Успокой свой разум, друг мой...

Дай мне руку, душа моя, У меня хватит сил на двоих.

Друг мой. Это обращение сразу настраивало на нужный лад. Голубые внимательные глаза Профессора Икс будто бы считывали тебя всего, без всякой телепатии. Смотришь в них и знаешь: этому человеку можно доверять. Потому что если не ему, то никому другому во всем мире. «Успокой свой разум, Эрик. Успокой свой разум». С этих слов началось их общение. Этими словами было пронизано насквозь. Чарльз изо всех сил пытался подарить своему другу мир. Вот только тот не хотел мира. Сформированный болью и гневом, он хотел вести свою войну до логического завершения. Повелитель металла, решительный и яростный, как разящий клинок, горячий и притягательный, как расплавленное золото, тот, в чью голову Чарльз обещал никогда не влезать. Профессор Икс горестно вздыхает и смотрит на фото сорокалетней давности. Память липкой паутиной опутывает сознание, вызывая слабость во всем теле и предательский комок в горле. *** – Меня зовут Чарльз Ксавье. – За Вас! – поднимает бокал Лэншерр. И улыбается. И с этой самой минуты на нем весь свет сходится клином. *** Мой друг. Мой дорогой друг. Чарльз будто бы уговаривает сам себя. Делая акцент на слове друг. Потому что надеяться на что-то большее он не смеет. А залезть в голову к Эрику, чтобы узнать, что там творится, он не может. Потому что нельзя, нельзя, нельзя потерять этого человека, обмануть его доверие, ворваться в его душу. Нечестно. Как нечестно и то, насколько внезапно и резко сам Эрик ворвался в его жизнь. «Успокой свой разум». Хороший совет, но как быть, когда сам этого сделать не можешь? К черту разум, к черту все логические доводы, сердце-то как успокоить? Сколько лет по разные стороны баррикад? Сколько дней друг без друга? ДРУГ БЕЗ ДРУГА. Сколько часов бессонного глядения в потолок, мысленного переигрывания диалогов. Два одержимых своими идеалами гордеца. *** – В тебе есть больше, чем ты знаешь. Не только боль и ярость. В тебе есть доброта. Ты можешь овладеть всем этим. В тебе есть сила, которой нет ни у кого. Даже у меня. В этот день Чарльз видит слезы в глазах друга. И понимает, что не ошибся. Ни в своих суждениях об этом человеке, ни в своих чувствах к нему. Хочется заключить его в крепкие объятия, хочется успокаивающе погладить по спине, хочется обхватить родное лицо руками, гладить скулы, сцеловывать слезы с мокрых щек... Но Чарльз лишь кладет руку Эрику на плечо и произносит: – Я верю в тебя, друг мой... – Спасибо. *** Профессор Икс нажимает кнопку на подлокотнике своего кресла, и оно бесшумно выкатывается из кабинета. С выцветшей фотографии на Чарльза смотрит тот, кто сумел стать для него всем. Друг мой, враг мой, душа моя. Душа, и никак иначе. Покалеченная, мечущаяся, трепетная. Умело одетая в бронированный металлический панцирь. Сквозь который мог смотреть один-единственный человек. *** – Не смей залезать в мою голову! – Я этого не делал. Я просто знаю. Что ты лучше, чем хочешь казаться. – Я хуже, чем ты думаешь. – Вряд ли что-то убедит меня в этом, друг мой. *** Этот день начинается так же, как и большинство предыдущих. Тренировки новичков, изматывающая, но крайне интересная наставническая работа. Чарльз просто валится с ног под вечер, а Эрик улыбается и достает шахматы. – Шах и мат, – негромко произносит Лэншерр. – Уже в третий раз, где ты витаешь? Чарльз вздрагивает и смотрит на доску, будто бы она только что материализовалась на столе. – Я не... закончим на сегодня? – Ты даже не отыграешься? – это вызов. Глаза у Эрика сейчас темно-серые и холодные, но улыбка открытая, дразнящая, уже