О, бессловесное, бессмысленное стадо! Ужель мечтаешь ты убить того навек, Кто сам бы, сам ушёл из вашей жизни – ада. Не тонет, не горит отважный человек. Фридрих Ницше (Среди врагов).
Здесь невероятно холодно… Холодно, темно и сыро. Сквозь маленькие окошки с опостылевшей решёткой на них, в мою уединённую камеру врывается мокрый снег, почти дождь. Зима… когда-то я любил это время года, только вот теперь всё быльём поросло. Весело падали с небес снежинки, матушка готовила вкуснейший ужин и особое новогоднее кофе по старинному рецепту. Мы с Луизой, словно маленькие дети, валялись в снегу и целовались, целовались, целовались… Ох, и любила она меня, юного преступника и убийцу. Получается, что я своими же руками разрушил наше хрустальное счастье. Выбрал верную дорогу, но не смог пройти по ней, вернувшись в дом с победой. Моя милая Лу наверняка покачала бы головой сейчас и, нежно обняв меня, прошептала бы своё неизменное: «Не кори себя, жизнь – лишь череда несмелых шагов по лезвию ножа. Оступиться легко… главное – не изменить своим принципам». Нет, родная, себе-то я точно не изменил. Оставался честен, смел и по-воинственному яростен к опостылевшим врагам. Зачем же скрывать, Луиза? Ты любила не столько меня, сколько мой праведный гнев, извечную маску Пожирателя и короткие русые волосы. Вот он, твой идеал – юноша, всегда имеющий при себе острый нож, исчерченный рунами для врагов, и незамысловатые, но добрые слова поддержки для друзей. Когда я вступил в группировку «Наследники Салазара», ты кричала, порывалась бросить меня, била своими тоненькими кулачками, причиняя боль себе, нежели мне, но смирилась, и с неописуемой радостью приняла моё предложение пожениться после школы. А на собраниях всё было совсем по-другому. Всего в нашем отряде было десять человек – подбирали нас по силовым признакам. Целых семь парней были магглорожденными (реформа, чтоб её). Они говорили, что главное - верность идее, а вовсе не происхождение. И неизвестно откуда взявшийся гриффиндорец яро это подтверждал. Как странно, за чистоту крови и идеи Слизерина боролись люди, совсем не причастные к этому. Как бы над этими идиотами посмеялся Милорд! Однако был парень, с которым мы могли найти общий язык – выпускник Дурмстранга, славянин – Сергей Комарицкий. Его родители заботились об образовательном уровне своего чада, а потому мой знакомый превосходно знал английский, не имея в нашей стране никаких родственников. Интеллигент, Комарицкий превосходно умел держаться на людях и вести замысловатую беседу. Совсем хрупкий восемнадцатилетний юноша не внушал страха как, например, я; однако, стоило бы вам увидеть моего боевого товарища в действии – рты бы поразевали! В моменты праведной ярости его янтарные глаза, казалось, светились изнутри. Сергей решительно слизывал вражескую кровь с серебряного лезвия, безумно ухмыляясь. Все мы были крепко повязаны сетью убийств грязнокровок и магглов, но лишь Комарицкому я мог доверять как самому себе. Добивая пьяного бомжа в подворотне и выкрикивая в ночное небо «Магия – сила», всегда искал глазами своего соратника – не ранен ли он, не убит ли. Мы были братьями не по крови – по духу. Я познакомил его с Луизой, зная, что Сергей никогда не тронет мою возлюбленную. Так, в битвах, дружбе до гроба и страстной любви, проходила моя первая молодость – шестнадцать-семнадцать лет. Каким же понятным, простым и радостным казалось всё тогда. Каждый пик наслаждения с Лу был по-новому прекрасен и неизменно неповторим. Борьба не приносила ничего, кроме восторга и эйфорически стучащего сердца где-то рядом с горлом. И даже дружба казалась особенной – только мы с Комарицким должны были идти до конца, по обгорелым трупам недостойных врагов… Только вот нынче на моё истерзанное временем сознание тяжким грузом ложится ответственность… Мораль ли? О, нет! Мне, стороннику Тёмного Лорда, она доставляет лишь припадочный смех, как и