Куда ты делся, дурак?

Ночью Коноха необычайно прекрасна.

      Юный блондин, который был безнадежно старше всех своих знакомых, медленно вылез из-под теплого одеяла и крепких объятий спящего темноволосого парня. В нем проснулось дикое желание увидеть всю красоту своей деревни, своего родного дома - места, где о нем думали, если не постоянно, то очень часто, ведь он был ее защитником, человеком, который нес в себе волю Огня, как любил говорить Третий. Он невольно улыбнулся, подумав о старике. Жаль, что хорошее имеет свойство умирать.       Блондин медленно и аккуратно поднялся с дивана, стараясь не потревожить сон парня, который сейчас, почувствовав, что рядом нет того, кого он держал в своих объятиях, начал вертеться и бормотать что-то похожее на «куда ты делся, дурак?». Пришлось положить рядом с ним огромную подушку, которая тут же оказалась в цепких объятиях. Нежно откинув прядь волос с лица юноши, Наруто подошел к окну.       Из его окна Коноха была видна целиком, что он так любил. Он мог рассмотреть любой уголок этого до боли родного места, увидеть каждый упавший лист, поднятый ветром и кружащийся в необычайном танце высоко над землей, заметить пробежавшую кошку, которая случайно опрокинула пару коробок и с огромным недоумением от дикого грохота их падения замяукала и нырнула во тьму, влюбленную пару, скрывающуюся ото всяких глаз под ветвями ближайшего дерева, нежно целующуюся и, кажется, совершенно счастливую. Он задумался над тем, сколько пришлось пережить ему и этому черноволосому дураку перед тем, как стать хоть немного похожими на счастливых людей. Сколько ненависти, людей, слов они оставили позади? Кажется, несчетное количество. Юноша горько усмехнулся, вспоминая то, что нужно было уже забыть. Нет, он не винил ни себя, ни его, ни других в том, сколько им пришлось вынести, вместе или по-одиночке, до того, как понять, что жизнь их друг без друга лишена смысла так же, как и жизнь птицы с одним крылом: жить можно, но слишком невыносимо.       Он клялся кому угодно, но не себе, в том, что обязательно вернет его домой, даже если для этого придется переломать ему и себе все кости. Он оставался неизменно-счастливым, когда вслух мечтал, как парень вернется, команда Номер Семь восстановится, как сам он станет величайшим Хокаге в истории, черноволосый его правой рукой, а Сакура, конечно же, влюбится в него по уши. Но случилось так, что по уши влюбился он и не в Сакуру, как говорили его мечты, а в того самого черноволосого идиота, который, кажется, давно разучился любить.       А Саске тоскливо прожигал жизнь, ища неуловимое спасение в ненависти и отрицая раскаяние точно так же, как отрицал скомканную фотографию голубоглазого блондина, лежащую в его походной сумке. Фотографию, проклятия на которую сыпались так же часто, как и слова любви. Его мечты имели свойство не сбываться или рушится в момент появления, поэтому юноша давно забросил эту затею — мечтать, которую так любил единственный, способный показать ему, что люди способны причинять не только боль.       Никто из них не сможет точно сказать, когда зародилось это самое чувство, которое в книжках так обожали именовать любовью, сглаживать ее острые углы и побочные эффекты. Пожалуй, после того, как они поняли, что думают друг о друге слишком часто. Или же когда сквозь сон в разных частях мира раздавалось или нежное «Саске» или непривычно-чувственное «Наруто». Вполне вероятно, что именно тогда, когда один захотел вновь научиться мечтать, а другой понял, что стать Хокаге не главная цель его жизни. — Какого черта ты забыл у окна по среди ночи? — раздалось с кровати привычным раздраженным тоном. Наруто улыбнулся и, обернувшись, посмотрел парню в глаза. — Чего вылупился? Спать ложись, я замерз, — после этих слов сонный Саске нервно заерзал на кровати, пытаясь крепче закутаться в одеяло.       Лицо блондина расплылось в улыбке, и он, как можно тише закрыв окно, забрался под одеяло, обжигая шею черноволосого парня своим дыханием и прижимаясь к нему как можно ближе. Ему уже не хотелось думать о том, как они прошли через все дерьмо на своем общем пути, когда они поняли, что будут терпеть невыносимых друг друга. Ему не хотелось обращать внимание на то, что в ответ на свои душевные излияния он получает спокойное, но ни разу не равнодушное, «угу», что эмоции на лице этого дурака увидеть сложнее, чем различить цвета дальтонику. Он хотел как можно крепче заключить в своих объятиях черноволосого юношу, каждый раз получая за это по затылку и забывать обо всех проблемах, уютно пристроившихся в его жизни, когда губы парня прикасаются к его.       Лишь неуловимый запах дождя, исходивший от парня, остывший чай с мятой на столе, разбросанная по всей квартире одежда и солнце, задорно сияющее в небе. Готовность терпеть вечное спокойствие и циничность с одной стороны, и готовность жить с тем, чья улыбка сможет затмить даже солнце в самый жаркий день и душевную простоту, граничащую с детской наивностью, согревающую людей вокруг. Ощущение того, что именно так все, черт побери, и должно быть. Так и никак иначе.