Иной взгляд на вещи

1. Я того, может быть, и добивался. -Последний на сегодня, черт бы вас всех побрал. Появление очередного претендента на роль противника Шерлока грозило мистеру главному сценаристу нервным тиком. Истерикой. Внезапным приступом сна. Сдвинув колени в неудобном высоком кресле, он машинально дул в отверстие стакана с кофе. И стучал пальцем по всему, что поддавалось. Великолепный звук. -Не могли бы вы…ээ, мистер Гэтисс, могу я начать? Низкое недоразумение держало лист с текстом и нервничало. Марк закрыл один глаз и кивнул с видом человека, страдающего тяжелой формой лени. Допроси его дотошно, как он представляет себе «профессора», последнее, что пришло бы ему в голову – это низкий, нервный, растрепанный и неаристократичный малец. Поехали, толкай свою речь. -Я дал тебе понять, Шерлок, дал намек… -Легчайший намек. -Да, легчайший намек, на то, что я творю в этом мире… Я творю, творю неплохие сценарии, а портить их – ну совсем уж безграничное свинство. Стивен скептично скривился в соседнем кресле, Мартин чихнул и стыдливо посмотрел на колени. Антракт? -Все, Скотт, достаточно. Мы ищем, ну, человека другого…типа. Попробуйте найти роль не настолько характерную. -Я играл Пола МакКартни. -А я - дегенерата, маниакальную женщину и кучу других занятных персонажей. До свидания. Эндрю огляделся, попутно размышляя, кто же утвердил любителя себе подобных на роль Майкрофта, от всей души проклял свой голос, провел руками по лицу и зажмурился. -Если вы все замолчите на минуту и приглушите свет, я прочитаю за Мориарти. Чья-то рука невольно нажала на выключатель, Марк перестал дуть на кофе, Мартин сжал губы, а Стивен проснулся и едва заметно кивнул. Раз. Два. Три. Джим Мориарти. Привет. Джим? Джим из больницы? О, я произвел такое странное впечатление? Что-то удивительное творилось с голосом. Он тянулся, вытягивался в длину, как нахальный хлыст. Он поднимался и становился визгливым, затем падая до хрипоты. Оплетал и издевался. Никто не добирался до меня… И никто не доберется. Парень ходил взад-вперед, нагибаясь и принимая позу «поникшей лилии». Он хлопал в ладони, закрывал глаза и наслаждался каждым моментом своего бешеного и смехотворного монолога. Это были выстрелы, каждый точно в цель, сопровождаемые тишиной. Он виртуозно владел ситуацией. А после, затаившись, выкрикнул, вытолкнул перед собой эгоистично-жестокое: Кто бы мог подумать! -Стоп, стоп, стоп, стоп! Марк вскочил со своего кресла, кто-то опять включил свет, все столпились вокруг странного Эндрю, улыбавшегося прежней, смущенно-растрепанной улыбкой, хлопали его по плечу, смеялись и округляли глаза. Мистер сценарист отвел мистера Скотта в сторону, серьезно сложил руки на груди и поинтересовался: -Позволь узнать твою ориентацию. Ты гей? -Позвольте спросить – а можно? -Мориарти не был геем. -Я надеялся, вы-то меня поддержите. В конце концов, модернизация не стоит на месте. Шерлок взламывает пароли к системам защиты, Ватсон ведет нелепый блог, чертежи Брюса-Партингтона уже не подойдут для подводной лодки, Мориарти-гей – идея, столь же гениальная, как и роман Диккенса о мужских публичных домах. Пока его не застукали за безбожным надругательством над сценарием, мистер единственный в мире сценарист обнял Эндрю и незаметно шепнул: -Геем-то он не был. Вот педиком – другое дело. Учти это в последующих репетициях. Потом подошел Мартин, пожал руку мистеру Мориарти, игриво ткнул Марка в ребро и сообщил: -Он пришел. -Зачем? -Ему скучно, а Уна череп в реквизитную унесла. Но скучно ему не было. Игнорируя дверь, Руперта и болезненно бьющую трость, он шел на смех Марка, переваривая в уме сварливое «они, твою мать, нашли еще одного пидараса в свою компанию. новый мориарти невозможен. мартин». Если честно – он почти что бежал сюда, поэтому главным было замедлить шаг, выровнять дыхание и придать лицу выражение безмятежного спокойствия. -Вовсе мне не скучно. Привет, Марк, привет, Мартин, привет, таинственный незнакомец. -Учти, Эндрю, он убивает взглядом. Скотт прокашлялся, оглядел Бенедикта своими круглыми глазами и сказал самым низким голосом, каким только мог, ненавязчиво выпячивая ирландский акцент: -Мистер Камбербэтч? Ваш постер висит над моей кроватью, но я не устаю обжигать язык капучино, поэтому не будьте таким притворщиком и отдышитесь. * * * Мартин, закатывая глаза, протягивал Бенедикту уже третью сигарету, размышлял о дороговизне галстуков, свистел и ловил носком ботинка дождевые капли. А мистер сыщик давился дымом, провожал злобным взглядом всю группу его мучителей во главе с Марком, изредка хватал друга за локоть и жаловался, будто выплевывал: -Как я буду работать с ним? Он меня уже раздражает. Он меня бесит, бесит, бесит, бесит. Но ведь мы оба знаем, что это не совсем так? 2. По прогнозам на сегодня, британская погода была до банального предсказуема. По утреннему ворчанию Мартина, пинающего ногой стул – климат так же бесправен, как и королева. Потом, правда, он смущенно оглянулся на жену и пробормотал: «Служу Ее Величеству». По Марку можно было сказать лишь одно – он вопиюще наслаждается жизнью. Йен снова испортил яичницу, дождь успешно залил костюм, лежавший на стуле возле окна, а мистер сценарист нервно молчал и знал наверняка лишь одно – сегодня. Первый. День. Съемок. Ура? В масштабах страны, графства или уж очень большой и шумной частной школы, съемки – пустой звук. И толпа, суетящегося вокруг одного высокого сонного брюнета, и бригада осветителей, помощников ассистентов курьеров и куча прочего нервного народа – все это суета, глупости, маленькие и добровольные. Сам затеял – сам и лечись. И все, все они были согласны. Лечимся, пьем успокоительное, не спим ночи, кричим, но мы снимем то, что растащат на цитаты, что будут пересматривать, и для чего люди будут выкраивать время и качать головой – извини, я не смогу сегодня. Я буду смотреть Шерлока на BBC. -Извини, да. Не могу сегодня. Да, ты самая