Hacemos el amor (Мы занимаемся любовью)

Он думал, что уснет, не успев донести головы до подушки, – столько сил и эмоций выпила эта чертова игра. Но вопреки ожиданиям вот уже час вертелся, как уж на сковородке, сбивая в комок простыни на казавшейся жаркой, как та самая сковородка, постели. Сознание никак не желало отпускать, снова и снова вынуждая переживать – и пережевывать – перипетии недавнего финала, а в теле, несмотря на изнеможение, все еще бурлил и бушевал адреналин. Наконец, поняв, что в одиночку он с этим отходняком не справится, поднялся и отправился на поиски главного виновника своей бессонницы. Этаж отеля, на котором они жили, опоясывала длинная галерея – эдакий один на всех широкий балкон, куда выходили все номера. Балконная дверь номера Рафы была приоткрыта. Ноле прислушался – в номере было тихо. Он просунул в щель палец и аккуратно снял щеколду, удерживавшую просвет, и встал на пороге. Снова прислушался. В лунном свете была видна кровать, на которой лицом вниз, обняв подушку, лежал Рафа. По тому, как неровно и сильно вздрагивали его плечи, Ноле отчетливо понял – тоже мается. - Рафа?... – окликнул тихонько. Тишина. - Рафа, ты не спишь? Опять молчание. - О’кей, понял. Ты не хочешь ни видеть меня, ни говорить со мной… Прости, что вторгся без приглашения. Однако уйти он не успел. Рафа стремительным рывком преградил ему путь. Молча. Без звука. Бесцеремонно вторгся в личное пространство, провел кончиками пальцев по обнаженной коже, невесомо прочерчивая ложбинку с груди до живота, зацепился средним пальцем за пояс боксеров. - Вот, значит, как… Говорить со мной не хочешь, а вот использоваться как резиновую куклу из секс-шопа – вполне?! Да пошел ты! Ноле резким движением плеча откинул Рафу с дороги, шагнул к балконной двери. И замер. Испанец не стал загораживать ему путь, не попытался остановить силой – он просто все так же молча положил руку ему на поясницу. На корте Новак всегда бился с ним до последнего, готов был зубами вгрызаться в каждый мяч, натягивать кишки вместо струн на ракетку, готов был умереть, но не сдаться, но когда Рафа делал так, все желание сопротивляться испарялось. - Сволочь, - едва слышно выдохнул сквозь сжатые зубы. Ладонь исчезла. Вместо нее спины между лопаток коснулись мягкие горячие губы. Серб мог бы поклясться, что на этом месте завтра будет ожог. Губы скользнули выше, тронули кожу на шее под волосами. По телу Ноле прошла крупная дрожь. - Нам сейчас лучше не разговаривать, - прошептал Рафа. – Мы оба на взводе, злимся друг на друга и сгоряча обязательно наговорим того, о чем потом пожалеем. И поссоримся. А я хочу, чтобы нам обоим сейчас было хорошо. Просто хорошо, si? От этого шепота и жаркого дыхания все волоски на теле встали дыбом. - Сволочь, - снова выдохнул Ноле и обернулся. Больше сказать он ничего не успел – испанец запечатал его рот жадным и жестким поцелуем. Несколько секунд они целовались, сминая и комкая губы друг друга с таким же звериным почти азартом, с каким недавно сражались на корте. Там, на арене, выходя друг против друга, они каждый раз ощущали себя гладиаторами, сражавшимися не на жизнь, а на смерть. С той только разницей, что с трибун им никто не покажет опущенный вниз большой палец. Хотя… Дай волю каждому из их лагерей, скорее всего мало нашлось бы тех, кто поднял бы этот палец вверх. Их животное в своей упертости соперничество вовлекало все больше и больше людей, все чаще оно усугублялось посторонним вмешательством, резкими, необдуманными высказываниями, а им двоим с каждым разом, с каждым новым поединком становилось все сложнее удерживаться на той зыбкой грани, за которой их трудная