Праздник солнца

С отгулом в этот раз не склеилось. Стоило пройдохе Кэйшесу продать большую часть товара, как смуглые загребущие руки, провонявшие рыбой, собрали всё до последнего цента с уговором делить выручку лишь на вылизанной и пахнущей свежей краской Мелюзине. Что это значило? Никаких денег, никаких девочек и никакой выпивки, плюс уйма часов в доке с кистью и щёткой в руках. Ничего не попишешь, кэп ещё в море канючил, мол, запустили судно, в следующем порту немедленно за ремонт, чистку, краску... да кто его слушает? И вот, зашли во флоридский порт, сбыли добро, не сходя с трапа, а прочее Кэйшес унёс толкать в розницу. «Вернусь — чтоб баркас сверкал». Ну, ввели Мелюзину в док, поставили на кильблоки, и за дело. Один драит такелаж, палубу и рулевую рубку, второй скребёт левый борт, третий начищает правый. Так и работа быстрей пошла, и на душе веселей стало. В акватории как всегда не протолкнёшься, огромный док полнится визгом лебёдки, гулом подъёмных кранов, скрежетом, лязгом, стрёкотом сварочных аппаратов, гиками моряков... Тут собираются люди со всего мира. Тут все друг друга знают. Покончив с чисткой, экипаж Мелюзины поделил обязанности так: один приводит в лад рыболовные снасти, двое красят судно. Буи, сети, яруса, гарпуны и прочее вверили парню по имени Джеремайя. Чёрный, как ночь перед ураганом, он прибыл с островов, подобно всей команде Мелюзины, а именно с Багам. Другой шоколадный парень, Хиапо, родился на Ямайке. Хозяин судна Кэйшес, настырный, словно синяя акула, — пуэрториканец, что не удивительно, принимая в счёт его финансы. И наконец, горячий кубинский малый, известный как Розарио Аснарес или просто Чаро. Четверо «соседей» бороздили воды всего Карибского архипелага: мелкую россыпь Багамских островов от Флориды до Теркс и Кайкос. И обратным путём: Пуэрто-Рико, вдвое большая Доминиканская республика и Гаити (с последующим заходом на Ямайку или без), ещё большая Куба, а там и флаги знакомой гавани реют на горизонте — здравствуй, солнечная Флорида, сердце морской торговли! Иногда, конечно, делали короткие рейды: покрутились в прибрежных водах, нарезали плавников и отдали китайцам за милую душу. Те на них чуть ли не молятся, на плавники эти. Ну и чёрт с ними, кому от этого хуже? Акулам разве что. Что говорить, разное творили... за плавники за эти. Езжай в Гонконг или в Пекин, закажи тарелку супа с этаким деликатесом. Чего в нём особенного? Вкус? Польза организму? Вздор! Ни вкуса, ни целебных свойств, о которых пели поначалу — одна только радость, что акула, а не какая-нибудь скумбрия или, боже упаси, сёмга. И стоит такая роскошь 90 баксов за порцию. Тем не менее, спрос не простой, а бешеный. Вот они какие, плавники. Браконьеры на остальную акулу и глядеть перестали — им плавники! Тащат рыбу на борт, обрубают начисто, как бревно, — и обратно в воду. Живую, естественно. А там, может, свои добьют — кровищи-то уйма, хищник её за километры чует. За год бьют от 30 до 70 миллионов акул. Калечат, вернее. Бизнес. Кэйшес, хоть и браконьер, в раж старался не входить. Если убивал, так брал и шкуру на галантерею, и мясо на наживку, и печень, которая куда полезней плавников, и даже челюсти шли неплохо. А уж тех полоумных «спортсменов», что изматывают животное и в конце концов отпускают, вовсе считал за одуревших с жиру мещан. От свежей краски деревянные борта Мелюзины вновь заиграли на солнце. Открыв вторую банку, Чаро принялся аккуратно выбеливать выцветшую полоску ватерлинии и ещё две гнутые продольные рейки, набитые с его стороны баркаса. По другую сторону Хиапо, забывшись, орудовал широкой кистью и что-то напевал. Достигнув носа, кубинец подсмотрел, как продвигается дело напарника. — Скажи, Чарито, доводилось тебе бывать в Ки-Уэсте? — промурчал негромко Хиапо, лаская взглядом глянец свежевыкрашенного дерева. — А где это? — Крайняя южная точка Флориды. Зигзага островов, который называется Флорида-Кис. С высоты это как вензель в конце чьей-то подписи. — И? — Забавный городок. Можно сказать, чудаковатый. — Да? — Каждый божий день эти люди выходят на площадь с видом на залив, и как только солнце прячется за горизонт, аплодируют ему и салютуют. Важно уловить минуту, кто-то вечно торопится. ...