лучшая. Да, я убрал их, под стул, нет-нет, ты их никогда не найдешь, не пытайся. Они даже не пахнут. Да, съемки. И я тебя. Марк снисходительно улыбнулся: -А кто-то утверждал, что выкидывает их в ведро. Какая гадость, Мартин. -Носки. Это были носки, а не та пошлая вещь, о которой ты думаешь. -Пришло время съемок, иди и заставь меня поверить в твою хромоту и неагрессивность. Мартину очень хотелось спросить, куда же подевался Пол, и почему Марк, чертов, Гэтисс, опять воплощает верховную власть. Но было бесполезно. На все вопросы типа «где Пол?» и «как же без Пола?», неизменно отвечали – Пол спит. Или «Пол будет позже». Ура, со съемками вас. Бенедикт спал. Или почти спал. Во всяком случае, он вчера провел увлекательный вечер перед зеркалом, пытаясь правдиво отхлестать стул галстуком, складывая пальцы домиком, приговаривая постоянно «О!», и «ты идиот». Ему снились смеющиеся Стивены Моффаты, которые предлагали достать настоящую голову для съемок, Мартин, у которого он спрашивал: «с какого конца начнем расследовать этот бифштекс?», абсолютно бешеная съемочная группа. И снился Мориарти. У тебя вроде армейский браунинг L9A1 в кармане, или ты просто рад меня видеть? Обычно пошлые сны снились к дождю. Камера заработала, Сара озабоченно попросила, в сотый раз, наверное, Бенедикта прекратить дергаться и дать ей уложить ему волосы. Мартин ухмыльнулся своим ботинкам и тихо произнес: «Тут все изменилось. Как это возможно, узнать про чье-то пьянство?». А в углу торчал он, теребил пальцами край реквизитного одеяла, ухмылялся, разговаривал с Марком и пил какую-то дрянь из нелепо большого и яркого стакана. Увидев Сару, бочком пробрался к ней и предложил глоток. Вытер с губ белую сладкую пену и наблюдал, как она пьет этот чертов молочный коктейль, забыв про Бенедикта и его беспокойные волосы. -А вы, мистер Камбербэтч. Не хотите? Никто не пьет шейк с утра. Никто не пьет холодным сонным утром ванильный шейк вместо кофе. И никто не предлагает его незнакомым людям, отрывая их от работы. Никто, кроме полного, законченного хама и идиота. По Эндрю, погода не может придумать ничего лучше, как разлиться диким, бурным, хлестким дождем. И дело не только в дождливом Дублине, и не в успокаивающем стуке капель о металлический козырек. Личная прихоть, та самая, глупая и бессистемная сила, с которой он бежит покупать оранжевый шарф к своему красному пиджаку. Звонит одному постоянному партнеру и обрывает все связи разом – «прости, я сегодня же влюблюсь, чтобы без сожаления выкинуть твои вещи». Та сила, которая движет им в театре, в кино, на случайных пробах. Джим Мориарти – это ли не самое смешное, нелепое и забавное, что я успел сотворить? Главное, не спугни. Марк удивленно поднял брови, но не подумал отказать. Самый непоправимый урон, который Скотт может нанести съемкам, пожалуй, не выплескивается за края стакана с коктейлем. -Да ради бога, смотри, присутствуй. Только не отвлекай наших сладких мальчиков от непосильного труда кривляться на камеру так, чтобы этого никто не заподозрил. -Хотите коктейля? -Убери его с глаз моих, я только сегодня говорил Йену… Впрочем, неважно. Эндрю обещает быть занятным «партнером по играм». К Марку и мистеру Скотту подбегает один из ассистентов и растерянно спрашивает: -Вы не видели мистера МакГигана? Он здесь? -Спит, наверное, - ухмыляется Эндрю. Наш. Наш, до мозга костей. Ура. Съемка началась. -Хотите мой? -Хочу. Спасибо. У Эндрю дрожали губы. Пару раз, когда он выходил со съемочной площадки и разглядывал мокрый асфальт, ему удавалось внушить себе, что Бенедикт – просто актер. Ошибочно, ошибочно – сигналил разум, и заполнялся кошачьими, пантерьими глазами, низким голосом и готовностью, этой чудовищной готовностью наскочить, обездвижить, разгадать, разведать. Разоблачить тебя полностью. Просто гениальный актер? Скотт шепотом попросил Марка дать ему весь сценарий. И заперся в соседней гримерке. -Оба уходите?! -Самоубийства. Неправдоподобные! Кто усидит дома, когда вокруг такое веселье? Марк пихнул Мартина в бок. Мартин, в свою очередь, толкнул Бенедикта и осипшим голосом заявил: -Мы отсняли все, что хотели на сегодня. -Мы молодцы? -Мы просто прелесть. Сара заботливо протерла лицо мистера Холмса, отчего он снова стал домашним, уставшим и обыкновенным. За исключением глаз, весь его вид говорил об усталости, жажде отдыха и порции заслуженной заботы, ухода и сна. Забрать сумку, взять пальто, наподдать Мартину, позвонить домой, заказать пиццу… Эндрю спал, положив голову на руки, на туалетном столике в гримерной. Сценарий лежал рядом, местами разбросанный по полу, кое-где помятый и явно изученный. Бенедикт присел, чтобы собрать листки с накарябанными Марком рожами, членами и прочей пошлой дрянью. Задумался, вспоминая свой безумный сегодняшний сон. -Простите, я проспал все самое интересное. -Ты что, читал весь сценарий? -Вы подумайте, я буду орать на весь бассейн, вот забавная штука. -Ты псих. Эндрю поднял глаза на Бенедикта, все еще сидящего на корточках на полу, едва заметно облизал губы и произнес, старательно понижая голос и снова коверкая слова: -Вы… Ты прекрасный актер. Я раньше такого никогда не видел. Можно? -Что «можно»? Кудри были мягкие, теплые и податливые. Но их обладатель слишком быстро вскочил, роняя листки сценария, ошалело посмотрел на Эндрю и выскочил вон. -Его спугнули, смотри, как он бежит. -Он ненавидит слово «дурачок». Может, его назвали дурачком? -Ошпаренный Шерлок, не проходи мимо! -Сценарий держит. Марк, ты чего там понаписал такого, что может шокировать человека? Если честно, Марк и сам не понимал, как он умудрился написать такой приличный, целомудренный и связный сценарий. Его коллеги по Лиге давно должны были бы презирать нового Гэтисса. Он, можно сказать, переслужил королеве. Эндрю вышел из комнаты, смачно потянулся и объявил: -Я вернулся! Простите мальчики, я такой непостоянный. Это моя слабость. -Ты прочитал весь сценарий, мое сокровище? -Более того, я его съел, переварил и готов выдавать обратно в виде вздохов, переживаний, слов и эмоций. -Все быстро обнимаем Эндрю! Ура. Растрепанный, улыбающийся и теплый Скотт прижался носом к стеклу и наблюдал, как Бенедикт три раза бесцельно перебежал улицу, споткнулся и поймал, наконец-то, такси. Телефон Марка призывно светился на подоконнике, и Эндрю позволил себе набрать короткое: «Вы удивительны. И вы ведь тоже читали весь сценарий? Я прав, должно быть. В следующий раз не отказывайтесь от коктейля, это восхитительно. Эндрю». 