дружба грозила пойти прахом. Спасали только вот такие моменты, как сейчас. В которые они оставались один на один, отгородившись ото всего мира. Рафа прихватил зубами нижнюю губу Джокера – и замер, поняв, что сейчас прокусит до крови. Выпустил. Оба выдохнули и уперлись друг в друга лбами. Ноле положил ладонь на грудь испанца – сердце Рафы колотилось о ребра с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть – и проломится сквозь них. - Почему, ну почему теннис для тебя – всегда маленькая война? – прошептал Новак. И обхватил ладонями лицо Рафы, погладил большими пальцами запавшие щеки, выпирающие скулы – и поцеловал. Совсем не так, как они целовали друг друга вот только что. В движении его губ, в настойчивости языка ощущалось желание успокоить, умиротворить, обуздать бушевавшую в обоих звериную, яростную ненасытность. И Рафа поддался. Расслабился. Обхватил Джокера руками за спину, притянул к себе, прижался всем телом, раскрылся, мягко отвечая на поцелуй. Наощупь, не ослабляя объятий и не разрывая сплавившихся губ, добрались до постели и мягко опустились на сбитые простыни. Вытянулись во весь рост, касаясь каждым сантиметром тел, продолжая целоваться и нарочито медленно лаская друг друга. Рафа целовал шею, легонько прихватывая зубами кожу под челюстью, скользил ладонью по закинутому на него бедру, трогал большими пальцами косые мышцы пресса, обводил их контур, буквой V уводивший вниз, снова скользил вверх, против покрывавших живот и грудь темных жестких волос, заставляя Ноле ежиться и шипеть сквозь зубы. Новак, подставляя под поцелуи-укусы чувствительную шею, бережно перебирал четки позвонков, гладил и тискал могучие мышцы спины, обводил указательным пальцем ямочки на копчике, то и дело проскальзывая ниже пояса боксер и прихватывая вздрагивавшие от его ласки ягодицы и слушая, как судорожно выдыхает Рафа каждый раз, когда его пальцы впиваются в эту упругую, гладкую плоть. Наконец сербу надоело сражаться с совершенно неуместным при данных обстоятельствах фрагментом одежды. - Можно? – выдохнул в губы, оттягивая резинку. Рафа промычал что-то нечленораздельное, что было принято Ноле за согласие, и он одним длинным движением стянул и отбросил в сторону образчик продукции Calvin Klein. Испанец недовольно заерзал – Новак, правильно поняв сигнал, слегка отстранился, позволяя Надалю избавить себя от аналогичного предмета гардероба. Полежали секунду, не шевелясь и не касаясь друг друга, и снова прижались – отчаянно, всем телом, каждой его клеточкой, ища один в другом мира и успокоения. Когда бунтующая, вздыбленная плоть коснулась плоти, Ноле зашипел от оглушающей силы ощущения и грязно выругался по-сербски. И тут же замер, впитывая Рафину ласку. Сейчас они словно бы поменялись ролями – и уже испанец, осторожно и нежно касаясь, усмирял бушевавшую в крови Джокера лаву. В комнате было полутемно, вместо лица Ноле видел только смутное пятно с темными овалами глаз, но мог поклясться, что сейчас из этих глаз ушла звериная, первобытная какая-то ярость, так поражавшая на корте, и они мягко сияют едва уловимой улыбкой. Рафа, едва касаясь, потерся кончиком носа о кончик носа, мимолетно, трепетно тронул губами губы – Ноле обнимал его сейчас что есть силы, так, что обоим было тесно дышать, и Рафа скользил руками по его плечам, предплечьям, еле слышно шепча по-испански: - Más silenciosamente-más silenciosamente, todo es bueno, el querido mi, todo ha acabado, mí aquí, contigo, te tengo, abrázame, aquí así, más con fuerza… Новаку ужасно хотелось понять, что шепчет Рафа, но он никак не мог сосредоточиться на словах. Мешали Рафины губы, невесомо, как крылья