А потом вдоль берега торжественно проходит парусная шхуна... и начинается карнавал. Хиапо весело обернулся к притихшему обескураженному Чаро. — На Кубе так не делают, да? — Пошёл ты. Белая кисть широко мазнула по рейке, проронив пару капель. Кровавое флоридское солнце в предсмертном великолепии нависло над океаном, и пара уставших моряков с сигарами в зубах поспешили за деньгами к работодателю. Золотые перистые облака уходят за черту лазурных вод. На якоре вдоль длинной аллеи причала теснятся буксиры, баркасы, моторные лодки и катерки от мала до велика всех цветов спектра. Целый лес реев. Сушатся сети, слабо развиваются пёстрые флажки. Палубы небрежно завалены такелажем и рыболовными снастями, за бортами висят круглые буйки, выгоревшие до рыжины спасательные круги и прочий ценный хлам. Рыбаки и контрабандисты избавились от груза и ушли гулять в город. Кэйшес обнаружился в компании двух белых мачо. Те лениво его выслушивали, пожёвывая сигареты. — Как успехи? — без особого энтузиазма поинтересовался капитан, кивая новоприбывшим. — Твои батраки? — пробубнил один из мачо. — Кто это, Кэйшес? — прищурился Хиапо. — Мафия, — запросто бросил Кэйшес. — Полегче, — белый стряхнул под ноги пепел. Тут Чаро решительно выступил вперёд: грудь выпятилась, в чёрных глазах блеснула опасность. — Чего им надо? — Кусок от нашего пирога. — Двадцать процентов, приятель, я больше не прошу, — пожал плечами «мафиози». Чаро обомлел больше прежнего. — Катитесь отсюда, мудаки! — Вот настырный, а! Наверно, кубинец, — белый мужчина ухмыльнулся. — Слушай сюда, Че Гевара. Это мой порт, а вы в нём торгуете. Не кальмарами — плавниками. Кило плавников стоит 400 баксов. Так что не прибедняйтесь. — Это твой порт? — Чаро картинно рассмеялся. — Катись, мы ни черта платить не будем! — Ты не понял, кубинец. Браконьерам тут не место. Если только их не крышуют свои. Стоит нагрянуть полиции... — Да я его! — Розарио замахал было кулаками, но твёрдая рука кэпа вовремя остановила рукоприкладство. — Не лезь. Мы обговорим сумму. — Обго?.. Ты рехнулся?! Это же натуральный развод! — Я капитан. И мне решать. Чаро сардонически захихикал. — Лады. Решай. Только я из своей доли не дам ни сентаво! — он напоказ сплюнул под ноги Кэйшесу и сунул руки в карманы мешковатых брюк. — Я не младенец и не дурак, бояться этих ряженых американских козлов. One more word и, чего доброго, ряженые американские козлы перешли бы в наступление. Но вдруг оба они потушили сигареты и без прощальных слов ретировались: вдоль набережной прогуливался патруль лёгкой на помине полиции. Трое браконьеров застыли в немой сцене. Последний закатный луч канул в солёную бездну. Забыв о деньгах, Чаро в сердцах зашагал обратно в док. Молодому кубинцу как-то доводилось слышать упрёк... или скорее дружеское замечание, мол, с деньгами он обращается столь же ловко, как уличный бродяга. То бишь стремится урвать как можно больше без всякого стыда и чувства меры. И, пожалуй, эти слова дельны. Да, Чаро вышел из страны, застрявшей в прошлом. Революция дала плоды, но ненадолго. И вот: нищая Гавана меряет шагами пыльные мостовые, втюхивая туристам пресловутые сигары и интимные услуги. Бесстыдно, безропотно, безнадёжно. Из такого мира вышел Розарио Аснарес. Потому нужны были деньги и какой-то смысл жизни. Пару дней спустя экипаж Мелюзины, собрав пожитки и провизию на недели вперёд, отдал швартовый, растворяясь в слепящем сиянии утреннего океана. Чайки криком выпрашивали подкормку, которой ещё не было в помине. Изумрудные волны качали баркас. На глянцевых дощатых бортах струились солнечные зигзаги, отражённые призмой волн. Джеремайа закидывал невод с кормы. Судно неторопливо ползло на северо-северо-восток, таща за собою сеть. Работы не было, и Чаро совсем разомлел на ветерке, свесив длинные терракотовые ступни в прохладную водяную пыль. Он и не заметил, как баркас вышел на мель, заглушая мотор и