как бы заранее втягивающая в диалог. Черт. Дьявол. Искусать бы эти губы до крови, насладиться металлическим привкусом повелителя металла. Чарльз встряхивает головой, пытаясь прогнать непрошеные картинки из головы, и радуется, что его друг не телепат. – Ладно. Еще одну партию. У меня получится, Эрик. «Эрррик Лэншерррр». Чарльз про себя промурлыкивает его имя и пытается унять разбушевавшуюся фантазию, пока тот заново расставляет фигуры на доске, предоставляя другу играть белыми. Поблажка. Руки. Господи, какие красивые руки. Сильные руки. Чарльз представляет цепкие пальцы на своих запястьях, сжимающие, оставляющие синяки, настойчиво втягивающие в какую-то новую, еще более сложную, чем шахматы, игру. Ключицы. Эрик совершенно не представляет, насколько вызывающе он выглядит в расстегнутой темно-синей рубашке, которая прекрасно контрастирует с серой радужкой внимательных глаз. Глаза. Чистые, светлые. Несмотря на всю пережитую этим человеком боль. А может именно благодаря ей Чарльз поручился бы за него в первые секунды знакомства, хватило бы одного взгляда. Безумные глаза. Дурманящие. Дымчато-серая радужка с широкой окантовкой цвета мокрого асфальта, из-за которой, если зрачки расширены, глаза подчас кажутся практически черными. Губы. Тонкие, красиво очерченные. Ироничные. Но на деле, наверно, мягкие и горячие. И все бы отдал, только бы узнать их вкус. А язык... – Ты в порядке? – обеспокоенный тон друга приводит Чарльза в себя, и он понимает, насколько нелепо сейчас выглядит. Бегающий взгляд, пересохшие губы, испарина на лбу и... вот только этого сейчас не хватало, дофантазировался, черт побери. Ксавье поспешно закидывает ногу на ногу, искренне надеясь, что последняя деталь ускользнула от пытливого взгляда. – Да-да. Просто тут жарковато. – Чарльз облизывает губы и ослабляет галстук, заставляя себя дышать ровнее. Успокой свой разум, Чарльз. Успокой свой разум. *** Друг мой. Мой. Как ни сопротивляйся – мой, и останешься моим. Рефлексия. Много-много лет рефлексии. Осознание постфактум. Это как читать эпитафию на собственном надгробии. Даже больше – как произносить торжественную прощальную речь на своей же тризне. Фальшивую речь. Потому что о покойниках либо хорошо, либо никак. Лучше никак. Пусть даже судьба распорядилась иначе. Годы разлуки ради одного дня воссоединения. Тысячи искалеченных судеб и мертвых пешек ради одной шахматной партии, пускай. Все войны и катаклизмы мира ради шанса сражаться на одной стороне, ради одного рукопожатия. Слишком сердечного для врагов. Слишком долгого для друзей. Профессор Икс доезжает до спальни и не без труда перебирается в кровать. Спустя пару минут он забывается чутким тревожным сном, полным ностальгически-счастливых и в то же время крайне болезненных воспоминаний. *** Эрик Лэншерр. Комок нервов, квинтэссенция боли. Привыкший к ней настолько, что был готов к самоуничтожению, лишь бы только сгинули и его враги. Когда, задыхающийся в холодной воде, он слышит голос, зовущий его по имени, он еще не знает, что это его шанс спастись. Спастись абсолютно. Получить мир и спасение. Откровение откровений, священная исповедь. Успокой свой разум, Эрик. Успокой свой разум. Когда цепкие руки незнакомца вытаскивают его из воды, Эрик еще не знает, что тот станет глотком свежего воздуха. Во всех смыслах. Что он сам станет смыслом. Но в тот момент в ледяной воде, от которой сводит все тело, он слышит первый аккорд спасительной мелодии. – Не бойся, друг мой, ты не один. Как известно, нельзя спасти человека, который не хочет, чтобы его спасли. Эрик хотел. Чарльз спасал. Не то чтобы он плохо