бабочки, касавшиеся его лба, щек, век, бровей, носа, подбородка, и Рафины руки, трогавшие грудь, плечи, шею, гладившие лопатки, пальцы, перебиравшие короткий жесткий ежик волос. И отчаянно мешал его горячий, пульсировавший от возбуждения, шелковый наощупь член, при каждом едва заметном движении его бедер скользивший по такому же горячему, болезненно напряженному члену и заставлявший кожу покрываться мурашками. Когда Рафа становился таким, властным и нежным одновременно, Новаку стоило большого труда не потеряться в ощущениях. Поэтому сейчас он из последних сил, до крови прикусывая губу, пытался не раствориться окончательно в этих ласках, сохранить хоть каплю сознания и контроля над собой и собственным телом. Эту невыносимую, нежную пытку хотелось продлить как можно дольше – ведь в последнее время им так редко удавалось остаться наедине. А такой вот полной и абсолютной, ничем не замутненной близости иногда страшно, до слез, до зубовного скрежета и не хватало. Собравшись с силами, Ноле слегка отстранился, выпутался из крепких объятий и опрокинул Рафу на грудь, лицом в подушку. Надаль попытался было восстановить статус-кво, но, почувствовав, как крепкая ладонь легла на спину чуть ниже лопаток, а прохладные и ласковые пальцы бережно очертили контур старого, с детства еще, уродливого шрама, мгновенно ослаб и тихо застонал, кусая подушку. Он точно знал, что сейчас будет. Знал – и предвкушал, мысленно торопя Джокера. Когда этот памятник врачебной тупости наконец-то накрыли горячие губы, Рафа точно знал – серб сейчас улыбается, потому что тоже хорошо знает, как действует на его друга и иногда-любовника эта немудреная ласка. Новак целовал, покусывал и тут же зализывал уродливый старый шрам, одновременно гладя ладонями плечи и руки, и шептал между поцелуями по-своему, на чертовом сербском языке: - Мрзим овај проклети ожиљак, мрзим како је сакати ову одличну леђима… Рафа извивался и мычал в подушку под этими ласками и даже не пытался понять, что там бормочет этот чертов Джокер. Потому что в Новаке в эти мгновения обнаруживалось столько трепетной, сдержанной нежности, что испанцу хотелось плакать. Наконец, губы, скользнув по ожерелью позвонков, опустились ниже, теплым дыханием и влажным касанием языка очертив ямочки внизу поясницы, тронули выпуклые, упругие ягодицы. Новак замер, не убирая губ, а Рафа задрожал и вцепился зубами в несчастную подушку. Потом всем телом ощутил, как блядский серб усмехается. - Мој омиљена дупе ... најлепши дупе цела турнеја… Ну, уж это-то, несмотря на плававший в голове туман желания, Рафа понял. Потому что про самую красивую и любимую задницу тура все уши прожужжал! - El diablo toma, Ноле, acaba de burlarse! Новак тихо рассмеялся, снова заставив Рафу ежиться от бегавших по коже мурашек, довольно чувствительно укусил за левое полушарие и зарылся подбородком, губами и носом между ягодиц. Когда кончик языка дразняще коснулся аннуса, Рафа не выдержал и глухо, гортанно застонал, давясь подушкой. Джокер же, словно только этого и ждал, немедленно отпрянул и уселся ему на бедра, сжимая пальцами вздрагивавшую под его касаниями плоть. Рафа грязно выругался и тоже замер. А потом, извернувшись ужом, скинул серба с себя, опрокинул на спину и навис сверху. - Ты помнишь, глупый, не имеющий чувства самосохранения серб, что нарисовано у меня на футболке? - Бык, - сдавленно смеясь и пытаясь вырваться из захвата, пропыхтел Новак. - Быков нельзя дразнить, - разделяя слова короткими жесткими поцелуями, проговорил Рафа. – Поэтому, будь добр, дрянь такая, закончи то, что начал! - Ты правда этого хочешь? – замер под ним Ноле. - С тобой я хочу