Судьба

Сколько я помню, у тебя всегда были густые и необычайно мягкие волосы, о которых так много пишут в фанфиках. В самом деле, меня всегда поражало: «Почему мягкие? Откуда вам знать, какие они». Как они, люди, которые даже не знают твоего характера, привычек, могут так детально представить тебя перед собой, вытворяющим иногда нехарактерные тебе, порой даже аморальные вещи, но всё-таки с досконально описанной грацией и величием в каждом жесте? И в голову по крупицам забивалась странная ревность, кусающая мне виски с изнанки. Хотя это даже была не ревность, а зависть, что какие-то люди с разных уголков мира так хорошо знают тебя, ни разу не видев, а я, будучи твоим якобы другом, даже про особенные твои привычки-то узнал из интернета. Может, дело во мне, в моей скрытности и невнимательности. Тем не менее, позже, когда мой багаж знаний был невероятно тяжёл, я стал замечать твои знаки. Я почти убедил себя, что «знаки» вижу только я, а ты подаёшь их неосознанно, без задней мысли. И всё-таки как быстро ты нежно задушил мою тихую радость, что я наконец-то хоть что-то узнал о тебе. Я хорошо помню этот день: было холодно, конец осени. Тогда, в тёмном, пропахшем сыростью коридоре, мы вдруг остались наедине. Я не совсем понял, как это получилось, но факт остаётся фактом. Мы были одни. В центре огромной вселенной. Тебе, похоже, нравилось донимать меня своим пытливым взглядом, и на твоём правильном, искусно вырезанном, точно из мрамора, лице заиграла самодовольная ухмылка, когда ты заметил невольное покраснение моих щёк. Я не могу объяснить, почему вдруг испытал смятение, но тебе это, кажется, понравилось. -Ты веришь в судьбу?- внезапно спросил ты, облокотившись на стену. – Веришь в то, что некоторым людям предначертано быть вместе? Я несказанно удивился столь странному вопросу. Ещё минуту назад ты шёл вместе с остальными ребятами, и вы наперебой обсуждали вечеринки, девушек и выпивку – темы далёкие мне. Что побудило тебя философствовать? Позже, я, конечно, учуял от тебя запах некрепкого алкоголя, но не думаю, что он был тому причиной. Твоя речь была правильной и спокойной, словно готовился к этому разговору и все мои ответы были прописаны в каком-то сценарии. Да было и не важно, что я отвечу, важнее было донести до моего ума твои мысли. -Все дело в судьбе,- загадочно протянул ты, и твоя рука как-то легко и буднично легла на моё плечо, но я-то выучил уже всю теорию твоих жестов и понял, что ты имел в виду. В быстротечности нашего бытия, я уже почти не задумывался об истинных причинах того или иного события и всё принимал с благодарным безразличием. Если это происходит, так нужно. Это было не моё решение – ты сам навязал его мне в том коридоре, выстрелив мне в душу сладким ядом. Может, я слишком мнительный, но ты был рад, что до меня что-то начало доходить. Иногда мне кажется, что, знай я тебя чуть лучше, я бы убыстрил этот процесс, доставив тебе ещё большее моральное удовлетворение. Но тебя всё устраивало. Моё самопознание и одновременное рвение изучить тебя. Вопреки возникшему в ваших мыслях мнению, я не ходил за ним по пятам и не донимал расспросами – нет. Наша связь была более высокой, совсем незримой. Наш фансервис взглядов никогда не замечали, ни у кого даже мысли бы не возникло, чтобы в каких-либо причудливых обстоятельствах скрестить нас в пошлых и мокрых позах, как это любят делать фанатки. Но я знал, что твоя любовь к сцене и спектаклям победит спокойный уклад нашего духовного союза. Тебе хотелось доминировать на глазах у всех, подминая под себя не только моё мировоззрение, но и тело. Впрочем, я, не обвиняющий судьбу в жестокости и несправедливости по твоему непрямому приказу, встретил твою прихоть с недавно привитым мне равнодушием. Я считал это игрой, что я просто помогу тебе в этом представлении, сорвав благодарный шквал аплодисментов, которые ты так любишь. И не понимал, глупец, что подписавшись на это, я продал тебе всего себя. На широкой блистающей сцене тебе всегда было мало места – только так можно было бы, наверное, логично объяснить, почему ты так естественно жмёшься