старался, но только Лэншерр, похоже, похоронил себя задолго до судьбоносной встречи. *** Четвертая партия закончена вничью, и Эрик, кажется, недоволен. – Ты обещал отыграться! – Я сегодня не в форме. – Ты слишком напряжен. Виски? – в вопросительном тоне проскакивают интригующе-хриплые нотки. – Со льдом, – кивает Чарльз, радуясь, что Лэншерр переключил свое внимание на что-то другое. Друг какое-то время молча гремит бокалами. – Вот, держи. – Спасибо, – кажется, он окончательно взял себя под контроль. – За нас, друг мой. – За нас, – эхом повторяет Эрик, и Чарльз поспешно делает огромный глоток, чтоб фантазия не успела... ах, черт, поздно... Этот тембр голоса. Эти интонации. Низкие, глубокие, бархатные. С легкой горчинкой, как терпкий холодный виски, что плещется сейчас в их бокалах. Чарльз снова теребит галстук. – Да сними ты уже его! Командный голос. Ему хочется подчиняться. Галстук летит на пол. Еще. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь. – И пару пуговиц расстегни. Тебе же душно. В такие моменты он непроницаем. То ли заботится, то ли издевается. Сидит напротив и изучающе смотрит, чуть наклонив голову. Отпивает виски, и одна золотистая капля скатывается по подбородку. Ловит ее пальцами и облизывает их. Вроде все так естественно, но Чарльз дуреет от эротичности этого жеста и вперивает взгляд в лежащего на доске белого ферзя, как будто тот хоть чем-то может ему помочь. Дрожащими пальцами тянется к пуговицам рубашки и расстегивает их. Одну, вторую... – Еще одну... – советует Эрик. Чарльз вздрагивает и снова смотрит на друга. Пальцы тянутся к третьей пуговице. Воздух будто бы начинает искрить. То, что происходит дальше, занимает доли секунды, но видится будто в замедленной съемке. Серые глаза напротив превращаются в черные. Шахматная доска слетает со стола на пол. Эрик подается вперед, хватает друга за ворот рубашки, грубо и властно притягивает к себе и целует так яростно, будто бы хочет убить этим поцелуем. В ушах все еще звучит звук падающих и раскатывающихся по полу фигур. Губы. Тонкие и ядовитые. Горячие. Очень горячие. Лучше, чем во всех возможных фантазиях. Требовательные и непримиримые, как их обладатель. Поцелуй углубляется почти сразу, языки, столь часто сцепляющиеся в словесных баталиях, теперь ведут иной диалог, настолько чувственный и плотский, что веки изнутри вдруг обжигает соленая влага. Эрик резко отстраняется и удивленно смотрит на катящиеся по лицу Чарльза слезы. – О боже, что я наделал! Прости. Я просто... Я все испортил, да? – такой потерянный вид ему совсем не идет, и Чарльз вместо ответа просто качает головой, а затем поднимается, огибает стол и усаживается к другу – а к другу ли теперь? – на колени. Тянется за новым поцелуем, на этот раз тягуче-медленным, вдумчивым, нежным. Концентрация на ощущениях. Пальцы едва уловимым касанием проходятся по идеальным скулам, теребят пряди светлых, с легкой рыжинкой, волос, зарываются в них, спускаются на шею, нащупывая там старый шрам. Долбанный кинестетик. Этот шрам – последняя капля в океане безграничного эротизма происходящего. – Как же давно я хотел это сделать, – севшим голосом признается Эрик. – Как... давно? Я даже не думал, все время сдерживал себя, и... – сбивчивый шепот. – И так ни разу и не залез мне в голову? – Как и обещал. А потом у них обоих просто сносит крышу. Одежда слетает, треща по швам, руки жадно изучают все изгибы тел в поисках самых чувствительных мест. Кровь пульсирует где-то в висках, заливая сознание похотливым жаром. Чарльз смутно помнит, как оказывается лежащим на неудобном и узком шахматном столике, чувствуя