3. Мир лучится хамством. У хамства нет ног, нет рук и нет даже рта, чтобы испортить тебе день. У него, всего-навсего, есть пара миллионов агентов, которые пинают тебя в метро, грубят в магазине, меряют взглядами на улице и с первых рядов в театре. Хамство не может загореться идиотской идеей посещать все съемки, включая погони, азиатские кварталы, цирк и ряд других мероприятий. Зато все, что не удается хамству, прекрасно исполняет мистер Скотт. Бенедикт машинально сворачивает за угол, обходит урну, стоит на светофоре, перепрыгивает яму на асфальте, проходит мимо киоска и только после этого, до автоматизма заученного отрезка пути, позволяет себе остановиться и позвонить Мартину. -Я, я звонил. Ты там уже? А. Ага. Я куплю. Все там? Марк. Ясно. Никто больше не приходил пока? Сам ты параноидальная задница. А, Скотт там еще. Без проблем. Без проблем, Джонни. А проблемы были. И все, что не удавалось сделать дружбе, с грехом пополам выполнял Мартин. Марк успешно выводил себя из состояния между засыпанием и сочинением. Вообще, когда он не делал все то, что волей-неволей делает средний мужчина, заточенный в цивилизованный лондонский мир, мистер Гэтисс, по своему обыкновению, придумывал. Разумеется, гениальную пошлятину. Немного болтовни от Марка* постоянно грозило перерасти в «просто жуть как много эрудированного и самовлюбленного текста» от него же. Так что Йен просто прятал ручки в ящик и просил еще раз сделать ту незабываемую лазанью. Серьезно, она была неплохой, эта лазанья. На съемочной площадке мистер сценарист разом нарушал пару сотен стереотипов о сценаристах вообще, и о себе в частности. Во-первых, он приходил каждый день. Кроме этого, Марк много бегал, работал и помогал вживаться в роль другим. -Мартин, ты сюда посмотри. Сюда, вот так. Я ненавижу тебя учить, как ненавижу делать все, что никогда у меня не получится, но не мог бы ты. Как же это. Добавить злости. Вот, вот так. -Я буду давиться своим ланчем, но ты не получишь ни малейшей его части. Опыт общения и сотрудничества со многими талантливыми и знаменитыми побуждал Марка тихо культивировать в себе самомнение, которое не только не вредило ему, а помогало быть выше тех, кто хотел быть выше многих. И руки, несомненно, у него были изящные и нежнейшие. Мистер Скотт снова вплыл в нечто, неразборчиво названное «местом икс», иначе – съемочной площадкой. В руках у него был неизменный коктейль, в волосах – задорный снег, и Марка он не просто поприветствовал, а еще и окатил – и холодным воздухом, и смехом, и ворохом мелких и больших новостей и новостишек. -Я буду играть в новой постановке Олд Вик**, я наступил на жвачку, я влюбился в твой сценарий еще раз вчера вечером, когда чистил апельсин, и я устал и очень хочу спать. -Вижу невооруженным глазом. Есть ли еще хоть пара старых леди в Уортинге***, которые бы не знали о твоих приключениях? -Найдется. И прекрати намекать. -Иди нагрей мне стул. -Да, сэр, и освежающий коктейль по моему рецепту. На лице мистера Шерлока снова была маска «у меня нет проблем». Мартин хмыкнул, отошел от крайне нервного Руперта и от души пожал протянутую Беном руку. После появления своего имени в общеизвестной книге такого же общеизвестного Стивена Фрая****, Руперт вообще был нервный и подозрительный. Возможно, все дело было в назойливых друзьях Долорес`. -Бен. -Мартин. -Сэндвич. -Мм…Бен? -Идиот, это было не в тему. -Вы оба не в тему, когда торчите без дела. Я уже жду тебя в своем гараже, Джонни-бой. Эндрю улыбнулся в пол и мысленно отметил – Джонни-бой. Можешь говорить. Та схватка безнадежного идиотизма с талантом, страстью и трудолюбием, которую он наблюдал практически постоянно, делала из Скотта законченного наблюдателя. Он вешал на людей ярлыки еще до того, как они успевали открыть рот. И делал все, все возможное, чтобы на него такой ярлык повесить было невозможно. Актерство было той средой, в которой он мог лепить себя и свое лицо, как угодно. И для кого угодно. Это было восхитительно. Он любил, например, сцеплять руки за спиной. Или щелкать языком. Ему нравилось, когда голосом можно звенеть, когда он балансирует между визгливостью и манерностью. Все, что было подкладкой Эндрю, давно протерлось и притерлось к профессии, с которой была связана потеря самого дорогого, что было у него раньше. Нет-нет, это была стеснительность. Разумеется. Она пропала, а с ней и приятное и гаденькое ощущение того, что тебе не все дозволено. Отсутствие двусмысленной радости от разоблачения восполняла лишь сцена. Лживое лицо скроет все, что задумало коварное сердце`` - утверждал Шекспир. Ты то мужчина, то женщина, то ты умираешь, то живешь вечно, ты ниспровергаешь то, ради чего вчера шел в бой, ты тюремщик и заключенный, в твоем лице проступают то чувственные губы, то тяжелые надбровные дуги, то ты плачешь о потере, то бросаешь сам, тебя то швыряет к краю, то ты блистаешь в центре, и люди ждут повторения, никто не устанет от речей, написанных одним гениальным Адамом, у которого еще не взято ребро, для его потомка, и есть лишь твое истинное я, живущее глубоко внутри, то ли еще различимое, то ли затерявшееся среди других образов и одежд, примеренных тобой. -Все-таки, пора бы кое-кому разбудить его. -Неужели я так скучно написал сценарий? -Ну уж нет. Съемочная группа рассредоточилась по Норт-Гоуэр-стрит```, куря, хихикая, вырывая друг у друга ланчи и