прежде. Разочарованность гложет меня… Луиза совсем истосковалась, наверное. Моя белокурая и голубоглазая принцесса, готовая принять за правду любой призыв, исходящий от моего зачерствелого сердца. Одна ли, замуж ли вышла, как мечтала давным-давно? Похожи ли на меня её нерождённые дети? Я уже никогда не найду ответы на эти вроде бы будничные вопросы… Сырость проникает во всё моё естество, постепенно скручивая суставы на теперь уже почти бесполезных пальцах. Это оказывается неожиданно больно; и гораздо ужасней, чем те неумелые Круцио, что мы накладывали на наркоманов в бараке. Не понимаю, какие же источники давали силу первым Пожирателям? Отчего они сумели просидеть здесь почти пятнадцать лет? Или слабы мы, боящиеся первозданного страдания и мрака отрешённости? За безнадёжностью и голодом постепенно забываю – я ведь невозможный романтик. Да, как бы смешно это ни было – грубо сбитый парень с околофанатским «ёжиком» на голове тоже ведь умеет и любить, и страдать; разве только по телевизору того не объявят – там я безжалостный террорист и участник экстремистского сообщества… Ах, мои верные соратники и братья по делу… Мертвы они все, где-нибудь в Чертогах Героев Тёмного Лорда приветствуют. А он, человечный и совсем не безумный, пожимает их руки, благодарит за вклад в Борьбу Чистокровных. Отчего же жив я? Отчего приветствую здесь уже вторую зиму, промозглую и совершенно безрадостную? И словно в опровержение своим нынешним страданиям вспоминаю наш последний бой… Главарь, полный мужчина средних лет, с неприятными проплешинами в светло-рыжих волосах, приказал устроить самую настоящую акцию устрашения, направив нас в маггловский притон, находящийся в черте крупного города – власти точно среагировали бы, нас с нелюдями уж лет десять как объединили. Ребята от души повеселились. Нечистокровные (как они требовали себя называть, чтобы с низшими лишний раз не ассоциироваться) позверствовали знатно, оправдывая перед лицом аристократии своё недостойное происхождение. Гриффиндорец же ввязался в кулачную драку с каким-то пьяным дурнем. Эх, не проживёт наш товарищ долго в этом мире. Только мы с Сергеем спокойно ходили между рядами противных существ, которых даже язык не повернётся человеком назвать. Вот сидит перед нами в стельку пьяная шлюха, призывно раздвигая свои, покрытые тёмными венами, старческие ноги. Вот припадочно трясётся в ломке серо-синий беззубый наркоман, простирая к нам худющие руки… И даже – вот тут мне совсем противно стало – два голых наркомана в недвусмысленной позе, дрыхнущие обдолбанным сном. Комарицкий смачно плюнул на пол, выказав наивысшее отвращение к этому месту. – Развели тут Содом, извращенцы! – воскликнул мой товарищ, направляя на магглов палочку. – Круцио! Они как-то странно задёргались, что невероятно рассмешило юного волдемортовца. – Только глянь на это, мой друг, – весело воскликнул Сергей, покончив с содомитами. – Они даже и не догадываются о том, насколько жалки. Поразительно, одна маленькая инъекция может раз и навсегда лишить недостойного человечности. Комарицкий задумался о чём-то своём, ероша огненно-рыжие волосы. «Почти Лестрейндж…» – пронеслось в моём, опьянённом действием мозгу. А почему бы и нет? Хрупкий идейный парень с горящими глазами был молодой копией Рабастана – самого лучшего пропагандиста Тёмного Лорда. – Нет пощады опустившимся… – тихо сказал, привлекая внимание своего товарища. Он был пьян борьбою, ровно как и я. Синхронно подняв палочки, мы, надежда Магмира, стали вершить свой кровавый рейд. Не заметив, что «добрая» наркоманка куда-то ушла… Минут через десять троих ребят из нашего движения уже не было в живых. Впрочем, того десятка укурышей – тоже. А ещё через минуту на наши головы обрушился самый настоящий Ад… Появившиеся Авроры в красных мантиях, издав боевой клич, стали стрелять на поражение. Их было около тридцати («Наследники», однако, люди важные). Значит, недооценили