ко мне, продолжая без надрыва и дрожи свои партии. К слову, у меня был хороший учитель, так что я не уступал тебе в показушности своего безразличия, хотя внутри нас обоих зарождалось какое-то новое чувство, крепко сшивающее нас друг с другом. Иголка судьбы выбрала самые прочные нитки, доселе неизвестные человечеству. Острая холодная игла впивалась под кожу – шов, игла блуждала по нашим грешным израненным душам, молящим о прощении Всевышнего – шов. В руках судьбы мы тряпичные куклы? Пусть, зато самые дорогие и памятные, стоящие на красивой полочке, до которой без труда можно дотянуться, чтобы в любой момент поиграть – благодарность для кукол. В конце концов, наша телесная близость развивалась, не желая останавливаться на достигнутом. Лёгкие прикосновения переросли в крепкие объятия, и мы оба чувствовали, как теперь необходима эта интимность. Ты разрешил мне приходить к тебе в любое время, хотя чаще ты приходил сам – я не считал нужным досаждать тебе своим присутствием, хотя нити натягивались при каждом твоём отдалении, причиняя боль. И всё-таки однажды я решился прийти к тебе: просто так, без видимой на то причины, хотя там, в глубинах самого себя я уже давно решил, почему иду, и ты это прекрасно знал. Знал, кстати, давно, дольше меня. В твоей комнате было просторнее, чем в моей, несмотря на одинаковую планировку и размеры. Я хорошо помню, как ты без единой вопросительной нотки во взгляде посмотрел на меня, и я прочитал в нём, что ты ждал меня. Все прекрасно знают, как ты не любишь ждать, что ты начинаешь нервно скрежетать зубами и злиться. Хотя, как правило, ты никого и не ждал, все должны были ждать тебя. Как правило.… Но на каждое правило есть исключение. Я не помню, как долго я неумело пытался объяснить тебе, что я, собственно, забыл в твоей комнате, а ты, не глядя на часы, измерил мой учащённый пульс и снова самодовольно ухмыльнулся. Не помню, как так получилось, что ты оказался на расстоянии вытянутой руки от меня. Зато чётко помню блеск твоих тёмных глаз из чёрного оникса, словно ты и сейчас стоишь передо мной. Вопреки прочитанной мною писанине о том, как ты прожигаешь своим тяжёлым взглядом, в твоих глазах я читал лишь тихую радость нашей встречи. Ухмылка сменилась улыбкой, причём настоящей, самой искренней, которую я когда-либо видел. Мы просто стояли друг против друга, да-да, просто стояли и смотрели друг другу в глаза. И это была наша первая нежность. Никогда никакие даже самые жаркие признания не грели меня так, как твой лик так близко. Был ли ты красивым? Я не знаю, но что-то тёплое и сладкое текло по моим жилам, когда я смотрел на тебя. И нет, внутри нас не разрождалась буря, которую так красочно описывали во всех произведениях с твоим участием, а моё сердце не тлело в пожаре страстей. Напротив, я думаю, если моё всё ещё бьющееся сердце бросить в костёр, он бы стыдливо погас, спрятавшись в медленно остывающих угольках. Мы просто стояли и смотрели друг другу в души, и этого было достаточно, чтобы быть счастливым. А потом наши губы как-то одновременно встретились, и, чувствую, мы оба удивились этому. Мы не целовались, просто пили дыхание друг друга, возрождая что-то высокое. Потом как-то совершенно естественно твой тёплый язык разъединил мои губы, и начал осторожно поглаживать мой. Казалось, что живительная влага хлынула из наших сердец, укрепляя наш союз в единении двух тел. Мои руки блуждали по твоей голове, шее, плечам, рукам и мне казалось, что я трогаю свое собственное тело, и твой пульс, бьющийся во вздутых венах, стал абсолютно целостен с моим, и теперь одна огромная душа поддерживала жизнь в двух телах. Этот поцелуй был квинтэссенцией всего, что было в нас возвышенного. В ту ночь я так и не вернулся в свою комнату, и, несмотря на то, что ночью мы почти не спали, а жадно глотали дыхание друг друга, тесно соприкасаясь телами в до настоящего времени запретной близости, наутро я чувствовал себя бодро и необычайно свежо. Ты практически всегда засыпал в моей комнате со мной, за редким исключением, когда мы были слишком пьяны друг другом, чтобы дойти до самой