всего и сразу. Шевелись, давай! И он скатился с Джокера, улегся на живот и слегка оттопырил свою ядреную круглую задницу. Новак подавился смехом, приподнялся, уселся по-турецки и принялся разглядывать открывшуюся его взору картину. Которая, стоит признать, была весьма… возбуждающей. Рафа полежал минуту, поерзал, недовольно покосился через плечо и пнул чертова серба ногой. Джокер завалился на спину и счастливо заржал. - Ноле, - угрожающе прошипел Надаль. - Все-все, radost moja, не шипи. И он, не раздумывая больше, крепко обнял вожделенное, чуть влажное тело, вжимаясь грудью в спину. Когда горячий и твердый член лег в ложбинку между ягодицами, Рафу словно огнем опалило, он выгнул спину и застонал. Уверенные, но нежные руки заскользили по груди, пальцы путались в темных, жестких волосах, обводили и чуть прищипывали крупные темные соски. Ладонь легла на твердый, впалый живот – мышцы скрутило волной крупной судороги. Рука двинулась вниз – длинный, болезненно возбужденный член сам прыгнул навстречу. Ноле, не колеблясь, обхватил жарко пылавшую колонну плоти, сжал кулак и плавно повел вверх-вниз... Рафа глухо зарычал. Крупное его тело напряглось еще больше, выгнулось дугой, бедра сами собой толкнулись в ладонь раз, другой... Новак, навалившись всем своим большим, жилистым, тяжелым телом, дыша в затылок, шептал какие-то слова, смысл которых не доходил до сознания, продолжал водить одной рукой по члену, а другой аккуратно раздвинул ягодицы и начал легко массировать плотное кольцо мышц. Рафа извивался под его ласками, ругался, мычал, стонал в голос, не стесняясь, и чуть не кончил, когда Новак укусил его в шею чуть пониже волос. Когда горячая головка члена коснулась аннуса, замер на мгновение, потом расслабился и что есть силы толкнулся бедрами назад, буквально нанизывая себя на тугую колонну плоти. И сквозь плававший в голове густой и сладкий туман с наслаждением слушал, как ругается на всех известных ему языках не ожидавший такой подставы Джокер. Кончив ругаться, шевельнулся было, и тут же глухо, грудинно застонал, ощутив, как тисками сжимает его член жаркая, тесная и влажная плоть. - Пошевелишься – кончу, как сопляк-девственник, - произнес, задыхаясь. Рафа мотнул потной гривой, усмехнулся и что есть силы сжал ягодицы, одновременно толкаясь навстречу телу Джокера. Новак подавился вздохом, выматерился, вцепился пальцами в плечи. - Ах, ты… С огнем поиграть не дурак! - А то ты не знаешь, - подаваясь назад при каждом толчке бедер Новака, прохрипел Рафа. – Шевелись, давай! Ноле оскалился и длинно, мощно толкнулся бедрами, втрахивая Рафу в матрас. Испанец же, упершись лбом в подушку, еще и помогал ему, обхватив ладонью ягодицу и с силой вдавливая в себя. - Сволочь, - наконец просипел севшим голосом Джокер, соскальзывая с Рафиной спины матерчатой куклой. – Но первый сет за мной. Лучшего афродизиака, чем эта фраза, придумать было нельзя. Рафа только что медузой расползавшийся по постели, мгновенно подобрался, как тигр перед прыжком, скользнул под обмякшее тело Джокера, обхватил его руками и ногами и рывком перевернул на спину. Несмотря на оргазм, возбуждение с обоих еще не схлынуло, и когда два эрегированных члена схлестнулись друг с другом, у Новака захватило дух и он снова почувствовал, как по жилам вместо крови побежал живой огонь - Моя подача, - прищурился Рафа, всматриваясь в запрокинутое к нему лицо. И поцеловал. Медленно и глубоко, лишая рассудка и дыхания. Джокер закрыл глаза и обмяк, всем телом впитывая томительно медленные Рафины ласки. А тот скользил ртом по его телу, ощущая, как щекочут подбородок и губы темные жесткие заросли волос на груди, как