бабу. Мы с Комарицким тут же начали сражаться с крейсерами (так их у нас дразнили. Помните, крейсер «Аврора»). Одного уложили, двоих – ох, жаркая битва была. Но время шло, и в живых остались только мы с Сергеем да десяток почти невменяемых Авроров. «Стоя спина к спине, два активиста «Наследников Салазара» смело авадили представителей преступной власти…» – как после напишут в нашей редакции. Ведь мы точно вернёмся с победой! Однако, силы, увы, оказались неравны. Я чувствовал, как подкашиваются мои, ещё не до конца вылеченные от перелома ноги, а грудь сдавила беспощадная астма. Понимаю, что стою лишь благодаря моему товарищу… Теперь сражаться могут только Комарицкий и пять Авроров… Впервые за два года ощущаю – конец близок. А ведь через неделю должен был быть выпускной… Сзади мой лучший друг орёт истошно и резко оседает на пол. Мне страшно оглянуться! Приходится собрать всю свою волю в кулак и поступить по-мужски. Кровь… лужа крови. Вот, что вижу я, глядя на ногу своего товарища. Она, левая, кажется какой-то неестественно худой – часть мяса срезана шальным Секо до кости; это можно понять по неприятному запаху, что, быстро распространяясь, смешивается с алкоголем и наркотой. Это – конец. Мы слишком слабы, и магия наша почти обесточена. Я подношу палочку к своему виску, произнося два заветных слова – последние в своей жизни. Но… ничего не происходит. Пробую вновь и вновь – по-прежнему. Только абсолютно отчаявшийся человек может заавадиться. Необычайная жажда смерти. Я не сумел. Дальше всё помню как в тумане… крейсеры хватают нас, на место прибывают целители… а вот мы уже в Мунго. Сергей кричит что-то, отбиваясь от врачей, пытающихся оказать ему помощь. – Мне не нужен врач-магглорожденный! – настаивает юноша, изо всех сил отталкивая ослабевшей рукой мужчину в белом халате. Я же не так бескомпромиссен – с наслаждением вдыхаю лекарство из ингалятора, пью холодную воду. Если уж нам предстоит нежизнь, то отчего бы в последний раз не воспользоваться благами существования? А вот и камера. Тут нам предстоит провести недолго – неделю, две. Максимум месяц. Потом же… нет, об этом решительно не хотелось думать тогда. Я безумно устал. Мечтал поскорее вырубиться, чтобы не помнить ничего. Моё желание исполнилось. Когда я очнулся – почувствовал, как же сильно затекло тело. Медленно встал, с благодарностью отметив, что кровавые раны на руках полностью вылечены. Ноги болели немного – ну да это пустяки. Сергей же приглушённо стонал в другом конце камеры. Мне захотелось хоть чем-то приободрить бредящего друга. Сколько я провалялся без сознания – не знаю, однако, рана моего товарища сильно загноилась. Части бедра и правда не было – сквозь алое мясо светилась белая проломленная кость. Подавив малодушные слёзы, медленно подошёл к краю решётки и забрал две порции какого-то серого супа и мутной воды. Есть не хотелось совершенно, однако, я себя заставил. – Вставай, Сер… – постарался аккуратно разбудить друга. – Поешь. Знаю, не хочешь, но это надо. – М-м-м… Merknet svet… – что-то по-русски ответил мой собеседник, не приходя в сознание. Голова Комарицкого была неестественно горячей – сильная температура. Я помог ему хотя бы воды выпить, отдав за одно и свою порцию. Сражающемуся со смертью она неоспоримо важнее. Холодная жидкость вернула моего соратника в более-менее сносное состояние, и я смог перенести его на лавку, не задевая при этом ногу. Поразительно, каким же худым стал Сергей… Товарищ поступил смелее меня – не расстался с идеалами Истинных Пожирателей Смерти. Показал, что выше врагов и лучше примет смерть, чем подачки недостойных. Теперь он отправится в Чертоги Героев, оставив память о себе тысячам британских юношей. Помню ещё, приходила мать, умоляла сократить мне срок с пожизненного на более лояльный. Плакала Луиза, обещая рассказать обо мне своим детям, если таковые будут. Я со спокойной совестью отпустил её – пусть