Меланхолия

Свен размашисто шагал по тропинке в сгущающихся осенних сумерках. Оставаться дома невыносимо — звонящий телефон, раздражающий телевизор, компьютер, одним своим видом напоминающий о сотне дел. Хотелось побыть одному. Прислушаться к внутреннему голосу, разобраться с эмоциями, которые выходили из-под контроля. Можно сколько угодно объяснять это усталостью от выступлений, стрессом при записи нового материала, но подсознательно Свен улавливал, что дело не в этом. Как правило, прогулки успокаивали. Именно на природе он предпочитал писать тексты, чувствуя себя её частью, испытывая умиротворение и отрешённость от всех проблем. Это было маленьким побегом, чтобы собраться с силами, ощутить себя свободным, хотя бы на пару часов, перед тем, как снова вернуться в тесную студию или усесться за компьютер, чтобы выполнить очередной заказ*. Сейчас же Свен не чувствовал привычного спокойствия. На душе было тревожно, и желтеющие травы навевали мысли о холодных дождях и тлении. Время распада. Тропинка впереди стала едва различима, но Свена это не беспокоило — уже через четверть часа будет на месте. Там, где никто его не найдёт. Больше всего сейчас он нуждался в полном уединении. В небе показалась бледная луна, похожая на глаз, затянутый бельмом. Под ботинком Свена хрустнуло. Он нахмурился и опустился на корточки, чтобы лучше разглядеть, что это. Зелёное бутылочное стекло не отражало тусклый лунный свет — откуда оно здесь? Свен провёл пальцами по крупному осколку — отстранённо, словно его правая рука существовала сама по себе. Поднявшись, он по привычке одёрнул концы шарфа, будто затягивая его туже, и так же неторопливо пошёл вперёд, тихонько напевая что-то, стараясь отогнать тревогу, скрёбшуюся внутри — вдруг в его убежище наведывался кто-то посторонний? Когда-то эти развалины были фермерским домом. Все хозяйственные постройки и ограждения развалились, когда ферма пришла в упадок, и были растащены, но дом держался. Вернее, его стены — внутри давным-давно ничего уже не осталось, крыша провалилась вовнутрь, но слепые окна продолжали таращиться на поле, заросшее пушистыми метёлками травы. В сумерках следы вторжения, если таковые и имелись, были не заметны. Свен кивнул дому и взобрался на своё любимое место — в нишу, облицованную кафелем, бывшую ванную. Тишина, всегда мягко успокаивающая, на этот раз не приносила облегчения. Уже месяц Свена терзало неотступно преследующее беспокойство. Сны стали тревожными, почти кошмарными. При свете дня было не легче — окружающие раздражали, видеть никого не хотелось. Внутри словно до предела натянулась струна, нервно вибрирующая и вот-вот готовая лопнуть. Свен усмехнулся, вспоминая слова друзей, что перфекционизм его когда-нибудь доведёт. Многие искали причину его неожиданной замкнутости именно в работе. Да, он стремился к совершенству, и промахи злили его, он работал, как каторжный, не прощая себе ошибок — но это было привычно, так повелось с самого начала, он сам установил для себя правила и отрицал возможность, что когда-нибудь подобная требовательность его и разрушит. Нет, дело не в этом. Вернее, не совсем в этом. Но в чём тогда? Почему общительность и открытость сменились замкнутостью и жёсткостью? Свен никогда не мог сказать, что любит людей. Нет, конечно, существовали дорогие и близкие, которых он действительно любил, но их было отнюдь не много. Часть окружающих Свен воспринимал нейтрально-доброжелательно, некоторым симпатизировал, но большинство вызывало раздражение. И с каждым годом оно усиливалось, подавлять его становилось всё труднее, как и идти на компромиссы. Зато он наконец-то научился говорить «нет». Идя по городским улицам, Свен невольно обращал внимание на лица людей — как правило, хмурые, на пустые глаза, бессмысленные, как у рыб, и задавался вопросом, зачем они вообще