Человек со шрамом

Awolnation - Sail

POV Luhan Люди очень любят манипулировать другими людьми посредством так называемого человеческого фактора. Это везде, это кругом, это насквозь. Это на работе, это в семьях, это на улицах, в ресторанах, в И-нет-пространстве. Почему работа не сделана? А потому что сперва был отпуск, а потом я заболел. Как я мог сделать работу, если я болел? *Работа не в горячем цеху, а болезнь - не гангрена головотуловища*. Почему с детьми мало времени проводишь? Потому что работа. Которая не сделана. Потому что только вошёл в должность и не ожидал... А тут ещё наслоилось... А вот там ещё... Где деньги? А у бухгалтерши троюродный дядя умер в третий раз (бухгалтерша, кстати, и не в курсе). Почему нахамил? Потому что сегодня скончался любимый хомячок, а вы все страшно жестоки и не понимаете! У того ребёнок родился. У этого - любимая бабушка померла. У того зрение село, а этому - грозит рейдерский наезд. Ну как - грозит? Нет-нет, вот именно сейчас не грозит. Но всё же, возможно, да? Да? Да-да-да?!! А тут ещё и ребёнок родился, любимая бабушка умерла, и... И так далее, и так далее, и так далее... Люди давят на кнопки. И ждут реакции. Реакция на человеческий фактор запрограммирована в человеке. С помощью давления на кнопки и разнообразные их комбинации люди добиваются людских реакций на людское. Это очень по-человечески. Это человечно, как всё человеческое - кишечные газы, кал, моча, пот, блевотина... Почему-то не принято мочиться и опорожняться на людях. Как правило. Но, как правило же, люди щедро выплёскивают друг в друга пресловутый человеческий фактор. И ждут жалости и понимания. Я не понимаю, каким местом и как я должен жалеть и понимать наблевавшего мне на грудь. Я спокойно утрусь, сменю одёжу и постараюсь ограничить или прекратить контакты. Я даже не рассержусь. Ну, сблеванули, бывает. Ну, обосрались, с каждым случается (а с некоторыми - так постоянно). Но я не понимаю. К этому непониманию я шёл почти тридцать лет. Теперь я окончательно и бесповоротно не понимаю человеческого фактора. И жизнь моя стала спокойна и ясна. Как у робота. Ну, или как у бога. В принципе и в этом месте мне всё равно. Потому что главное в моём нынешнем спокойном и ясном непонимании - полное неприятие человеческого фактора. Абсолютное неприятие. Это абсолютное неприятие вещества под условным названием «человеческий фактор» абсолютно отменило ярость в его сторону и прочее бессмысленное донкихотство. Подумываю принять буддизм. Или стать иеромонахом. Или устроить в честь такого дела сорокадневную голодовку где-нибудь поближе к пустыне. Храните своих хомяков. Или хороните. Но не кидайтесь ими друг в друга. Или кидайтесь. Без разницы. Я с одинаковым удовольствием буду следить за полётами, как живых, так и мёртвых. Всех вас осеняю крестным знамением прямо в дзен. Кстати, меня зовут Лухан, мне 25 и я психолог. Каждый день выслушиваю идентичное нытьё. Но, на самом деле, ни один из психологов не лечит вас и даже, господи боже, не разбирается в ваших проблемах. И вообще психоанализ не помогает никому. Почему люди к нам ходят? Просто не хотят брать на себя ответственность за свои жалкие жизни. Платят за то, что мы слушаем их словесный понос и внушаем им то, что они особенные и могут винить за всё случившееся своих матерей. Знакомо? Это вроде жульничества. Неделю за неделями, месяц за месяцем, год за годом мы берём деньги, понимая, что никому не помогаем. POV The End Лухан устал. Четверо пациентов по записи ужасно измотали его, причём крайний оказался настолько неугомонным, что Лухану пришлось разубеждать его во многих очевидностях и собственноручно выпроваживать за дверь. Тем не менее, психологу хотелось, наконец, принять душ и нырнуть под одеяло. Но не тут-то было. Раздался дверной звонок, и тело Лухана незаметно дрогнуло, ведь тот никого не ждал, и пациентов по записи больше не было. На часах, чёрт возьми, одиннадцать. - Здравствуйте, - из-за двери показалась фигура высокого светловолосого парня, одетого в строгий костюм, идеально обнимающий тело молодого человека. Лухан и застыл на месте, не то, чтобы тот постоянно пялился на красивых парней и вообще был какой-то определённой ориентации цвета морской волны, просто весь этот светлый образ вывел чистейший разум Лухана из привычного ритма. - Добрый