живёт, молодая. Посетил нашу камеру и отец Комарицкого – профессор Русского Магического университета и знаток Рейха Гриндевальда. Долго препирался с охранником, после чего смог зайти к сыну. Стоя на коленях у обшарпанной лавки, мужчина, сдерживая слёзы, что-то говорил своему наследнику. Я не знал русского, однако, чётко запомнил слово «Вальхалла», часто произносимое им. Выходя, профессор крепко пожал мне руку. Потянулись бесконечные дни неизвестности. Люди в суде, видя меня, кричали злостные слова, проклинали всю древнюю аристократию (при чём здесь она-то?). Они уже не были похожи на людей, попугаи, повторяющие рекомендованные правительством «моральные» слова. Глядя на это недообщество, хотелось выть! Неужто мы не заслужили даже кусочка того тоталитарного счастья, что было у наших родителей, бабушек и дедушек?! Один только год свободы… Они ненавидели его, мы же желаем! Я прошу так многого, Создатель?! Но голос с неба не ответит мне, не переместит в тревожное боевое прошлое… Истекли десять дней, и Комарицкий готов был с часу на час уйти в ту самую таинственную «Вальхаллу» (знать бы ещё, что это). Нога юноши неестественно раздулась, а из раны сочился отвратительный гной. Глаза моего товарища затуманились какой-то безразличной ко всему плёнкой, лицо сильно похудело, являя болезненную бледность, под глазами залегли страдальческие тени. – Я умираю… – прохрипел мой соратник, пытаясь подняться. – Так чиста кровь, и как же легко она принимает в себя заразу… – Смерти Великих от страха недостойных происходят, – отвечаю другу, аккуратно поддерживая его голову. – Эти твари не умеют дарить миру гнев, добротой перебиваются. Мы же способны были на слишком многое – вот цена. – Как же хочется злодеям отомстить и… как страшно умирать… – прошептал Сергей, и из его глаза покатилась скупая слеза – не слабость, проявление человечности. – Ну, всё хорошо будет. Ты попадёшь в Вальхаллу, как сказал твой отец, – детям ведь желают только блага? – Не хочешь смотреть в лицо Смерти – смотри на меня. Глаза юноши казались почти чёрными из-за расширившихся зрачков. Он схватил меня за руку и, закашлявшись, крепко сжал её. – На твоём сердце прочерчена Метка, Пожиратель, – я обязан был что-то сказать. – И, значит, ты силён. Рабам никогда не сломить величие Господ! – Магия – сила… – предсмертно прошептал Сергей Комарицкий. – Чистая Кровь – высшее благо, – тихо ответил я. Через минуту приятельская рука окончательно ослабла, а в измученных глазах навсегда застыла очередная непролитая слеза. А дальше… дальше всё завершилось. Уже две зимы из своего вечного заключения я сижу здесь. В порывистом ветре мне постоянно слышится вой. Слёзы тех, кто подобно нам страдал от неугодного общества. Кого сломили люди, полные несовершенств, но вознесшиеся до неба. Безумие тех, у кого отняли всё. Каждый может закрыть глаза, и мир покажется ему светлым и добрым. Легко решать, кто прав, кто виноват, сидя в уютной домашней теплоте… А ты пойди и сделай! Рискни изменить свой мир к лучшему! Правдой ли, ложью, словом или мечом – всегда найдутся те, кто поддержат назначенный путь! Проживая каждый день как последний, уже не скажешь, давясь пивом от возмущения, что тот-де преступник. Воин не осудит воина. Моя жизнь медленно подходила к своему завершению, и я был неестественно рад. Не знаю, откуда подул ветер смерти, только вот виделись мне лица Героев. В лучах рассветного солнца стоял Гриндевальд, салютируя сторонникам в день своей последней дуэли. Во мраке старинного замка вдохновенно исписывал очередной пергамент Слизерин, совсем мальчишка – не старше меня. И Лорд Волдеморт. Он ходил между рядов Пожирателей, собравшихся в Малфой-меноре, со своей извечной очаровательно-ужасной ухмылкой на змеином лице. По моей застывшей во времени камере всё отчётливей разносился сильный голос Рабастана Лестрейнджа; он призывал верить в свои силы, торжественно объявлял, что победа не