живут. Они казались ему недолюдьми, скорее, примитивными автоматами, на которые кто-то, обладающий чёрным юмором, натянул человеческую кожу. Неприятие мира людей-механизмов, чьи отношения копируют рыночные, лишённого сильных чувств и переживаний, отражалось на текстах — раздражение просачивалось между строками, пульсировало в жёстких фразах. Двадцать лет назад его удавалось скрыть. Кажется, он на верном пути в поисках причины гложущей тревоги и растущей мизантропии. Когда Свен объявил о роспуске Dreadful Shadows в двухтысячном году, то был твёрдо уверен, что воссоединения не будет. Но в две тысячи седьмом «Тени» собрались вновь. Семь лет изменили всех, не только Свена. Он повторял, что возродить группу — всё равно, что реанимировать труп, но процесс был запущен. И ему пришлось вернуться назад, к пережитому и тому, из чего давно вырос. Свен был вынужден влезть в старую шкуру, и она оказалась ему мала. В ней было нестерпимо тесно, но никто не замечал этого. Или все делали вид, что не замечают. Вот оно. Воображение Свена рисовало, как пойманная мысль чёрной змеёй извивается в руках, норовя вырваться и снова затеряться. Причина была настолько очевидной, что он удивлялся, как не изловил её раньше — видимо, мешала привычная суета повседневности. В сложившейся ситуации Свена утешало, что у него есть отдушина — сольный проект, но… он был настолько измотан, что не знал, хватит ли сил на Solar Fake. На Zeraphine уже не хватало. Свен думал, что найдя причину, испытает облегчение, но ничего не изменилось. Он ощущал себя не просто опустошённым, а выжженным. Свен вспомнил, что Стриндберг* любил рассуждать о выжженных сердцах и крови, а также о нервах, которые лопаются с коротким сухим щелчком. Теперь он понимал, что это не просто метафоры. Свен явственно ощущал, как его «Я» погружается в чёрное ледяное озеро и медленно растворяется, словно в кислоте. Он чувствовал этот распад, и ему стало страшно. Похоже, он задремал и не заметил этого — состояние колебалось между сном и бодрствованием. Значительно похолодало. Свен поднял голову, пряча озябшие пальцы в рукава куртки, и взглянул в пролом крыши. Небо, бездонное и пустое — там никого нет, с мёртвыми звёздами, которые погасли давным-давно, и чей призрачный свет, затерявшийся во времени, кажется безусловно реальным. Свен горько усмехнулся: людей называют «звёздами» не только потому, что они ярко сияют при жизни, но и после смерти оставляют свой след — они живы, пока фильмы с ними пересматривают, музыку их переслушивают. В этот момент показалось, что он может найти достаточно острый осколок стекла или шифера и вскрыть вены, выпуская с кровью разочарование. Память о нём останется — он сделал достаточно. Так зачем продолжать своё существование и копить злость с горечью, чувствовать, как сердце обрастает ледяной коркой? Свен резко мотнул головой — это не его мысли. Внутренние демоны почуяли, что настало их время — час волка — время перед рассветом, час, на который приходится наибольшее количество смертей. Будучи готик-музыкантом, слугой меланхолии, Свен заглядывал в самые тёмные и мрачные закоулки своей личности, насколько это было возможно, и тени, таящиеся там, начали обретать власть. На этот раз мысль о самоубийстве не желала оставить его так просто. Не Свен ли говорил в многочисленных интервью, что он никто? Если это так, то проститься с жизнью будет чрезвычайно просто — ужасная тень растворится в свете фальшивого солнца и, освободившись, воспарит в его лучах, как серафим.