обсуждая разную чепуху. Марк зажал Мартина в углу и мягко объяснял ему, в чем, черт подери, разница между «дедукцией» и «индукцией», хотя и в своих пояснениях не был уверен до конца. Кроме того, ему беспрестанно звонили. Йен, Пол, пара сугубо личных знакомств, и мистер Камбербэтч, возвышавшийся шагах в двадцати. У Бенедикта была двойная миссия – он спасал Мартина и развлекался. Вообще, он был веселым целый день, о чем ему сначала намекнули, потом робко спросили, а затем сообщили прямым текстом. -Я всех люблю, - загадочно сообщил он и послал Марку воздушный поцелуй. -Я тоже. Правда, не совсем всех. Хамство бывает разным. Это хамство относится к трудновыводимым. Бенедикт сцепил руки за спиной, наклонился к Эндрю и даже улыбнулся. -Порадуете сегодня меня Вашим небезынтересным акцентом? -Я просто обязан спросить – я и правда радую вас? -Акцент. Не знаю, как насчет «радовать», а вот я, по-моему, задел «мистера Скотта». Чем же? -Ты заигрался в Шерлока. Это задевает, учитывая мою привычку перенимать повадки своих героев. Кумиров. Ты прекрасный актер. Я раньше такого никогда не видел. Можно? Бенедикт так и остался стоять, запоздало ухмыляясь. Оставалось немногое – либо сделать вид, что ничего не было, либо отшутиться. К сожалению, ни того, ни другого он вовремя соорудить на лице не успел. -Марк, кажется у нас тут сейчас пробки полетят. -Он, по крайней мере, перестал дрочить свой телефон и звонить мне. -Мы сегодня, похоже, отмучались. -Цыц, сладкий, папочка еще не отшлепал нехорошего Бена за его выходки. -Отсоси, Гэтисс. -Мистер Гэтисс. -Какой там у тебя номер? Эндрю облизал губы, едва заметным движением поправил шарф и обернулся. На секунду, только чтобы убедиться, что на него не смотрят. И подумал, влияет ли Хэрроу на своих учеников так же, как на него – суровое ирландское наследие````? Миру не свойственно быть наполненным вожделением. У вожделения нет рук, нет голоса и нет глаз? Ошибочно, неверно – отдавалось в мыслях и пониже живота. Вожделение имело акцент, умело смотреть гораздо дальше, чем следует, оно было внезапным и ошеломляющим. Оно умело красиво уходить и ненавидело проигрывать. И трудно было ошибиться насчет того, кто справлялся с обязанностями вожделения лучше всех. Примечания: * – A bit of fluff by Mark Gatiss - Vesuvius Club. © ** – Old Vic – лондонский театр, бывший Royal Victoria Hall. *** – фраза Ноэля Коуарда, связанная с вопросом об оглашении его ориентации. **** – «Гиппопотам». ` – раньше так называли себя некоторые круги гомосексуалистов. `` – «Макбет» ``` – улица-дублерша переполненной вывесками о Холмсе Бэйкер-стрит. ```` – О. Ф. О’Ф. У. У. 4. Хватит с нас съемок. Так думал Мартин, удивленно наслаждавшийся тишиной в половину шестого утра, так считала его жена, замученная постоянными обещаниями и нытьем мужа-доктора. Так считала добрая, нет, злая и коварная половина съемочной группы, шумно наклюкавшаяся по поводу перерыва, длинною в полторы недели. Гримерша Сара наконец-то пришла домой раньше полуночи, хотя абсолютно всем не было до этого никакого дела. Так шептал Йен, нависая над Марком и опускаясь на него голой грудью. Небольшой перерыв требовался ему, чтобы заново учиться трогать и кусать Марка в тех местах, которые зануды-девственники из разряда сексологов называют «эрогенными зонами». Пфф. Достаточно того факта, что даже Руперт, Лу и прочие трудоголики так думали тоже. Бен в то же самое время ворочался в своей кровати, пил свой безвкусный кофе, тайком смотрелся в зеркало и писал Марку гневные сообщения вроде «да подавись ты своими съемками, я занят», «хотя…» и «точно-точно перерыв?». Перерыв был. Точно-точно. С ним творилось непонятное. Мистер Камбербэтч активно вживался в роль театрального зрителя. Причем билеты брал на самые темные, дальние и неприметные места театра Old Vic. Причем тайно, даже от Мартина. Пару раз они вместе выбирались посидеть в ресторан, обсуждали незначительные и очень умиротворяющие вещи, только вот Мартин потом шел домой к жене, к телевизору и сексу на ночь, а Бен – либо ехал на ночной спектакль, либо спал дома один, и, судя по его снам, Лондон просто утопал в дожде. Хватит с нас. -Молочный коктейль? -Еще пара месяцев, и я сопьюсь. Для Эндрю съемки были лишь «площадкой для игр»; пока Мориарти не присутствовал в эфирном времени, мистер Скотт просто был среди всех этих людей. Никому уже и в голову не приходило спрашивать, что он тут делает, зачем, и почему у него еще не слиплась задница от вечных коктейлей. Тем более никто, даже Марк, не предполагал, насколько важны для Эндрю эти часы. После Бенедикта, от перерыва в съемках больше всего страдал Скотт. Копаясь в себе, он каждый раз натыкался на пару фраз, сказанных Беном, на выражение его лица, на то, какими кольцами свиваются его волосы, загибаясь внутрь около ушей. Сентиментальная чушь – шипел Эндрю и выходил на сцену, прячась за ролью, как за маской. Бред и пустая трата времени – бормотал он себе под нос, вытягиваясь на кровати и представляя, как Бен рассказывает ему, что более склонен к содомии, нежели к другим проявлениям сексуальности; как он, Скотт, целует губы этого невозможного человека. Херня! – раздосадовано и зло выдыхал он, кончая себе в руку, и засыпал, не успевая до конца проиграть все возможные варианты поцелуя с мистером Камбербэтчем. Утром снова моросил дождь, обманом заставляя организм верить в постоянство. Боже, храни королеву и храни Ебукингемский* дворец. Пока процесс создания «Шерлока» был в самом разгаре, фантазия Марка ходила на цыпочках, позволяя себе разве что пару безобидных намеков. Другое дело, что остальным он казался злостным извращенцем, когда умолял Мартина поинтересоваться ориентацией сыщика, а Бена просил разыграть латентного гомосексуалиста. Мартин хихикал и издевался. Мистер сыщик страдал молча. А Марк решил отыграться на третьей серии, для чего опекал, баловал и натравливал на всех Эндрю, сам не до конца понимая, когда