за горами. Хотелось верить в это! Шизофрения ли разум накрыла, болезни ли уничтожают тело… Всё меркнет перед надеждой на лучшее будущее. Ведь достоин же я его? *** Отчего-то сон вновь покинул меня, хоть и стаял снег, и тепла значительно прибавилось. Наверное, внутренности промёрзли до самого основания. Вот уже давно мне на ум приходит абсолютно безумная мысль: «Если я разрежу себе грудную клетку, обнаружу ли на сердце слой льда?». Возможности выяснить это никогда не представлялось – от нас убирали все предметы, которые могли поспособствовать самоубийству. Эх, жаль тогда с Авадой не вышло! И тело бы не стало изуродованным, и годов заточения как не бывало. Всё чаще я сижу у крошечного «кошачьего» окна, стараясь получить хоть немного тепла и весенней свежести. С тех пор, как дементоров сослали на уединённый остров, воздух Азкабана значительно избавился от могильного смрада, который, говорят, раньше часто отравлял атмосферу. Однажды я услышал за дверями чей-то грубый голос и увесистые шаги. – Это здесь-то пожирателишка обитает? – неприятно заржал надсмотрщик (кто ж ещё войдёт?). – Поговорю-ка с ним, авось сознается. Людским судом судить буду. Пытать пришёл… Гулко захлопывается дверь, в ужасе дребезжат ключи… Я безумен окончательно, раз желаю собственной смерти. Она – путёвка к моим сторонникам из прошлого. Разворачиваюсь; и панический страх, должно быть, отражается на моём лице. Палач… так не без основания зовём мы этого жуткого надзирателя. Красное мясистое лицо, заплывшие жиром белёсые глаза, рост под два метра и широкие кулачищи – ну полный маггл, как любил называть таких Ивэн Розье. Говорят, на днях он лишил чести одного молодого Неопожирателя… – И вот эту-то сквибскую харю мне и придётся лицезреть перед смертью?! – дико ору я. Умирать, так быстро и без лишних слов. Но что-то меняется в лице подонка: взгляд становится осмысленным, он просит молчать. Никогда трусом не был, а потому пытаюсь кое-как сложить свои полуатрофированные пальцы в кулаки. Но всё отхожу, отхожу… И вот, ко мне навсегда приклеилось безумие. Стоя в центре комнаты, надзиратель начал преображаться: уменьшился в росте, похудел, лысая шрамированая голова стала аккуратней и покрылась угольно-чёрными волосами, а глаза засветились зелёным огнём. Передо мной стоял сам Северус Поттер – мастер зелий наших времён. Я хотел закричать, но голос пропал от удивления. – Тихо, всё хорошо, – понимающе прошептал мужчина. – Можно подойти? Киваю, чувствуя, как ноги от слабости отказываются держать меня. Столько месяцев без движения… – Ещё одна жертва злостных властей, – как-то грустно улыбается он, присаживаясь прямо на пол. – Вы ведь лорд Поттер? – утвердительно спрашиваю я. – Не надо сожалеть о нас. К чему? Мужчина вздохнул и посмотрел на меня с содроганием. Это хорошо, конечно, но я ведь не придурок. – Просто больно видеть загубленную молодость. Юность, уже не способную воевать, – говорит он. – Столько героизма предыдущим поколениям, а нам же лишь тишина. Ему лет двадцать семь, не больше. Являясь сыном знаменитого Поттера, мой собеседник, однако, совсем не похож на него. Да, чёрные волосы, но нет в них того известного «шухера», всё аккуратно. А зелёные глаза не смешливы и добры – по-настоящему холодны и жестоки. Северус поступил на Слизерин и общался с юными аристократами и аристократками Британии. По окончании Хогвартса уехал в Германию, изучать зельеварение и колдомедицину. Учеником он всегда был талантливым, а мы отчего-то раньше считали, будто бы за ним стоит отцовская «мохнатая рука». Дураки. Ходили слухи, что Поттер вот уже много лет был в крупной ссоре со всей своею огромной семьёй. Не удивительно – асоциальный он человек. – Оу, прости, ты на этих надсмотрщиков уже, видать, налюбовался, – оторвал меня от размышлений мужчина. Он с наслаждением трансфигурировал слишком широкую мантию Палача в свою привычную – чёрно-зелёную. Всё бы ничего, только