* Какая глупость… Свен пригладил волосы, вцепившись в корни пальцами и потянув. Многие его друзья погибли, кое-кто из них покончил с собой, и Свен не понаслышке знал, насколько это страшно. Желание умереть вместо них отпечаталось на бумаге, и сейчас он очень отчётливо понимал, что как бы все окружающие не осточертели ему, он не разорвёт нить своей жизни. Хотя бы из нежелания собирать возле своего трупа стервятников-журналистов. Перед глазами Свена проплывали похоронные процессии, участником которых он был — скорбное прощание с друзьями, нарастающее ощущение пустоты… Свен встряхнулся, высвобождаясь из липкой паутины полусна-полубодрствования, наполненного неясными образами из тяжких воспоминаний, насланного коварным волчьим часом. Он поднялся, поморщившись — ноги от долгого сидения затекли — и прошёл вдоль стены, в сумерках пытаясь разглядеть карту неведомой страны, созданную трещинами. Возвращаться домой не хотелось — слишком многое там вызывало не самые светлые воспоминания. Свен прикрыл глаза и попытался убедить себя, что после того, как нашёл первопричину своей меланхолии, её туман начнёт постепенно рассеиваться, и жизнь войдёт в привычную колею. Меланхолия, сопровождаемая тоской и страхами, принадлежит к «высокому страданию», столь высоко ценящемуся у некоторых готов, подражающим образам из прошлого. Это накладывало определённый отпечаток и на мировосприятие Свена, который перерос субкультурные рамки, и больше не считал меланхолию романтичной, но, как и двадцать лет назад, был способен извлечь вдохновение из этого изматывающего состояния, вот только плоды его будут отличаться от прежних. Меланхолия теснейшим образом связана с тьмой и одиночеством, но при этом с прозрением и культом; она играет важную роль в формировании личности — всё это Свен знал прекрасно. И теперь с поразительной отчётливостью осознавал, что меланхолия образует пространство, где внутреннее «Я» — осознанно или неосознанно — ищет убежища. Состояние его свидетельствовало о конфликте между личностью и окружающим миром. Свен усмехнулся, покачав головой — дожил: ушёл из собственного дома, занимается самоанализом на развалинах… Смешно и нелепо. Громкий шорох снаружи заставил его вздрогнуть и резко обернуться. В проёме двери возникла чёрная тень и, повизгивая, метнулась к нему. — Элли? — Свен растерялся. Собака никогда не покидала дом одна, но сегодня его не было дольше обычного, и Элли отправилась на поиски хозяина. Свен опустился перед ней на корточки, и Элли с размаха налетела на него, виляя хвостом и тычась холодным носом в лицо. Свен ощутил запоздалое беспокойство — что, если бы она потерялась? Он потрепал собаку по загривку и поднялся. — Идём домой. Элли послушно последовала за ним, прижимаясь тёплым боком к его коленям и заглядывая в лицо, как будто боялась вновь упустить хозяина. — Я тебя не оставлю, девочка, — улыбнулся ей Свен, почесав за ушами. Элли благодарно лизнула его ладонь. Люди раздражали его, но не животные. Иногда Свену казалось, что только они способны на бескорыстную преданность и искреннюю благодарность. Погрузившись в омут своих переживаний, он довёл до автоматизма общение с питомицей: покормить, выпустить на прогулку, почистить. И теперь чувствовал перед ней вину. Ёжась от сырости и слушая фырканье Элли, бегущей по мокрой от росы траве, Свен вспоминал, как привёз её маленьким щенком из испанского приюта. Элли не требовала к себе много внимания, но её молчаливое присутствие всегда успокаивало, а он в эти дни будто забыл о её существовании. Но если кто и поможет выбраться из апатии, то только это создание со всё понимающим взглядом внимательных глаз. Словно прочитав мысли, Элли подбежала к Свену и весело тявкнула.

2013

усесться за компьютер, чтобы выполнить очередной заказ — Фридрих работает в сфере веб-дизайна, а так же пишет музыку на заказ для документальных фильмов, реклам и т.д. Стриндберг — шведский писатель, драматург, основоположник современной шведской литературы и театра. ужасная тень растворится в свете фальшивого солнца и, освободившись, воспарит в его лучах, как серафим — обыгрываются названия проектов Фридриха.