игра становится проблемой. Впрочем, для того, чтобы мистер Гэтисс умудрился бы обойтись без пошлятины, приходилось звать всю королевскую конницу и всю королевскую рать. Майкрофт – он смог бы. А вот остальным смертным это было не под силу. -Если гомо-Гэтисс гомо-разгуляется, то нам всем гомо-конец. -Это уже было в той развратной комедии на BBC, опоздал, братец-хоббит. -Ну а вдруг? Ну а вдруг? Слава богу, никто не слышал, как Марк, упираясь ночью Йену подбородком в живот, живописал любовнику, что бы он сделал с Шерлоком, дай ему кто-нибудь волю, свободу, уголовную неприкосновенность и пару пиджаков в зеленый горошек. Пиджаки были, однако, всего лишь прихотью. В одном большом и шумном городе, на длинной широкой улице, в одном уютном, светлом и переполненном театре в партере сидел один фольклорный журналист-словоблуд и готовился писать очерк о спектакле нынешнего вечера. В ролях был Эндрю Скотт, на афише значилось – моноспектакль. Среди актеров этот жанр любят далеко не все. Для актера моноспектакля существуют две главные вещи – зал и собственное осмысление текста, а рассчитывать приходится только на себя. Есть и еще одно «но» – великие классики не писали таких спектаклей. Так что твой Пигмалион – лишь твой современник. Мистер Скотт предпочитал такие спектакли всем другим. Журналист положил блокнот на колени и оглядел зал в поисках знаменитостей. Цепляли взгляд только ненужные, малоизвестные широкому кругу читателей люди. Догадавшись оглянуться, journaliste** увидел наконец то, что искал – недалеко от него сидел мистер Камбербэтч, прикрываясь программкой и нервно теребя ее угол. Карандаш застрочил по бумаге: «Сегодня вечером зал театра Old Vic полон зрителей…». Одна за другой погасли лампочки. Кто-то неловко кашлянул, поерзал, стих – и из-за кулис вылетела стопка листов, взметнулась в воздухе и усыпала пол. Сцена была подготовлена, и Эндрю вышел, легко ступая по отрывкам «Смерти Артура»***. -Я просил за мой рисунок не меньше тридцати фунтов, ибо кверху ногами он так же хорош, как и в своем обычном виде. Для тех, кто еще не понял – главная роль в спектакле была ролью Обри Бердслея. Эндрю было не привыкать играть тех, на кого он абсолютно не походил внешне, вспомнить хоть Бози****. И мастерство его, как актера заключалось в том, чтобы заставить всех поверить – Обри мог быть таким. Он мог говорить именно такие слова. -Пара фраз, и я внезапно понимаю: его удел – прошлое. Он пишет то, к чему нет возврата, а я творю вечное – похоть, желание, грех. Я творю низменность, и она ближе человеку, чем бесплотный Грааль. Взгляд Эндрю, почти впавшего в транс, прошелся по ряду зрителей, выхватывая то ухо, то глаза, то белые нервные руки. Серые ошеломленные глаза. Невозможные волосы. Естественно постоянный изгиб губ. -Я люблю его, как можно любить монаха-бенедиктинца – грязной любовью содомита. Но я люблю его – и кто избавит меня от этого? Я знаю все о голом теле, художники всегда изучали это прежде всего остального. Он слишком правильный, он больно хорош для меня, но лучше меня никто, никогда, никак не сможет прочесть мысли этого бенедиктинца. Листы исчезли, Скотт улыбнулся своей прежней, теплой улыбкой – и зал взорвался аплодисментами. В глубине души умоляя драматурга простить ему его импровизацию, Эндрю кинул последний взгляд на зал. Место Бенедикта было пусто. Ноги неожиданно стали ватными. Злоба, он спровоцировал его. Эндрю только закончил смывать грим, когда дверь угрожающе ударилась о стену. Херня – мысленно протянул Скотт, желая увидеть злое лицо того, кому он только что практически признался в любви. Да в чем дело, пусть все быстрее закончится, пусть он схлопочет кулаком в ухо, получит то, что заслужил, выставляясь перед публикой сволочью и провокатором. Эндрю развернулся, чтобы нагло ухмыльнуться и увидеть, что наделал. Бенедикт молчал, медленно и спокойно снимая перчатку. В ушах практически звенело от тишины, прерываемой едва слышным шуршанием. Как завороженный, Скотт следил за каждым его движением, силясь понять – почему так? В чем его ошибка? И зачем Бен издевательски тихо закрывает дверь, по-пантерьи мягко ступая в своих ботинках, и для чего у него такое бледное лицо? Там, перед сотнями глаз, он мог говорить все, он был защищен, роль прикрывала его лучше любой маски. Молчи, молчи, заткнись. Теплая рука, без намека на дрожь, протянулась и цепко схватила Эндрю за ухо, дергая на себя. Другая рука равнодушно сжала плечо, сминая в пальцах тонкий белый рукав, растягивая его и чуть ли не вырывая с корнем. Скотт чувствовал, как горит и пульсирует мочка, как Бен давит на него, опуская вниз, и в то же время тянет вверх. Соображения хватило только на то, чтобы вцепиться в стол и пролепетать: -Я не думал, что…бенедиктинцы… Пальцы на ухе вздрогнули, сжимаясь сильнее. Бенедикт словно весь подобрался, готовясь к прыжку, замер и обжег своим дыханием у самых губ. Злые, злые пальцы, ноющее ухо, больно, больно! Но больнее всего было тогда, когда Бен поцеловал его. Он кусался, мял Эндрю, беспорядочно водил ладонями по его лицу, плечам, шее, совершенно не давая опомниться. Что, что происходит, что делать, как реагировать на это? Скотт только поднял руку, скорее даже беспомощно шевельнул ею, когда услышал едва слышный шепот – хватит… Бен повторял одно это слово, то сжимая руки в кулаки, то опуская их, то подаваясь вперед, то дергая Эндрю на себя, пока полностью не завладел ртом Эндрю. Было невероятно хорошо, больно, быстро, внезапно, и руки уже тянулись снять это ненужное, влажное, тесное, лишнее, пальцы срывались, дрожа от возбуждения и восторга, звенел от напряжения воздух, окружавший их. -Хватит, перестань так делать. Бенедикт, нет, мистер Камбербэтч отпрянул от Эндрю, в невероятном волнении прикладывая к лицу руки. Надо было что-то сказать, разрушить этот сгусток влажного желания, наполнивший комнату, и Бен лихорадочно соображал. В его лице не осталось ни капли злобы, ярости или желания ударить – он был растерян, если не сказать больше. Но пара секунд мучительных раздумий подействовала сильнее, чем он мог предположить. Губы Бена изогнулись в плохо скрываемой издевке. -Хороший текст у твоей пьесы. Такой же непредсказуемый, как и ты сам. И вышел, в нарочитом веселье, хлопнув дверью. Из театра выходили последние посетители. Вечер гнал на Лондон вечные облака. Эндрю знал, насколько далеко все зашло, догадывался, что Бенедикт сейчас пытается взять себя в руки. И зная – кончал в пятый раз за час, все сильнее сжимая в руке пульсирующий член. Было больно, но не больнее, чем всегда. * Fuckingham palace ** "журналист" (фр.) *** роман Т. Мэлори **** любовник О.