останавливая ход. Кубинец решил: время кидать яруса, тем более, что невод, вероятно, уже полон рыбы. И правда: Джеремайа запустил катушку, поправляя жилистыми руками сеть, чтоб не зацепилась, на пару с Хиапо. Чаро вскочил на ноги и надумал было распутывать яруса: сейчас работы будет много — крепить пойманную рыбу на крючки, а в ярусах этих крючков ого-го! Хребтина метров 50 в длину с грузом на конце бросается в воду. Вдоль всей проволоки метр за метром висят крючки — 50 штук соответственно. Баркас тихим ходом тянет за собой хребтину, пока ни клюнет зубастая подруга. Это и есть лов дрейфующими ярусами. Кроме акул (если те вообще клюнут) попадаются черепахи, кальмары, всякая крупная рыба. Прилов опять же уходит как наживка. А иногда Кэйшес раздабривается и приманкой: на борту ждут своего часа бидоны с кровью. Пока они пусты: будет клёв, будет и кровь. Главное, чтоб долго не застаивалась. Но в арсенале у кэпа ещё не такие хитрости. Вместо крови он плеснёт в воду немного горючего. Его чуют рифовые акулы, запах беды на море привлекает их. Эти не прочь поживиться человечинкой, и Чаро наивно верит, что круглые глаза их мертвенно черны именно поэтому. Невод затащили на борт, рыбы набралось довольно. Кэйшес вышел из рубки и остановился посреди палубы, подбоченившись. Почему-то все уставились на Чаро, возящегося с ярусами. — Чего? — кубинец глянул по сторонам. — Помогать будете? — Брось яруса, Чаро, — скомандовал капитан. Бедняга в недоумении отбросил леску и вскочил на ноги. И тут компаньоны повели себя совсем уж странно. Неумолимый Кэйшес сгрёб кубинца одним махом, Джеремайа схватил за лодыжки, и Чаро почувствовал, как взлетает над палубой. — Эй-эй-эй, не надо!!! Мах, рывок, удар. В следующий миг над головой уже сомкнулась тишина и невесомость кристально-чистой водной толщи. Чаро загрёб руками, море вытолкнуло его, а Мелюзина почему-то оказалась метрах в четырёх, не меньше. Что такое? Что за грубые шутки? — Какого...кхе-кхе...хрена вы творите?! — возопил человек за бортом, простирая руки горе и плавно покачиваясь. Кто-то включил мотор. На край палубы вышел Хиапо. Обеспокоенным он не выглядел. — Помоги мне, — отчаянно взмолился Чаро. — Прости, старик, — как всегда ласково улыбнулся добряк Хиапо. — Греби на север. Это позади тебя. С этими словами баркас снялся с места и, обдав тонущего пеной, удалился, оставляя по себе горечь предательства и полнейшее непонимание. Долго ли коротко ли покинутый всеми Чаро отходил от ступора, силы его угасали стремительно, а потому пришлось последовать совету Хиапо. Вот сюрприз: прямо за спиной обнаружился целый остров. Резвый моряк доплыл туда минут за десять, и вот-вот, когда кончики пальцев уже касались песчаного дна, появились... они. Навстречу пловцу по-собачьи плыли трое розовых поросят. Солнечный удар? Галлюцинации? Никак нет. Самые что ни на есть натуральные свиньи. И в этом Чаро убедился, заслышав звучное хрюканье. Свиньи безбоязненно плыли к нему на встречу. Выбравшись из воды по пояс, рыбак оказался в полном окружении. Мокрые рыльца стали тыкаться в бока и в руки. — Может... рядом живут люди? Выжимая на ходу рубаху, кубинец вышел на молочно-белый нетронутый пляж с типично багамскими пальмами. В песке копошились чайки и крабы. На природном каменном настиле в теньке нежилось ещё небольшое стадо красивых как на подбор пушистых хряков. Воспрянув духом, Чаро воззвал к видовым собратьям. Никто не откликнулся. Поиски пастуха или на худой конец фермеров-островитян успехом не увенчались. Зато новоиспечённый Робинзон нашёл источник пресной воды, которым пользовались свиньи, и с жадностью напился. К вечеру накатил голод и смертельная усталость. А заодно и тяжкие раздумья. «Так это ирония, значит, — размышлял про себя Чаро, сидя на белых камнях посреди отдыхающих хозяев острова. — Бросить меня в этот... свинарник. Ты пожалеешь, Кэйшес, старый сукин сын. Я выберусь». И свиньи ободряюще хрюкали. К ночи пришли москиты. Хряки недовольно пряли ушами и зарывались в песок. Чаро поступил находчивей. Ведь у него осталась