я почти не помню родителей. Наверное, всё могло быть не так. Жалею, что сорвалась. И еще: жалею о том, что понимаю это только я. Исповедь рыжего панка. Часть 21. - Кирпичи кончились? – теперь встаю я. Последняя. Дрожащая полуулыбка - полуухмылка. Пустая квартира. Маленькая кухня. Потрескавшаяся краска на подоконнике. Среди трещин полупустая пачка «Camel». Пустая, но не до конца. Всё так и осталось. Всё, как я помню, перед тем, как ушла. Но вот сколько мне было? Не помню. Закуриваю. В пачке еще несколько сигарет. Пустая, но не до конца. Потолок. Похож на подоконник, только желтее. Лампочка вместо люстры. Не работает. Перегорела. Давно. Еще одна сигарета из «Старого верблюда». Не помню, кто курил эти сигареты, но помню, что всегда их так называла. Еще одна сигарета. Пачка пустеет, но не до конца. - О чем жалеешь, Рыжий панк? О чем я жалею? О том, что здесь были вы. Поверьте, я тоже не была вам рада. И выпить совсем нечего. Недокуренная сигарета летит на пол. Рыжему панку пора на выход. * Агата Кристи - "Пуля".