Уайльда 5. Эндрю не мог ничего с собой поделать. К черту самокопание и проблемы с речью – он не мог прекратить грызть ногти всю дорогу до съемочной площадки. Каждые пять минут его рука снова дергалась вверх, и зубы отгрызали следующий ноготь. Скотт бездумно сжимал челюсти, только через несколько секунд понимая, что опять сделал эту гадость. И со злостью плевал под ноги. Очередной бессильный плевок, который доказывал – Эндрю нервничает, очень нервничает. Задачей всех, кому не лень вечером дойти до телефона, было беспрестанно звонить Эндрю, писать Эндрю, ободрять Эндрю, советовать ему и тупо хихикать, как это делали Марк и Стив - попеременно. Марк тоже нервничал, но разве ему завтра предстояло такое? Череда одинаковых и великолепных, унылых и нервных дней в компании самых талантливых и больных людей в Англии ползла как капля, увеличиваясь к концу, разрастаясь отношениями, разговорами, идеями. Таким напряжением может похвастаться далеко не каждая съемочная площадка. Всех заботило одно – финальный эпизод сериала. Сдувать пылинки с Эндрю. Так-то. Скотт влетел в дверь комплекса, зажимая подмышкой мятый и несчастный сценарий, ушиб Уну, капнул коктейлем на рукав и сел на пол, вытянув ноги. Сердце стучало как сумасшедшее, и в голове прыгало «Вествуд, Вествуд, кто бы мог подумать…». Эндрю помял пальцем мочку уха, и его тут же ошпарило воспоминаниями. Настолько, что он просто тихо проскулил и зажмурился. Слишком много нервов. Дыши, дыши. -А ну цыц, пальцы он грызет! -Марк… Привет. -Привет-привет, вытащи сейчас же изо рта всякую гадость. -Да, я, извини, я немного, ну. Устал. Напряжение. -Обними папочку. Съемочная «душевая» преобразилась, наполненная разным хламом в духе Ноэля Филдинга и абсурдных шоу на BBC. По краю бассейна, на цыпочках, слонялся Руперт, рискуя свалиться вниз. Он, собственно, не должен был сегодня приходить. Как и вся та куча народа, которая с утра путалась под ногами, расступаясь лишь перед внезапно появившимся Полом. Тот прошел мимо бассейна и завязал со Стивеном длинный и скучный разговор, умудряясь перещеголять в подобном искусстве даже жену Стива, Сью. Марк сжал Эндрю в объятиях, похлопал по спине и обернулся, крайне удивленный. Издалека был слышен смех человека, абсолютно выспавшегося и ничем не обеспокоенного. Мистер Гэтисс удивленно покачал головой и поджал губы, когда увидел радостную улыбку Бена. На его пальто лежали капли холодного дождя, и подошедший поздороваться Мартин оказался забрызганным с ног до головы. -Твою мать, Бенедикт! -И я тебя обожаю. -Обожай меня в более цивилизованной форме. -Нам следует выйти и все обсудить. Эндрю всучил Марку остатки коктейля, отряхнул штанины и подбежал ближе, выглядывая из-за спины Мартина. Вообще говоря, он хотел сострить. Либо поздороваться, а может быть узнать, как настроение. Но у Бена на левой щеке была капля, а под веком – дорожка от этой капли. Его шея хранила след чьих-то губ, а волосы у ушей снова загибались внутрь. На ноздре была прилипшая ресница, и Эндрю протянул пальцы, желая дотронуться, смахнуть, провести ладонью по щеке. -Ты пальцы грызешь? Цепкая рука Бенедикта держала его за запястье, с веселым недоумением поворачивая то в одну, то в другую сторону. Эндрю собрал все свои силы, чтобы унять дрожь и безумную улыбку. Он посмотрел Бену точно в глаза, лениво думая о бликах на зрачках, и услышал свой заносчивый голос, словно со стороны: -Это называется «ногти», то, что я грызу. Бенедикт приоткрыл рот, потрогал языком зуб, в замешательстве опустил глаза, но длилось это секунду, не больше. Он едва заметно пожал плечами, улыбнулся, но вышло как-то криво. Губы этого несносного человека на мгновение коснулись дрожащих пальцев Эндрю. Всего пара мягких секунд, за которые он не выпускал руку Скотта. -Не грызите больше. Тут же Марк подбежал к ним, внося необходимую истерическую суету, разогнал всех по местам, вопя, что свихнется от тупости каждого, кто сегодня явился сюда; осветители занялись аппаратурой, массовка ушла в души и раздевалки пить чай, Бен сосредоточенно молчал в кресле, чувствуя, как кисточка с гримом смахивает что-то с его носа. Мартин ошалело смотрел перед собой и угрожающе шептал: «Кружка пива, так, кружка пива, что еще». Бассейн, как важный персонаж этой сцены, медленно приобретал зловещий вид. Эндрю сидел на полу посреди зала, прижимая руки к плечам, и отчаянно, зло и нервно отрывал зубами от своих губ здоровенные лоскутки кожи. Не грызть ногти было сложнее, чем он предполагал. Три слова: свет, камера, мотор? Нет-нет: молчать, вашу мать. Шаги Бена гулко отдавались по всему помещению. Камера уверенно ползла за ним, повторяя каждое его движение, словно завороженная. Эндрю водил руками по шее, отгоняя впечатление того, что каждое слово, сказанное сейчас Бенедиктом, бьет не по его актерскому мастерству, а по внутренностям. Бац. И снова бац. Через пару ударов, отчетливо слышных в висках, он перестанет быть собой. Ощущение восторга, покалывающее кончики пальцев, пронеслось по телу, но вместо сосредоточенной легкости Эндрю чувствовал в горле ком, а в ногах – предательскую дрожь. Такого ты не ждал, верно? Это не моноспектакль, и Мориарти нуждается в Шерлоке, в его ответах и в хлестком