контраст холодной столешницы и горячего навалившегося сверху тела. Сильные, но очень чуткие пальцы проходятся буквально по всем эрогенным зонам, а после медленно, издевательски медленно растягивают. Эрик явный садист. И вот она. Снова эта улыбка. Хищная, сумасшедшая, распаляющая. – Пожалуйста. Сейчас, – умоляюще просит Чарльз. А дальше его буквально втрахивают в чудом не сломавшийся столик, искусывают в кровь его губы, сжимают его запястья, именно так, как хотелось, до боли, до синяков; вылизывают шею, окончательно доводя до исступления. – Переберемся в спальню? – предлагает Эрик, первым пришедший в себя после оргазма. – Дааа, – хрипло отзывается Чарльз, и его тут же поднимают на руки. Шахматы остаются лежать на полу. *** – Эрик, я прошу тебя, останься. Лэншерр замирает. В его планы не входило прощаться и оправдываться. Он шел на войну. С которой не планировал вернуться. – Пожалуйста. – Я не могу. – Значит не хочешь. Эрик поворачивается. – Очень хочу. Остановишь меня? – Силой – нет. Я обещал не лезть тебе в голову. Но я попробую тебя остановить. Чарльз подходит вплотную и целует. Легко, невесомо. Отстраняется, проверяя реакцию. В стальных глазах еще больше боли, чем когда-либо. Эрик спешно отворачивается, но Чарльз крепко обхватывает его со спины, не давая сделать шаг. – Зачем тебе эта война? Останься. Здесь. Со мной, – голос дрожит и сбивается. – Или я для тебя не аргумент? Лэншерр разворачивается, обхватывает лицо Чарльза руками и прижимается лбом к его лбу. – Ты не аргумент. Ты смысл. Ты жизнь. Ты свет. Только я не достоин твоего света. Жгучая пелена застилает глаза им обоим, голос у Эрика на срыве. – С самого начала был не достоин. Быть с тобой, касаться тебя... – Это мне решать! – Нет. Зачем я тебе? Озлобленный, мертвый, зачем? Не надо было тебе подпускать меня так близко. Я и тебя отравил. – Просто останься, неужели это так сложно? – Чарльз уже не пытается сдерживать слезы. Эрик в ответ касается его губ пронзительно нежным поцелуем. Прощается. Навсегда. *** Профессор Икс просыпается и понимает, что по его лицу текут слезы. Где ты, друг мой? Умер. Эрик Лэншерр умер окончательно почти в тот же день, что ушел. Его убил Магнето. Почти так же, как Профессор Икс пришел на смену Чарльзу Ксавье, который просто не пережил бы той боли потери. *** Боль достигла своей кульминации на Кубе. Роковой выстрел, отнявший у Чарльза ноги, а у Эрика последнюю надежду на спасение. Чувство вины убило его окончательно. Это был самый долгий взгляд в глаза друг другу за все предыдущие и, как окажется, последующие годы. Магнето пришел к Чарльзу лишь раз. Почти сразу после печального события. Снял шлем. Положив на край стола. Будто раскрылся: «давай, стреляй в меня». Но профессор только горько улыбался. Потом Эрик целовал его колени и плакал, уткнувшись в них лицом, чувствуя, как нежно и прощающе руки друга гладят его волосы. – Ты останешься? – Нет. – Всего одну партию. Помнишь, я обещал отыграться? *** За все эти годы судьба не единожды сводила их вместе, но так и не заставила Эрика поверить в то, что он достоин прощения. И вот они снова встретились. Стражи. Самая большая угроза, война, разгоревшаяся из-за мстительности Мистик. Отправляя Логана в прошлое, Профессор Икс надеялся не на мир во всем мире. Он надеялся на то, что они с Эриком достойны второго шанса. *** Эрик вскрикивает и просыпается от ночного кошмара. – Что случилось? – сонно спрашивает Чарльз. – Мне снилось, что я ушел. И мы стали врагами. Крепкие руки обнимают его, успокаивающе гладя по спине. – Успокой свой разум, друг мой. Я тебя никуда не отпущу.