это цвета Пожирателей Смерти. Однако, так часто бывает, начни какой известный человек хоть Чёрную Метку в воздух пускать да лозунги наши кричать – скажут, самовыражается. – Мерзкий мужик был! Один только вид такой смрад излучает, – поморщившись, пожаловался собеседник. – Был? – снова заговорил я, не сдерживая нарастающего восторга. – Он уже мёртв?! – И я отнял эту никчёмную жизнь! – улыбнулся Поттер. – Ты уже видел его. Палач оскорблял тебя действиями? – и снова в голосе Северуса появилась сочувственная настороженность. – Не-а, – потряс головой я. – Слава Мерлину, только слышать о его, кхм, наклонностях приходилось. Кем был тот парень? – Амикус Кэрроу, сын леди Флоры, – с сожалением произнёс мужчина. – И даже ведь не Пожиратель – на год в Азкабан попал, за воровство. Есть-то нечего. Не отказал себе в желании грязно выругаться. Это ж чёрт знает, что такое! Куда вообще смотрит весь этот зажравшийся Аврорат?! – Мальчишка, увы, совсем разум потерял. Его в Мунго перенаправили, я слышал, – после непродолжительного молчания добавил собеседник. – А как вы смогли попасть сюда? – решился задать уже давно мучавший меня вопрос. – Неужели Зелье метаморфа работает? Революционный прорыв – чудо-напиток, позволяющий людям ровно на год приобретать способности этих самых метаморфов. Газеты просто пестрели информацией года четыре назад. Однако вот эксперимент оказался неудачным, да ещё и человек пострадал. – Наблюдательность – наше всё, – похвалил Поттер. – Пока общественность ликовала, я подогревал её. Радостные толпы… даже мои братья и сёстры верили в успех! Тед решил помочь мне, сам ведь метаморф, вдруг что подскажет. Но он гриффиндорец… как и вся семья… – в голосе молодого зельевара сквозила такая непролитая боль, что я почувствовал разом накатившую слабость, хоть и продолжал слушать. – Не дело добреньким лезть в мировые дела! Однако и они могут сослужить неплохую службу. Главным ингредиентом оказались не смеси, не волшебные порошки – лишь значительная часть разума самого Тонкса. Я выхватил слишком много, и друг семьи помешался; однако, вся метаморф-магия была теперь в моих руках. Мужчина перевёл дух и, глядя в моё ошарашенное лицо, продолжил: – Нет, мне, конечно, ничего не сделалось – перенюхал парень околонаркотических зелий – с кем не бывает. Как много в нашей стране решают деньги… – глубокомысленно изрёк Северус. – Потом мне пришлось долго-долго очищать эти воспоминания до чистейших способностей, но не суть. Эксперимент, меж тем, окончательно остановился для простого народа – «Я не хочу развивать то, что будет бередить моё сердце памятью о названом брате». О, наивные, и ведь поверили же! – Поттер победоносно усмехнулся. Абсолютный безумец! Но безумец обаятельный. За таким пойдут, только путь укажи. – А между тем, – продолжил мой собеседник, – единственный внепсихический компонент «Чудного зелья» – вода. Я был в восторге! Такой разум и такая воля к власти – редкость в наши застойные времена. – За вами потянутся толпы, лишь пальцем поманите… – отчего-то восторженно зашептал я. – Вам напрочь чужды семейные ценности, жизни врагов – так, фальшивка. Но, чувствую, ваше сердце болит за каждого идейного человека. Вы плакали над судьбой Комарицкого; плакали, не скрывайте! Ненависть к врагам, необременённость семейными узами и настоящая ярость – это всё так отвратительно, мерзко, что даже прекрасным становится! Мужчина с лёгкой улыбкой посмотрел на меня и велел продолжать. Ему нравились мои хвалебные речи. – Страшны миру разрушения и кровь, – продолжил я, прокашлявшись. – Однако люди тем странней, чем больше они отказываются от страха. Он как воздух необходим им! Гремят ли в небе канонады, сияют ли лучи заклятий – они желают того! Без битв и военных действий мы начинаем чувствовать свою ущербность – это закон жизни. Кому-то удаётся понять правду раньше, кому-то позже или вообще никогда, что ужасно. Однако только так мы