На свет

Её дом больше не пуст – в нём живут они. Несколько душ, бывших когда-то арранкарами, бывших врагов – жестоких, страшных. Она знает: если на лестнице скрипят половицы – это не домовой или какой мононоке, а одичавший, потерявший себя, живущий лишь памятью о битвах Ноитора – тот, кого она боялась больше всех в Эспаде. – Я принесла тебе одеяло, ведь тут, наверное, холодно? – спрашивает она в пустоту, комкая в руках лёгкий плед, смотря прямо перед собой, в окно, на зыбкую тощую фигуру. Та отделяется от стекла сгустком серой тени – долговязая и странная, она сторонится девушки, вытекая за угол лестничной клетки. – Ушёл... – со вздохом говорит Орихиме, опуская голову. По помещению ощутимо тянет холодом. Она знает их всех, она научилась видеть невидимое – даже если все думают, что она сошла с ума. – Тшшш... – шепчет она, заглядывая в уголки квартиры, ища кого-то. – Жалко, что не все вас понимают... Но вам же надо где-то оставаться... В кухне вкусно пахнет яичницей и жареной картошкой, а сама Иноуэ вовсю расставляет тарелки и ложки – у них обед, а ей нужно успеть приготовить ещё это и это, а времени совсем-совсем не осталось! – Будешь есть? Гриммджо? Ещё одна тень – но уже более светлая – ныряет под руку и дальше, чтобы выскользнуть в приокрытую форточку, обернувшись на её голос утробным мяуканьем. Орихиме смеётся, поправляет фартук, и в этот момент снизу раздаётся звонок в дверь. – Ой, подождите, я сейчас! Он сбегает по лестнице, открывает дверь. За порогом мелькает рыжим: это Ичиго пришёл узнать, как у неё дела – она снова несколько дней не появлялась в школе. – У меня всё хорошо, Куросаки-кун, – с улыбкой отвечает она, а сама нет-нет да и косится в сторону комнат. В прихожей раскачивается настенное зеркало, а его потревоженное гостем отражение спешит укрыться за тёмной непрозрачной изнанкой зелёного стекла. – Точно? – Да! Да. С кухни раздаётся звон разбитой посуды. Ойкнув, Орихиме срывается с места и с извиняющим «Я сейчас!» убегает на звук. Ичиго следует за ней, чтобы увидеть, как девушка, нагнувшись и собирая осколки чашки в ладонь, в напускной строгости отсчитывает кого-то невидимого. – Иноуэ? – ...так вот, я же просила не бегать по краю стола! Ой... – С тобой точно всё в порядке? – А, да. Да. – С кем ты говорила? – Ичиго оглядывается – кроме них в кухне никого нет. – Ну... с ними. – С ними? – Да... Ну, например, тот, кто разбил чашку – это Гриммджо, он всегда такой своенравный, делает, что хочет. А там, – Иноуэ показывает рукой в коридор, на зеркало, – там живёт Улькиорра. Только даже я не могу его видеть, он не любит, чтобы его было видно, и не показывается. А на лестнице... – она замолкает, прислушиваясь, как хлопает где-то рама, – там Ноитора. Я всё зову-зову его поесть или принести плед, а он отказывается и уходит. А ведь там так холодно! Занятая этим почти-монологом, девушка не замечает, как Ичиго смотрит на неё – сочувственно, как смотрят на одинокого душевнобольного человека. – ...А ещё, на другом конце улицы в заброшенном доме живут существа, похожие на волков... Куросаки-кун, ты не веришь мне? – она с виноватой улыбкой обрывает себя. – Ты ведь тоже когда-то видел призраков. Ичиго теряется, не зная, как объяснить, что арранкары не призраки, что мертвы, и что вряд ли могли бы вернуться – тем более сюда, в Мир Живых, лишённые реяцу и плоти. Он боится спросить, почему она думает, что видит их, почему они могли бы быть здесь. Почему их до сих пор не видел ни он, ни Урахара, ни пробудившая в себе силы шинигами Карин... Или почему она никак не хочет забыть, живя прошлым. Наверное, даже задай он этот вопрос, всё равно б не понял причины. Вместо этого он разворачивается и уходит, скомкав на прощание пожелание скорее вернуться в школу, чувствуя, как расцветает в горле холодный твёрдый ком. Уже будучи за дверью, он слышит её тихий прерывающийся голос и почти бегом спускается по лестнице вниз, буквально вылетая на улицу. А Орихиме стоит на кухне, окружённая неведомыми живыми тенями, и поёт колыбельную, укачивая на руках сгусток темноты – той самой, что живёт в зеркале. Той самой, что когда-то была Улькиоррой. Призванные песней, духи выбираются из своих убежищ и двигаются, льнут к ней бесплотными образами, мыслями – жалкими останками прежних себя, как тянутся листья цветов к солнцу.