каменеет от одного только дыхания крупный темно-коричневый сосок, как судорога проходит по плоскому, запавшему животу, как хриплым всхлипом вырывается из широкой груди дыхание... Сухие горячие губы тронули кожу внутри бедра. Джокера затрясло, из горла вырвался низкий, грудной стон. Внутренности скрутило тугим пульсирующим узлом, налитый кровью член лег на живот. Не стыдясь, развел в стороны длинные свои сильные ноги. Рафа устроился между разведенных бедер, легонько поглаживая свой, уже сочившийся перламутровой каплей на конце, член. Поймал его взгляд – Новак кивнул, облизнул враз ставшие сухими губы и обхватил его ногами за талию. Едва горячая и гладкая головка члена ткнулась в плотное кольцо ануса, чертов серб прикусил губу, что-то мыкнул и втолкнул его в себя, надавив икрами на Рафины ягодицы. - Да и ты, я гляжу, не дурак в дикие игрища поиграть, - захлебнулся словами Рафа. - Кто бы говорил, - прохрипел низко и замер, ощутив, как по лицу, плечам, груди, превратившемуся в доску животу, успокаивая, прошлись ласковые и нежные руки. Надаль наклонился, тронул губами зажмуренные веки, собрал капельки соленого пота со лба и накрыл ртом рот. Ноле расслабился, обвил руками за плечи, ответил на поцелуй. И тут же выгнулся дугой, немо крича, когда Рафа медленно и длинно толкнулся бедрами. На длинной шее судорожно задергался кадык – Надаль поймал его ртом, легонько сжал зубами и тут же снова толкнулся вперед – Новак завыл. Но оборвал вой на полу-ноте, приподнял голову, прищурившись, посмотрел Раф в глаза – и толкнулся навстречу, одновременно сжимая внутренние мышцы. Тут уж рыком-стоном подавился испанец. Но совладал с собой, перехватил руки Новака, поймал ладони, сплел пальцы с пальцами, завел за голову, наклоняясь так, что грудь прижалась к груди, сосок царапнул сосок. - Тихо-тихо, расслабься, позволь мне, - зашептал, трогая губами губы. И Ноле позволил. Это было долго, мучительно, сладко, напряженно – как их марафонские розыгрыши где-нибудь на «Ролан Гаррос». Отходя от очередного оргазма, они без сил валялись рядом и молча смотрели в потолок. Ладонь Новака по-хозяйски расположилась на Рафином бедре, серб бессознательно поглаживал его пальцами, и испанцу это почему-то ужасно нравилось. - И, кстати, теннис для меня не всегда маленькая война. Только тот теннис, в который я играю с тобой. - Уволь меня от такой привилегии, - усмехнулся краем рта Джокер. - Estúpido, ты хочешь, чтобы я играл с тобой так же, как с другими, no es importante para mí? Ты особенный, Ноле, такой же, как я. Combatiente, sí? С тобой нельзя, как с другими. Это… оскорбление. - Ну, парочку таких оскорблений я бы пережил, на «Ролан Гаррос», например, - отшутился Ноле, чтобы не показать, как трогают его на самом деле эти Рафины слова. - И спасибо, что пришел, - пробормотал тот, накрывая руку Ноле своей и пропуская пальцы между пальцами. – Я сам хотел, но побоялся, что ты меня пинками выпрешь. Покосился, улыбаясь углом рта. - Не принимаешь «нет» в качестве ответа? – ответно покосился Новак. - А ты сказал бы «нет»?... Ноле чуть улыбнулся и тряхнул головой: - Дождался, когда я сам приползу, да? Как сопливый, озабоченный, истосковавшийся по хорошему траху тинейджер? Рафа заржал, перекатился на Ноле и улегся сверху, задрапировав серба своим большим, тяжелым телом и вдавливая того в матрас. Новак крякнул под этой жаркой тяжестью и чуть развел бедра, позволяя Рафе устроиться поудобнее. Рафа оперся руками по обе стороны Джокеровой головы, чуть приподнялся и заглянул тому в лицо. - Нарочно грубишь, querido? И, склонившись близко к лицу Ноле, выдохнул ему прямо в губы: - Hacemos el amor…