изгибе его ухмылки. Они стоят на одной высоте, их словесная перестрелка бьет наугад – и в точку. Джим трет ладони, зажимает зубами ноющую губу и видит, как Шерлоку наплевать. Если было бы можно, Мориарти взвыл бы от досады. Но сюрприз портить нехорошо. Взгляд великого сыщика прикован к обвешанному взрывчаткой Джону, настолько, что под веками сквозит почти ощутимая нежность. Я хочу унизить тебя. Эндрю мотает головой, словно очнувшись от тяжелого сна, таращится на Бена и Мартина в приоткрытую дверь и ревнует, неожиданно для себя, желая только того, чтобы Бен замолчал, прекратил, чтобы он посмотрел на него, выпрыгнул из этой роли и разучился трахать людей глазами. Сценарий Марка мелькает перед Эндрю: сцена у бассейна, отрывистый голос, тягучая интонация; попробуй насмешливый тон, Эндрю, покачай головой, и – ревность. «Изобрази ревность, я объясню тебе позже». Не остается ни минуты, чтобы осмыслить происходящее, вдох – раз, опустить голову – два, губы Мориарти, глаза Мориарти, руки Мориарти, три – красавчик, я хочу, я лечу, я дрочу, я… -Я дал тебе свой номер. Думал, ты позвонишь… У Эндрю было такое ощущение, что будь пистолет заряжен, и скажи он хоть одно слово, выходящее за рамки – Бен прострелил бы ему запястье. В опасной близости воды те разряды, которые трещали между губами Мориарти и руками Шерлока, грозили воспроизвести настоящий взрыв. Пантерьи глаза Холмса гладили лицо Джима, сужаясь и расширяясь, как неуправляемый зрачок наркомана. Тихо, как будто желая прыгнуть, Шерлок весь подобрался, и только пальцы у него дрожали. В целом ничего не решавший диалог с Джимом, на самом деле решал многое. Нападай первым, нападай. Бац! Мориарти околдовывал губами. Он то облизывал их, то кривил в ухмылке, то сжимал, досадуя чему-то. Сейчас вот, вот, Шерлок выронит браунинг, так откровенно пошло использованный в начале диалога, и будет смотреть, как говорит Джим, смотреть, не отрываясь, забыв своего Джона и не беспокоясь о красной точке, скачущей на его груди. Смотри, я сказал! Из этого рта исходил звук, источающий яд. Жилка на шее билась, как сумасшедшая, полностью совпадая с безумием этого грудного голоса, визгливого голоса, издевательски-точного голоса. Шерлок прикрыл глаза, сосредоточившись на горле Джима, расширявшемся при каждом слове, и против воли представил себе жар этого горла, злость этих губ. Кто бы мог ПОДУМАТЬ! И вздрогнул. Марк, закрывший глаза от мурашек, пробегающих по его телу, слушал плеск воды и тихо гордился собой. В тишине раздался его ленивый голос: -Делаем следующий дубль. Я хочу совершенства, а не звукового оргазма. Помни о рептилии, Эндрю. Не каждый выстрел так удачно бьет в цель. Бац. Эндрю лежал на полу в соседней комнате и не шевелился. Он раскинул руки и ноги, наслаждаясь тишиной и слушая замедляющийся стук сердца. Костюм от Вествуд больше не стеснял движений, а майка и джинсы казались бесконечно родными. Марк сказал, что первый раз получил такое удовольствие от съемок. (Он врал, припоминая тетю Вэлл и «день нудиста»). Мартин заявил, что находиться между Шерлоком и Джимом, когда они практически дерутся, он больше не желает. А то у него брови выпадают. (Это была не смешная шутка). В ответ на эту фразу Бен разразился таким истеричным смехом, что ему всучили бутылку воды и долго гладили по голове. За исключением кучки левых актеров, все заработали себе громадное перенапряжение, поэтому Марк заперся в дальней раздевалке и сорок минут говорил с Йеном по телефону. Никто из них не забывал про эрогенные зоны и тайну личного разговора. В конце концов, секрет не всегда имеет только форму уха. Завидовали, конечно, операторам, так как эти великие люди были единственными, кто видел весь отснятый материал. Пускай и сырой, пускай так. Услышав топот ног за дверью, Эндрю встал, вернее, всполз, на ноги, тщательно опуская голову и прикрывая лицо рукой. Окно пропускало едва пробивающийся сквозь тучи свет, который причудливым узором ложился на подоконник. Скотту очень захотелось поводить пальцами по этим уродливым кружевам. Пальцами, сгрызенными до мяса. Не грызите больше. Эндрю закрыл глаза, прижимаясь носом к стеклу, и дернулся вперед от внезапно сжавших его талию рук. Живот больно ударился о подоконник, и тот, кто стоял сзади, тихо охнул, просовывая длинные холодные ладони между Эндрю и белой гладкой поверхностью. Прижимаясь грудью к спине Скотта, этот человек просунул пальцы под его рубашку, скорее ощупывая нанесенный животу урон, чем желая возбудить. Чуть дрожащие руки погладили ямочку у пупка и рывком притянули к себе, в то время как губы опалили шею жарким дыханием. Нужно было действовать. Но Эндрю не мог. Он мог только выгибаться назад, наклоняя голову к манящему его рту, облизывать губы и цепляться за руки Бена, буквально вжимающего Скотта в себя. Нужно было думать, а не это ли сложнее всего? И последнее, что приходило в голову – просить Бенедикта прекратить. Эндрю почувствовал на своем ухе зубы и уже приготовился дернуться от боли, но на этот раз вместо нее мочку обхватили мягкие горячие губы, потянули на себя, да так, что Скотт тихо взвыл, оставляя на запястьях Бена красные следы от пальцев. Ему хотелось только одного – обернуться. Он бы многое отдал сейчас, чтобы стоять к Бену лицом. Чтобы видеть, как тот с усилием отрывается от Эндрю и шепчет: -Я вижу, такт в дерзости тебе незнаком? -Я точно знаю, что он необходим мне, только не знаю, зачем. -Позлить меня? -Я злю лишь того бенедиктинца, который унес мое сердце и растоптал мое вожделение, который… Бен хмыкнул, просовывая пальцы глубже, под застежку на джинсах и то пресловутое белье, снова оттянул, на этот раз зубами, мочку – и обхватил пальцами член Эндрю, резко дергая его вверх. Другой рукой он уперся на подоконник, опустил голову – и через пару движений отскочил назад, любуясь Скоттом. Скоттом, который согнулся пополам, вздрагивая и прижимая руки к лицу. Бен на секунду прикрыл глаза, сжимая руки в кулаки, и в следующее мгновение хлопнул дверью. Ему все еще казалось, что он-то почувствует, когда зайдет слишком далеко. 