находим истинное спокойствие. Мятежные души счастливы – автомат в руки и получай ни с чем не сравнимый адреналин, знаю, воевал. Хорошо и любителям «воду лить» – через смятение масс они выводят доктрины самозабвенного патриотизма, что мигом примут на вооружение воинственные индивидуумы. Они же и сокрушают пыл врагов, вселив в их души первозданный животный ужас и деморализацию! Поттер теперь уже не улыбался – он с интересом слушал меня. А я же, захлёбываясь восторгом, чувствовал неоспоримую важность собственных слов. Это должен знать каждый, а иначе человечество просто деградирует. – Не так страшна война, как её малюют, – на выдохе прошептал я. – Если боевые действия не затяжные, и смерть не грозит планете – так вообще нет в том трагедии. Ведь во все времена были походы, завоевания и битвы. А если нет, что бы мы тогда проходили по истории, как старухи коров доят?! Раньше смелее были правители – никто не боялся отстаивать интересы своей Родины! Отчего же мы слабы стали нынче? Отчего мудрые учителя так воспевают мирное небо над головой, систематически игнорируя развивающуюся апатию?! Кто? Кто вбил в сознание молодёжи такую ересь, что надо быть лояльным и дорожить тишиной больше, чем лаврами победителя?! Наше счастье начнётся только тогда, – вновь произнёс я, отдышавшись от внезапно наступившей астмы, – когда общество поймёт, что эфемерный страх перед одним только словом «война» – самое бесполезное в этом мире занятие! Бесполезней, чем сюсюканье влюблённых, кое я на дух не переношу. Мне понадобились ещё несколько минут отдыха – вновь задыхаюсь, а помочь-то себе и нечем. Ну, ничего, конец близок – отдохну в Чертогах Героев. И вновь мой голос режет тишину: – А между тем, военные действия никогда не доводят души людей до мнимого разрушения. Они мобилизуют молодость и полезны любому юноше. Вам, наверное, лорд Поттер, кажется, вот сидит тут преступник из преступников, о морали рассуждает; а ручки-то в крови, – риторически обратился я к отрицательно закачавшему головой мужчине. – Но, знаете, если бы у меня была возможность сражаться с настоящими врагами, я никогда не пошёл бы в тот чёртов притон, не убивал бы мирных граждан. Наверняка, те же магглы падали бы от моей руки, но это были бы солдаты, или кто там ещё. Мы ведь не жестоки ни капли! Ярость – не эквивалент озлобленности – это праведный гнев! Северус остановил меня жестом руки, прося о моей же возможности отдышаться вновь. – Однако ты прав, – вдохновенно ответил мужчина. – Мне всегда казалось несправедливой застойная молодость. Было мне лет четырнадцать, спрашивал у отца, каково это, быть героем, Избранным? Он в ответ только темнел лицом, а глазами становился старее самого Дамблдора – столько непролитой боли было в его молчании. Спрашивал я о том и дядю с тётей – они лишь ругались, каждый по-разному. Рон пыхтел и приглушённо цедил сквозь зубы страшные ругательства. Гермиона – напротив, из спокойной леди становилась истеричкой, припоминая и «варварские нравы», и каких-то «фашистов». А уж матушка -- так вообще, чуть не прокляла меня. Отцу, говорит, сердце без ножа режешь… – Северус тяжело вздохнул. – А я, между тем, зла никому не желал! Родственникам грустно ведь! Отгремели фанфары, и венки лавровые на головах увяли. Через рассказы мне, они вновь вспомнили бы те года свершений, ради которых я б глотку кому угодно перегрыз! Что-то неуловимо-грустное было в глазах Поттера. В конце концов, его ведь тоже можно понять – порой тишина убивает похлеще разрывающихся снарядов. Слизеринцы всегда приветствуют времена, обязывающие сражаться за своё благо, уж я-то знаю. Сколько таких, молодых и старых, стремилось взять власть в свои руки, когда простой народ был разочарован и будто бы сокрушён. Десятки диктаторов и миллионы подростков! Отчего-то мне всё неумолимей кажется – лорд Поттер поднимет очередное знамя над завороженной толпой. Умеющий былое преобразовать в