вечер, - очнулся психолог. - Что Вы забыли в этот незатейливый вечер на пороге моей квартиры, стесняюсь спросить, - привычная язвительность Лухана возвращала всё на свои места. Шрам на лице незнакомца немного пугал. На правой щеке. Широкий и красный, который большим полумесяцем пересекал его лицо от виска до подбородка. Очевидно, это был след страшной раны, то ли от удара саблей, то ли от осколка снаряда, ну или, разве что, молодой человек мог откупоривать бутылку, а та разорвалась у него в руках. Бутылку шипучки. * - Вы ведь психолог? - поинтересовался незнакомец так, что Лухан уже успел усомниться в этом очевидном факте. Хоть и всего лишь на долю, на квантишко, но засомневался. - Ну, - Лухану уже стало надоедать, безумно хотелось лечь спать. - Может, выслушаете? - улыбнулся молодой человек, заставляя Лухана нахмуриться. - Разве я должен? - раздражённо бросает уставший Хань. - А Вы разве не психолог? - чёрт, Лухан снова поймал это наносекундное сомнение. - Ааа, проходите, - вздохнул хозяин квартиры, пропуская незнакомца и закрывая дверь. Молодой человек по-хозяйски прошёл в спальню и сел в кресло. - Нет, нет, нет, чёрт, нет, пройдёмте в кабинет, - запаниковал психолог. - Меня зовут Сехун, - пожал плечами нынешний пациент Лухана. - Чёрт, парень, я не принимаю людей не по записи, я безумно устал, у меня был трудный день, и я очень хочу лечь спать. - Вы можете отдохнуть, я подожду до утра, - убедил его Сехун. - Неет, только не в моей квартире, - захныкал Лухан. - Тогда Вам придётся поговорить со мной сейчас, - лицо молодого человека стало пугающе спокойным и серьёзным, заставляя бунтарного Лухана стать шёлковым и покладистым. - Ох, - вздохнул психолог, присаживаясь на край кровати. – Я слушаю, Сехун, - закинув ногу на ногу, Лухан внимательно взглянул на парня в кресле напротив. - Ненависть лучше объятий, полных боли, - начал молодой человек. Лухан закатил глаза. - Есть ещё одна вполне самодостаточная градация человечества строго наполовину. Созидатели. И Отрицатели. Чем-то и где-то это близко к черчиллевскому «у того нет сердца» - «у того нет головы», - на выдохе произнёс психолог. - Да, но, пожалуй, проще и примитивнее, - ответил Сехун, нахмурившись. - Тем и показательнее, - отрезал Лухан, не обращая внимания на поменявшееся выражение лица парня. - Вам известен такой типаж: «Вот, сука, птица пролетела! Хуёво пролетела! Все летающие птицы - гандоны и пидорасы!» На место птицы смело вставляйте что или кого угодно. Тот, сука, айфон изобрёл/продал/купил! Тот, падла, книгу написал/издал/издал на мелованной бумаге в кожаном переплёте. Все - и птицы и айфоноизобретатели-приобретатели и писатели, разумеется, гандоны, пидорасы, а также падлы и, разумеется, бляди. Сразу после того как бездари и кривляки. - И? - поинтересовался Сехун. - Если рядом с вами человек, бухтящий про не ту длину юбок, не такие облака, не такое оформление стен/стола/трусов в горошек и губ Анжелы Степановны Лоходромкиной - перед вами Отрицатель, - Лухан снова окинул парня взглядом, убеждаясь, что заинтересовал того, удивляясь самому себе, ведь его подобное не заботило, наверное, сказывается усталость. - Намекаете, что я Отрицатель? - Сехун смотрел на своего собеседника, не отрывая пытливый взгляд. - Частенько Отрицателями бывают таланты юные, головы чугунные. В норме годам к двадцати - самое позднее двадцати пяти - Отрицание или проходит, или Отрицатель гибнет. Станет ли Отрицатель Созидателем - бабушка надвое сказала, - проигнорировал Лухан. - Вы уже трансформировались или в Вас уже начался процесс разгораживания целостного организма на клетки? - ухмыльнулся Сехун. - Я всегда был Созидателем, - занервничал Лу. - Никогда бы не подумал, - парень стал напрягать Лухана, и последний решил продолжить, проигнорировав задевающие его слова. - Так станет ли Отрицатель Созидателем? - Если ему больше четверти века - вряд ли. Он уже заотрицал не только всех вокруг, но и сам себя до полного отрыва созидалки. Если Отрицателю не разорвут ко времени «Ч» желчный пузырь пролетающие не так и не туда суки-птицы, может, и станет. - Но, как правило, амбиции Отрицателя настолько несоразмерны, что, даже опомнившись, он всё равно гибнет, - Сехун снова заставил Лухана нервничать и сомневаться в собственной правоте. - Ибо для Созидания необходимы не трясущиеся