6. Худшим клише, неизменно, выступало нетерпение. До недавнего времени Эндрю наслаждался спокойствием. Пару месяцев после съемок он ездил к Марку, навещал родных и играл в разнообразных спектаклях. Специально для подающих надежды мастеров моноспектаклей неким Мэтью была написана маленькая изящная проза - созданная под влиянием барона Корво пародия на "голубую" культуру. В тот период, когда подражание перепевам иронического спектакля было в самом разгаре, Мэтью выгодно выделялся своим неумением вилять. Было здорово, надвигать шляпу на глаза и махать залу ладонью. Эндрю успел запастись адресом этого нового автора и несколько раз навещал Мэтью, проливая на кремовые кресла молочный коктейль и обсуждая с любовником хозяина дома нововведения в систему оплаты счетов. Господи, Марк просто вышел бы из себя. Худшим из всех возможных вариантов оказались общие встречи на премиях, показах и премьерах. Бенедикт таскал с собой невообразимые, нелепые вещички, улыбался и прикрывал ладонью глаза. Его женщина. Его ногти. Месяц назад, неделю, пару дней до этого нечестивый бенедиктинец был только прошлым. Он дышал в ухо, он ждал в гримерной и он вжимал Эндрю в подоконник своим длинным, чужим телом, но его не существовало. Он больше не собирался возвращаться, ни в жизнь, ни даже во сны. Неужели ты стираешь это вручную?! Так можно и пальцев лишиться. -Мне. -Отдай. -Я первый это взял. -Меня это не касается. -Тебя касается кое-кто другой. -Уйди ради бога, Мэтт, ну свали. Рукопись лежала на самом видном месте, чтобы люди не замечали ее, пробегая мимо зеркала к ванной комнате. Перепалка хозяев Дороти (она любила, чтобы ее непременно открывал не Мэтью и всегда – серебряным ключом) вынудила Эндрю слоняться между кухней и спальней, водя рукой по стене. Сквозь упрямые мысли о ванне и дополнительной полке в гостиную мистера Скотта пробивалось имя Бенедикта. Эндрю неторопливо поцеловал его в шею, потом прижал к стене, закрыл глаза и по-девчачьи провел губами по обоям. Затем он глаза открыл и обругал себя последними словами за фантазерство. Из гостиной донесся деланно нежный голос Мэтта: -Не протирай мои обои, Эндрю, возьми ради бога на комоде пачку листов и отдай ее человеку за дверью, пока я убиваю эту задницу. Рукопись лежала близко, и легла в ладонь, будто написанная самим Скоттом. На титульном листе жалось в угол растерянное «Над пропастью во лжи. ????. Подумай сам еще над названием, мой мозг в печали». В ролях, так, так, так, осторожно, ступенька, поворот направо и дальше до самого конца, Питер, ага, в ролях намечены… -Бенедикт Камбербэтч. -И Вам добрый вечер, я надеюсь, в дальнейшем мы избежим таких громоздких обращений. -Эй, я пальто сейчас возьму, подождите! -Закрой дверь снаружи, сучка! Были три маленькие монетки, кусок билета, упаковка из-под жвачки, резинка, две монеты побольше, ноготь и перчатка. Пальцы Эндрю судорожно вертели в кармане все эти предметы по очереди, отчего локоть дергался, задевая Бена по боку. Два нервных человека молча пошли от дома, где жил Мэтью, в кафе, успели к закрытию, купили молочный коктейль, потеряли титульный лист пьесы, Бен влез в лужу и испачкался, а Эндрю уткнулся в коктейль, сварливо посоветовав спутнику «читать эту чертову пьесу» пока ее «всю ветром не разнесло по Лондону». Марк бы этого не вынес. -Он так привык блядовать, что иначе и писать не может. -Что на этот раз, пьеса? Пьеса для сцены? Умная пьеса для такого умного актера? -Здесь про разочарования. Главный герой влюблен и видит взаимность, но в последний момент резко осознает, что объект его любви – натурал. -Глупости какие, невероятно жизненные глупости. Мэтью надо запретить так писать. -Я слышу глупости обычно только от Вас. Эндрю даже остановился и внимательно окинул взглядом Бенедикта, пытаясь понять, что он думает о такой роли. Или – что он думает о самом Эндрю. Если тебе непонятен взгляд – спроси, в чем дело. Если ты сомневаешься в чувствах – спроси, зачем. Если тебе нужен ответ, сначала задай вопрос. Но если ты хочешь получить тело – вопрос не имеет смысла. Бенедикт протянул руку и взял в ладонь пальцы Эндрю. Чуть дрожащие, они в свете фонарей были полупрозрачными и томными. Рукопись, шурша, оказалась в кармане широкого пальто, а в мерцающих глазах нечестивого бенедиктинца отражались губы Эндрю. -Не грызете больше? Это именно то, чего от Вас ждут. По-ви-но-ве-ни-я. С каждым слогом губы Бена прикасались то к запястью, то к теплой ладони Эндрю, заставляя того напрягаться до дрожи. «Повиновение» мелькало во властном взоре, и голова Скотта сама клонилась вперед, пока он неловко отталкивал своего спутника и рассерженно шептал «хватит, прекрати, не здесь, хватит, я, я сам». Знаешь историю стоунволлского бунта? Когда я впервые увидел тебя, в твоих глазах была готовность закидать меня камнями, и я даже не знал – защита это или нападение. Так что же это было? -А я тебя хочу. Марку определенно есть чем гордиться. Худшее клише теперь в его арсенале навечно. *** Мэтью замер на пороге спальни, прислушиваясь к перешептыванию в прихожей. Сдавленный смех и паузы между словами дали ему повод думать, что пришел не Эндрю. Пьесы нет, Бена нет, Скотта нет и три часа ночи – вот оно, честное слово. Блин. Он прокрался в кухню и включил свет. -Опаньки. -Мэтью! Вали отсюда! -Хватит на меня орать, гомосятина! -Сам то! -Ну уйди ты ради всего святого, Мэтт! -В жопу! Всех вас в жопу, хотя, если честно, вы нашли идеальное место для, мм, сношения. Рад за вас, дети мои. Просто супер. -Очень смешно. Когда за Мэтью закрылась дверь, Эндрю снова залез на стол и закинул ножки на бедра Бенедикта. Взлохмаченный Бен провел, не смыкая губ, ртом от уха до ключицы Скотта и придвинулся ближе, опираясь обеими ладонями на стол. Эндрю зажмурился и сдавленно шепнул: -Ну, что. Поехали…