зажигалка. Одинокий костёр потрескивал в сгущающихся сумерках, запах дыма больно напоминал о пустоте в желудке. Красный купол солнца возвышался над океаном, безнадёжно уходя ко дну. Чаро вздрогнул, брезгливо хлопнул себя по шее. Глаза с несколько тупой задумчивостью вперились в горизонт. Кубинец поднялся. Его скорбный силуэт охватила розовая дымка заката. Чаро поднял руки и молчаливо зааплодировал в пустоту безлюдной Вселенной. Солнце зашло. Приняв в себя полфляги жгучего рому, брошенный контрабандист заснул на берегу, забыв о холоде, голоде и лишениях дня минувшего. Ничто не могло его потревожить. Жирные москиты сосали кровь с молоком, а молодой кубинец видел сны о далёком доме и девушках, танцующих сальсу. Наутро к лицу нельзя было притронуться. Кожа сплошь покрылась крупными розовыми волдырями, а чесалась так, что хотелось начисто содрать её с костей. Чаро проклял пятый день творенья, когда Господь создал птиц небесных, включая, судя по всему, и насекомых, оставшиеся полфляги рома без сожаления вылились на лицо, шею, лодыжки и прочие чувствительные места. Так неприятно и суматошно начался день. Но ведь свиньи как-то выживали... Что-то они да ели. Чаро таких красивых свиней в жизни не видал. Мясистые, откормленные, с длинным нежным пушком. Причём всех мастей: от белых до бурых в чёрных яблоках. Кто их умудрился здесь оставить? Кто им привозит харчи? Ответ на животрепещущий вопрос пришёл ко второй половине дня. Подсушивая комариные укусы на солнце, жертва обстоятельств услышала дальний гул проходящего судна. Бедолага одним рывком подскочил на ноги, жадно всмотревшись в океан. Пассажирский корабль. Небольшой трёхмачтовый пароход шёл примерно в двухстах метрах, не заходя на мель, но решительно двигаясь к острову. Сократив расстояние ещё наполовину, судно перешло на дрейф, оказавшись к берегу правым бортом. Свиньи взапуски бросились в лазурную воду. Кажется, они тоже рвались к спасению. Однако очень быстро Чаро сообразил, что животные алчут не это: матросы скидывали с корабля полные ушаты объедков. В исступлении не евший два дня рыбак бросился в пучину волн вслед за свиньями. Размашистым брасом он поплыл прямиком к кораблю. Кажется, Чаро мог преодолеть это жалкое расстояние парой-тройкой гребков, и белый борт парохода уже маячил перед носом, как вдруг трепещущее сердце занялось от страха. Впереди мелькнул острый акулий плавник. Разумеется, весь экипаж парохода уже переместился на правые палубы и с замиранием сердца наблюдал, как неизвестный абориген борется со стихией. Поэтому публику очень удивило решение Чаро повернуть назад, когда до судна оставалось всего ничего. И вот они увидели акулу. Серый штопор неуклонно шёл по прямой. Мужчины доставали телефоны, женщины визжали, Чаро грёб. Торпедой напуганный до чёртиков пловец выбрался на мелководье, где по-прежнему бесновались свиньи. Акула уверенно зашла с фланга, и вдруг на секунду Чаро потерял её из виду, а в следующий миг в каких-то трёх метрах — не более — огромные челюсти подняли фонтан воды, смыкаясь на розовом поросячьем тельце. Страшный визг вспорол тишину. Акула перешла в атаку, крутясь и извиваясь, будто змея. Чаро заорал, что есть мочи. Схватил под мышки двух поросят, попавших под руку, и со всех сил ринулся к пляжу. Между тем на пароходе чуткие туристы потребовали от капитана немедленных действий. — Мы требуем немедленных действий, сэр! — заявила одна из дам. — Заберите этого несчастного! — Мадам, — учтиво ответил капитан, поправляя фуражку на запревшем лбу. — Акула может перевернуть лодку, а ближе судну не подойти. Мы свяжемся с береговой охраной. В это время Чаро, сняв мокрую рубашку, отчаянно размахивал ей над головой. С парохода откликнулись, прибегнув к помощи радиста. — Сэр на берегу! Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Мы уже оповестили спасательную службу, и вскоре за вами прилетит вертолёт. Оставайтесь на берегу и держитесь подальше от воды. — Я умираю с голоду, carajo! — проскрежетал Чаро, провожая взглядом удаляющийся пароход и лица удовлетворённых счастливой развязкой пассажиров. Чтобы не смотреть на кормящихся свиней, которые успели забыть об ужасной расправе над сородичем, кубинец спрятал зудящее лицо в изгиб сложенных рук и подумал об акулах. Эта была мелководная. Возможно, острозубая. Такие особенно ценятся у браконьеров за два больших спинных плавника. Атакуют из засады: ложатся на дно и высматривают, кто проплывёт над головой. Они ведь глазастые, видят даже в темноте. И поднимаются со дна очень быстро — им хвост за кормовое весло. А есть ещё тигровые, те вообще гурманы! Сядет птичка на воду — они её хап! Тигровые акулы красивые. Не только из-за расцветки — у них глаза умные, с крупными такими зрачками. Люди говорят, что у акул глаза мёртвые, но это не так. Не у всех. Вот песчаные — да. У тех глазища белые, страшные, с крошечным неподвижным зрачком. А у синих, к примеру, глаза очень даже красивые, и сами они красивые, грациозные. У дайверов вокруг них большой ажиотаж. Выразительные глаза у бычьих акул: серые такие радужки с чёрной каймой, почти как у кошки. У некоторых и мигательные перепонки есть, вроде как веки. ...Ну эта стерва хорошо так присоседилсь! Тут для акул настоящее рыбное место...свиное, точнее. Эти дуры знай себе в воду — ты только хватай и лопай! Желудок издал страдальческий аккорд. Камни, и пальмы, и свиньи окунулись в нежное жёлтое марево заката, а тени их удлинились. Сверчки в чаще застрекотали реже и не раздражали слух. По ним как-то определяют температуру воздуха. Кажется, надо сосчитать, сколько раз за 15 секунд сверчок прострекочет и прибавить 37. Получится температура по Фаренгейту. Увлечённый этой мыслю, Чаро, всё так же уткнувшись в колени, принялся считать, хотя таймера у него не было. На цифре 50 неожиданно близкий к кубинцу обратился голос: — Чарито, ты в норме? Бедняга дёрнулся в испуге и повалился боком на песок. Напротив стоял и нагло склабился Хиапо собственной персоной. — Mierda! — Чаро с силой оттолкнулся от земли и нахрапом пошёл на неприятеля, готовый кулаками стереть эту гаденькую ухмылку. И, видит бог, Чаро так бы и сделал, если бы сметливый Хиапо не предложил разъяренному приятелю годную замену. Из плетёной сумки показалось нечто, обёрнутое в целлофан. В глазах у кубинца потемнело от голода, дрожащие руки цапнули предположительную еду, и страдалец рухнул обратно наземь, с нетерпением освобождая свежие ароматные сендвичи из синтетического плена. — Вкусно? — Хиапо уже без опаски присел на песок рядом с дружком. — Угу, — промычал кубинец не своим голосом, как будто забыв все обиды. — С фем ои? — Со свининой. Хиапо вынул из-за уха сигарету, обнюхал от края до края и с наслаждением прикурил от спички, любуясь морским пейзажем и мерным копошением свиней на берегу. Тем временем Чаро успел покончить со скудным ужином. — Откуда ты взялся, чёрт побери? — Не поверишь, но с соседнего острова. Местные время от времени заезжают сюда, хрюшек покормить. Вот и меня подбросили. Только на другой конец. — Здесь пассажирский проходил. Обещали спасательный вертолёт. — Ясно, — с неизменной улыбкой блаженства Хиапо затянулся ещё раз и передал сигарету Чаро. — Что дальше будешь делать? В смысле... ты бы вернулся? — Нет, — беззлобно ответил кубинец, не отнимая глаз от океана и ещё заметного краешка солнца над синей гладью. — Мне тут понравилось, не хочу никуда, — он повернулся к приятелю, и оба беззвучно посмеялись. — А если серьёзно... Лучше возьму у кого-то катерок и буду возить зевак к акульим местам. Или есть другая фишка. Выброшу на какой-нибудь островок отару овец или там...собак... — Нет, собак не надо! — Да, их жалко. Не важно, в общем. Туристы клюнут. Сигарета мира передалась обратно. — Хиапо... а зачем ты вернулся? — Да так. Соскучился. Ветер принёс далёкий гул откуда-то с запада. На палитре неба, где смешались все краски от холодной синей до яркой золотой, показалась маленькая чёрная мушка. Чуть позже она приняла очертания стрекозы и всё росла, грозясь превратиться в исполинскую грозовую тучу. Но двоих на берегу не пугала такая метаморфоза. К острову приближался вертолёт.