от злобы руки, сердце, без признаков ишемии миокарда и светлая, не качающаяся в такт злым пульсам, голова. Созидатели же в это время тихонько и ровно пилят себе свою свистульку. Расписывают капеллы и устраивают фейерверки. Ни свистульки, ни капеллы, ни фейерверки Отрицателям не нравятся. Гауди и Леонардо - говно! Державин? Говно! Пушкин? Говно! Стейнбэк? Кто такой? А, похуй! Говно! Английский? Говно! Спагетти карбонара? Говно! С этим воплем про говно Отрицатель чаще всего и сходит в гроб, так и не создав конфет и, разумеется, никого и не благословив. Потому что, во-первых, ну кому оно упало, его, Отрицателя, благословение? А во-вторых - благо слОвить он попросту не умеет. Потому как благое слово – тоже Созидание, - кажется, Лухан уже начинает понимать, к чему клонит Сехун. - Змея проглотит свой хвост. Слонёнок выебет себя в жопу хоботом. А ведь могли бы давать целебный яд и брёвна таскать. Каждый раз мне лично горько, больно и обидно при встрече с Отрицателем. - Зачем же тогда Вы пришли к Отрицателю? - не выдерживает психолог. - Чтобы тот не сомневался в своём совершенстве, помогая мне разобраться в моих проблемах, - Сехун поднялся с кресла, подходя к напрягшемуся Лухану. - В чём же Ваша проблема? - заикается старший. - Узнаете чуть позже, - Сехун касается губ Лухана указательным пальцем, от чего тот моментально сжимается. Толкая Ханя на кровать, Сехун снимает пиджак и расстёгивает пуговицы на белоснежной рубашке так, что Лухан забывает, как сопротивляться. Сехун аккуратно касается шеи Лухана влажными губами, прикусывая кожу и посасывая её. Ничто уже не смущает и не тревожит Лухана. Его уносит. Росчерками слов. Вспышками ламп. Грохотом в ушах. На контрасте с давящей тишиной. Едким морозом. Все его вечера проходили как-то в половину. Вот он вроде бы здесь, в толпе людей. Разговаривал, танцевал, пил и смеялся. Но состояние души было такое, что хотелось сесть посреди танцующей толпы и зареветь в голос. Какое-то хреновое чувство пустоты не оставляло его все вечера. И периодически он проваливался в эту темную, грязно-синюю темноту. И тогда он переставал видеть всех этих людей, слышать громкую музыку. Каждая его мысль была о том, что именно здесь - место его сегодняшнего вечера. Именно здесь он сейчас должен быть, а не в диско-зале с телефоном в руках, улыбающийся и разговаривающий. Он чувствовал, что ему нужно лежать на кровати, стонать и выгибаться под этим парнем. Должно быть жарко, душно и очень тесно, но кожа парня была такой холодной. Лухан выгибался навстречу каждому поцелую и был готов срывать голос. Сехун стягивал с него одежду, а тот даже не замечал, цепляясь за младшего, как за спасательный круг, пытаясь оставить засосы на его коже, и их отсутствие не пугало затуманенный разум Лухана. Сехун приставил палец к пульсирующей дырочке Лухана, медленно проталкивая его внутрь и двигая им. Лухан кряхтел и постанывал, будто это может закончиться в любую секунду. Младший добавил второй палец, раздвигая Лухана изнутри, выбивая из того громкие хныканья-стоны. Из Лухана сочилась смазка, он сам насаживался на пальцы Сехуна, когда тот добавил третий, независимо от того, как было больно. Чуть помедлив, Сехун вытащил пальцы, приспуская брюки и боксеры. Он приставил головку к дырочке Лу и сделал пару круговых движений, раздражая разгорячённого Лухана. Последний стал двигать бёдрами, постанывая и выгибаясь. Сехун сам не мог ждать больше и вошёл резко до основания, по самые яйца, с характерным хлюпаньем и шлепком о задницу Ханя, выбивая из него нескромные крики и блаженные стоны. Приподнимая Лухана за задницу, Сехун стал быстро двигаться, тихо постанывая и прикусывая губу. Он сжимает ягодицы Ханя до синяков и очень хочет сейчас поцеловать его, засосать его губы и кусать язык, но он лишь спускается руками к его соскам и сжимает их, поглаживая. Лухан двигается навстречу резким движениям Сехуна и стонет, забывая вдыхать и выдыхать, имя своего пациента. Ещё пару рывков, и Лухан изливается себе на живот. Его тело окутывает приятная судорога, он весь выгибается, и его стон похож больше на сдавленный вопль (криса «ыыыаа» хехе). Сехун кончает следом, изливаясь внутрь старшего и прижимая его к себе. - Так в чём твоя проблема? - отдышавшись, спрашивает Лухан, убирая влажную чёлку с глаз. - Я мёртв, - отвечает Сехун.