Но тогда они приплясывали на улицах как заведенные, а я плелся сзади, как всю жизнь плетусь за теми, кто мне интересен, потому что интересны мне одни безумцы - те, кто без ума от жизни, от разговоров, от желания быть спасенным, кто жаждет всего сразу, кто никогда не скучает и не говорит банальностей, а лишь горит, горит, горит, горит, как фантастические желтые римские свечи, которые пауками распускаются в звездном небе, а в центре возникает яркая голубая вспышка, и тогда все кричат: "Ого-о-о!" Д.Керуак "В дороге"
Их было четверо: Блейн, Курт, Пак и Куинн. Я встретил их, когда сел в грузовик в Денвере, который, на мою удачу, ехал прямо на Сан-Франциско и был достаточно большим для того, чтобы и мне хватило места. Ребята, которые вели грузовик - Сэм и Финн - были лучшими друзьями еще со школы и теперь ехали на виноградники, как они делали каждый год, чтобы немного подзаработать. Весело поздаровавшись со мной, они предложили мне сесть в кузов к остальным и предупредили, что следующая остановка будет часов через шесть. Как только я залез, мы вновь поехали. Вместе со мной внутри нас было девять человек, но меня все устраивало. Быстро узнав имена каждого, я решил немного поспать, так как есть хотелось жутко, а у меня не было ни гроша, чтобы хоть как-то утолить голод. Я уже прилег в углу и подложил парусиновый мешок под голову, когда они подсели ко мне. Их было четверо и всем им было не более двадцати. Они тут же достали из рюкзака дешевенький портвейн и предложили мне, чтобы согреться. Я, конечно же, согласился, потому что никогда не отказывался от выпивки, когда ее предлагали. Мы быстро разговорились. Все четверо показались мне невероятно занятными, однако я так и не понял, что свело их вместе: уж больно разными они были. Когда я спросил их, как они познакомились, Пак ухмыльнулся: - Мы с Куртом знакомы еще с детства - жили по соседству и еще тогда решили, что обязательно уедем из Огайо куда-нибудь. А когда время пришло, у Курта уже был парень, которого он не хотел оставлять, - Пак кивком указал на Блейна, - а Куинн мы нашли на выезде из города. - И сколько вам лет? - Девятнадцать, -улыбнулась Куинн. Возможно я был слишком стар, чтобы понять, как можно в девятнадцать лет отказаться от всего: от денег, родителей, родного дома и поехать куда глаза глядят, просто чтобы уехать. Уже позже, когда я спросил об этом Блейна, он лишь пожал плечами: - Но ведь если ты никуда не едешь, не видишь неба над головой, звезд, не чувствуешь ветра в волосах, не сидишь у костра с гитарой и не пытаешься выжить, когда у тебя почти нет денег, разве ты живешь? Разве ты сможешь сказать, лежа на смертном одре, что по-настоящему прожил эту жизнь, если ты никогда не ловил попутку, не плавал голышом, не пил горячий чай из термоса, сидя на автовокзале? Если ты никогда не срывался с места вслед за мечтой? Сейчас я, конечно, вижу истину в его словах, но тогда для меня в дороге не было ничего романтического, запоминающегося, заставляющего сердце биться в груди как сумасшедшее. - А ты зачем едешь, Шустер? - спросил Пак и подобрал под себя ноги. - Меня жизнь заставила. И в тот момент, увидев, как скривились их лица, я понял, что в жизни не произносил большей банальности. --- Солнце уже заходило, когда мы остановились, чтобы перекусить и купить немного выпивки в дорогу. Сначала я собирался остаться в грузовике, так как у меня все равно не было денег, но ребята обещали накормить меня, так что мы все пошли за Финном и Сэмом в ближайшую забегаловку. Внутри было очень светло, из музыкального автомата лилась музыка, Билли Холидей, но я так и не смог узнать песню, весь зал был отделан красным и синим ("Как патриотично", - пробормотал Курт, явно не одобряя такую стандартную расцветку), а в самом дальнем углу сидела группа стариков, играющих в карты. В общем, самая обычная забегаловка, каких тысячи в Америке. - Что будете заказывать? - к нам подошла уже немолодая женщина с неровно накрашенными губами и устало обвела взглядом компанию. Нас было восемь: я, Курт, Куинн, Блейн, Пак, Финн, Сэм и Джейк, и все мы выглядели так, как будто мы всю неделю шли пешком по пыльной дороге, останавливаясь на ночлег в лужах с грязью. Но в подобных заведениях к личностям, вроде нас, не привыкать, так что она ничего не сказала. Мы впятером взяли себе по тарелке бобов с сосисками, Финн же с Сэмом решили поесть плотнее (просто у них были деньги) и заказали себе полноценный ужин. Когда еду принесли, мы все уже были вовлечены в разговор о значении для нас поэмы Гинзберга, а потому, из-за голода и интересной беседы, быстро проглотили ужин. Финн и Сэм остались выпить кофе, мы же решили выйти прогуляться и осмотреть местный городок. Было довольно поздно, а с освещением здесь были проблемы, поэтому город окутали сумерки, когда мы вышли. Недалеко от места, где мы остановились, стояла