дальней двери в общежитии. Никто не догадывался, все были так непростительно слепы. Хотя я благодарен, они избавили меня от ненужных объяснений и оправданий, вместо этого время я потратил на притягательные встречи с тобой. Шло время, потребности росли. И вскоре нам обоим было мало какого-то неуклюжего трения плотной тканью джинс на бёдрах. Не скрою, что я как мог оттягивал этот момент. Как бы велико ни было моё желание, строки о «адской боли, сменяющейся блаженством», прочитанные накануне, здорово пугали меня, человека сверхчувствительного к физическим ощущениям. Впрочем, за время, проведённое с тобой, я убедился в лживости всего написанного. В самом деле, никто не знает тебя, и даже я всё ещё до конца не уверен в правдивости своих многочисленных догадок, которые ты ежечасно рушишь, находясь рядом. Мягкость кровати под моей спиной в тот день показалась мне чем-то не существующим, словно мы находились вне пространства и времени. Мы непрерывно меняли позы, чтобы как можно крепче прильнуть друг к другу всем телом, и целовали, обнимали, сжимали, поглаживали и кусали друг друга. Не стоит говорить, как быстро мы оба словили возбуждение от столь приятных и будоражащих прелюдий. Я видел, как ты кусаешь свои мягкие губы в нетерпении, видел, как твои глаза горят огнём безумия, и как ты стараешься меня успокоить своими нежными поцелуями, снова срывающимися на дикую огненную страсть, и чувствовал, как потеют мои ладони от волнения. Поцелуи были чем-то большим, чем просто проявлением связи – это было дыхание душ. Не могу сказать наверняка влюблённых ли. Но то, что мы стали безукоризненно принадлежать друг другу физически и духовно, я могу подтвердить даже под присягой. Эта преступная близость, которой ты сопротивляешься, а, следовательно, начинаешь желать ещё больше, ибо все мы знаем, как сладок запретный плод, обволакивала разум пряным дурманом, превращая кровь в горячую ртуть. Оказавшись друг перед другом обнажёнными, в первозданной чистоте и искренности не лгавшего тела, мы оба смутились, но это лишь подлило масла в огонь нашей безмерной тяги. Я старался не оставить без внимания каждый сантиметр твоего молочно-белого тела, покрывая поцелуями гладкую кожу, за которой нас учили так трепетно ухаживать. Внизу живота всё напряглось и покалывало, и в мучительности ожидания неизбежного я захлёбывался тобой. Чувственный контакт двух тел совсем лишил меня рассудка, и я сам не заметил, как позволил тебе овладеть мной плотски. Наши тела были словно наэлектризованы и дрожали от восторга под прикосновениями друг друга. В этом недозволенном ранее соитии наших существований мы дали друг другу немую нерушимую клятву. И так было каждый раз, и каждый раз был небывало лучше предыдущего. «Ничто не вечно под луной»- сказал однажды Шекспир. Как мудр был этот человек в своих высказываниях! И спустя продолжительное время в объятиях друг друга настал тот день, когда ты должен был уйти. Пусть это «уйти» было не навсегда – чему я был безоговорочно рад – но с тех самых пор, как мы заснули на одной кровати, мы больше не расставались. -Это совсем ненадолго,- мало оптимистично говорил мне ты, со всем отчаянием прижимаясь к моей вздымающейся от всхлипов груди. В тот момент я чувствовал себя диким зверем: мне хотелось впиться в твою плоть и растерзать на мелкие кусочки – как мог ты быть так нарочито спокоен в минуту скорого расставания? Но это должно было случиться, в конце концов. Ребята грустно махали тебе вслед, а я, не в силах видеть, как ты уходишь от меня, кусал губы, испытывая непрекращающуюся боль от каждого твоего шага. Нити натягивались и нещадно резали тело, ещё недавно согретое твоими ласками, из души сочилась холодеющая кровь. «Ты веришь в судьбу?- вдруг со звоном раздалось в моей пустой голове. – Веришь в то, что некоторым людям предначертано быть вместе?- я робко поднял взгляд на твою удаляющуюся летящей походкой фигуру. – Всё дело в судьбе». Губы расползлись в улыбке, и, пока все роняли слёзы на сухую и пыльную землю, я прочитал твой последний знак. -Да,- одними губами произнёс я, - я верю в тебя.