новейшее – вот кто достигнет самых высоких перспектив! И пусть я никогда не увижу того чарующего мира, хочется верить в Северуса. Да и вообще, хороший он: разговорами радует, слушает внимательно и смелыми людьми дорожит. И не скажешь ведь, что убить пришёл. Ладно, пусть так – сам бы умер в страшных мучениях через неделю-другую. Но сколько же невысказанных тем! Если бы меня не душила астма, я б ещё часов пять рассказывал Поттеру о важности войны в жизни человека. Я задал бы ещё миллиарды вопросов о его семье и личности, если б безумно не болела голова. Будь здоровы мои ноги и пальцы – выскочил бы из тёмной камеры навстречу новым битвам. Я написал бы десятки книг, если б два года Азкабана не разрушили мой разум… Однако, это так. В свои двадцать я больше похож на ходячий труп, нежели на человека. Печально от того, но все мы и стареем, и умираем. Жертвы общественных заблуждений – не более. Таких в мире миллионы, миллиарды… Безымённые юноши и девушки, мы хотим быть нужными, жить в тревожные времена и любить до потери пульса! Отчего же мы «преступники», «злодеи» и «дети, которые в войнушку поиграть мечтают»? Чем мы хуже приспособленцев, наркоманов и космополитов?! Неужели сегодня пальма первенства у стороны зла?! Нет, не хочу перед смертью нагнетать ипохондрию! Пусть думают что угодно, я же считаю – жил достойно и умер достойно! Не на коленях, не в соплях, не в собственной луже! А расставшиеся с жизнью в тюрьме… Идейные люди всегда питали к ним… к нам особое уважение. – Я готов, лорд Поттер, – окликнул мужчину, что дал мне время проститься с существованием. – Помогите мне подняться. Хочу уйти из жизни стоя. Северус протянул мне руку, стараясь не причинять лишнюю боль прикосновениями к пальцам. Стоять тяжело, спиной подпираю стенку, но улыбаюсь. Мужчина держит меня за запястье – чувствуется человеческий контакт, и страх медленно выветривается из души. Вот, пожалуй, и всё. Красивые слова произнесены, мысли додуманы, не посещают разум так несвойственные мне молитвы… Лишь кивни головой, и Авада вылетит из заранее приготовленной палочки. Но разум гложет последний вопрос. Призраком вернусь, если не узнаю. – Лорд Поттер, – тихо шепчу я. – А что такое Вальхалла? – О, – понимающе улыбается мне мужчина, – это Зал Славы, так называемые, Чертоги Победителей, – значит, правильно я понял слова профессора Комарицкого. Хорошее место в любой речи узнаешь. – Вальхалла – райское место, – будто бы прочитав мои мысли, ответил собеседник. – И ты обязательно попадёшь туда, неизвестный молодой воин. Это грело мне душу. – Спасибо, Северус, – с неземной благодарностью произнёс я, впервые называя столь знаменитого человека по имени, как друга. – Магия – сила! – громко кричу, прикладывая ладонь к сердцу. Умирая, хочу остаться верным. – Магия – сила… – отвечает мужчина тихо. Кажется, он произносит наш лозунг впервые… Тем лучше – процесс пошёл, и мир через десятилетие-другое получит нового диктатора. Сомнений в этом уже нет. Остаётся лишь едва различимо кивнуть. Будущий лидер подносит палочку к моему виску… Глаза Северуса Поттера тёмно-зелёные. В них пережитая тоска и едва заметный блеск одержимости. Много я видел человеческих лиц, в сотни глаз заглядывал; но лишь эти отчего-то так поразительно похожи на лучи Авады… Как это символично! Первое Непростительное смотрит на меня из души человека. Говорят, совсем не больно. Что же, мне предстоит то узнать. Ослепительная вспышка, и ничем не объяснимое острое наслаждение. Лёгкость и покой. Темнота окутывает разум… Сумею ли я летать как птица? Получу ли своё место под Вечным Солнцем? Встречу ли я Героев? Как много вопросов, и мне ещё предстоит найти ответы. Великие люди бессмертны! Я всей душой верю в это… иначе и быть не может! Ведь так?В битве великой не сгинут бесследно Павшие с честью во имя идей, Их имена с нашей песнью победной Станут священны мильонам людей. Глеб Кржижановский (Варшавянка).