телефонная будка, и мы решили сходить и сфотографироваться. Первыми зашли Курт и Блейн, и вскоре в окошке показалась лента с фотографиями, где они дурачились, обнимались и целовались. В тот момент они казались мне такими беспечными, вечно улыбающимися, влюбленными. Они постоянно ходили за руку, целовали друг друга, когда, как им казалось, никто их не видел и были такими невероятно счастливыми, что мне даже было их жаль. Я представлял, как жизнь со временем их покалечит, как они вырастут, и эта любовь увянет и огонь погаснет в их сердцах. Позже, когда я уже встретил Эмму, я понял, что дело вовсе не в молодости, и то, что было у них - это навсегда, но в тот вечер я смотрел на них с жалостью. Потом ребята решили сфотографироваться все вместе и зачем-то затянули в кабинку и меня. Через пять минут фотографии были готовы, и я положил их себе в куртку, так как у меня одного были достаточно большие карманы. Мы еще немного походили вокруг и все же направились к грузовику, так как скоро нам надо было снова ехать. --- В Фриско мы приехали к утру. Солнце еще не встало, но небо прояснилось, и воздух все еще был легок и чист. Мы как раз допили новую бутылку портвейна, когда грузовик остановился, а потому были немного пьяные. Попрощавшись с Сэмом и Финном, я поплелся за четверкой моих новых знакомых, которые предложили мне немного прогуляться перед тем, как разойтись. Мы недолго бродили по улицам. Дойдя до Кастро*, на которой так хотели побывать Блейн с Куртом, мы сели около какого-то небольшого парка. У Блейна была с собой гитара и еще одна бутылка портвейна, так что следующий час мы провели распевая Боба Дилана на такой знаменательной сонной улице. А потом Куинн уснула на коленях Пака, и парни начали рассказывать об Огайо, о школе, о музыке и хоре, в котором состояли какое-то время, о родителях, об университете, в который они даже не попытались поступить. - Мы просто не хотели быть привязанными к чему-то, понимаешь, чувак? - я ненавидел, когда меня называли "чуваком", но у Пака это выходило как-то чересчур по-доброму и естественно, так что я его не поправлял. - Ну так? Стоят все эти неудобства, иногда даже голод этой вашей "свободы"? - я показал в воздухе кавычки и усмехнулся. - Знаешь, - чуть улыбнулся Курт, - я думаю, что лучше спать в неудобной постели свободным, чем в удобной постели несвободным. Он сказал это как-то коряво и грубо, но в его словах все равно была та поэтичность и одухотворенность, которые придают любой фразе глубокий смысл, и из-за которых эта фраза остается у тебя в голове на всю твою жизнь, меняя ее и влияя на тебя самого. Мы говорили еще несколько часов до тех пор, пока не увидели, что на улице снова возобновилось движение, а солнце уже высоко в небе. Куинн как раз проснулась, так что мы решили, что пора прощаться. - Знаете, ребят, я надеюсь, вы все же найдете свою свободу, - сказал я, надеясь, что эта фраза звучала для них не так пошло, как она звучала у меня в голове, - и, пожалуйста, не потеряйтесь в этом мире, как это случилось со многими. Не пейте много и главное, самое главное, не когда не богатейте! Это похоронит вашу душу навеки. - Мне приятнее разогревать консервы на лесном огне и кататься на товарняках, чем иметь дом и машину. Мы обнялись на прощание, и они пошли куда-то к центру города. Я направился к своему другу Джоэлу и уже через двадцать минут был у него. И потом, вечером, переодеваясь, я обнаружил у себя фотографию, которую забыл отдать ребятам. На ней были мы все впятером с дурацкими рожами, еле помещаясь на снимок. Я тогда повесил фото на стену, потому что мне запали в душу эти четверо ребятишек, которые, как и все подростки, очень любили говорить о свободе и о жизни, толком ее и не попробовав. Однако они верили во все, что говорили, верили всем сердцем, и это давало мне надежду. Может быть, они не были такими уж пропащими. Они, в отличие от многих, жили, жили взахлеб, не отдавая ни минуты, не останавливаясь ни на мгновение, вдыхая надежду и любовь. Может, у этой девчонки с зелеными глазами, у этого парня с низким голосом и у этих ребят с их любовью все же был шанс? --- После той ночи я не видел их ни разу. Лишь однажды мой друг Итан, вернувшись из Лос-Анджелеса, рассказывал, что обедал с четверкой каких-то ребят, которые после этого направлялись в Огайо. Это хорошо, - подумал я, - ведь сейчас октябрь. А в октябре все возвращаются домой. ----Мы не грязная наша кожа, мы не страшные, пыльные, безобразные паровозы, все мы душою прекрасные золотые подсолнухи, мы одарены семенами, и наши голые волосатые золотые тела при закате превращаются в сумасшедшие тени подсолнухов, за которыми пристально и вдохновенно наблюдают наши глаза в тени безумного кладбища паровозов над грязной рекой при свете заката над Фриско. А. Гинзберг
*Кастро стрит - один из самых известных гей-кварталов в Америке.