Женя-Женечка-Женюсь!

В окно постучали. Вроде бы ничего особенного, если б не одно "но-но" - квартира находилась на пятом этаже. Макс помянул чью-то родительницу, приоткрыл один глаз, пытаясь сообразить, что делать... И выдохнул - отпуск же, пляжный домик у моря. - Макс, просыпайся, соня, идем купаться! Это Женька, местный парень, племянник тех людей, что сдают Максу дом. - Море еще не прогрелось, какое "купаться"? - проворчал Макс, поднимаясь с кровати. - Да ладно тебе! Семнадцать градусов за бортом! - окно распахнулось во всю ширину, и Женька, щуплый, загорелый до черноты и выгоревший до белизны лохматой длинной гривы, влез в него до половины. - Ск... - Макс аж задохнулся. - Я в смысле воды! А воздуха все тридцать три. Вылезай греться, холоднокровное! - Женька извернулся, втянулся в окно весь и плюхнулся на пол, грохнув так, словно в нем было не сорок кило живого веса, а добрых пару центнеров. - Пол сломаешь, - буркнул Макс, роясь в шкафу в поисках футболки. - Ты что, собрался на себя весь гардероб напялить? - изумился парень, рассматривая мужчину в длинных брюках, слегка помятых оттого, что он в них спал, и с футболкой в руках. - Ну, ты даешь! Надень шорты, чувак, зажаришься же! Сам Женька был в том, что даже шортами не поворачивался язык назвать, скорее, трусы, открывающие длинные тонкие ноги в белом пуху по самое "не хочу". Макс тяжело вздохнул, надел шорты. - Это тебе тут привычно. А я репортажи из Средней Азии вел последнее время. - Это же Фе-о-до-си-я! - раздельно выговорил Женька, бесстыже пялясь на то, как Макс переодевается. - Тут другие нравы, слава богу, турки где-то там, за морем. - Я имею в виду, что тут мне холодно. Женька посмотрел на него круглыми глазами, перевел взгляд на градусник на оконной раме и пожал плечами: плюс тридцать пять - холодно? Ну-ну, в какой пустыне жарилось это создание, если кожа у него белая, как ящеричье брюшко? - Ладно, показывай, где тут твое море, - проворчал Макс. До моря пришлось идти узкой тропинкой, спускающейся с выступа на выступ по заросшему низким кустарником одурительно пахнущего на солнце стланика боку низкой горушки. А пляж оказался галечным, с единственной узенькой песчаной косой. Плюс его был в том, что об этой крохотной бухточке мало кто знал, и она была чистой. Макс аккуратно перебирался по гальке к волнам, рассматривал море, улыбался чему-то. Женька же скакал по пляжику, словно не касался ногами камней, по крайней мере, они у него под узкими ступнями не хрустели и не норовили вывернуться острым боком. - Это будет самый запоминающийся отпуск, - мрачно буркнул Макс, чувствуя, что под ногами проворачивается ракушка. - Ты просто наступаешь неправильно, - Женька подскочил, помогая подняться. - Не поранился? - Вроде нет, мою дубленую шкуру не пробьешь. - Ага, заметно, - парень хмыкнул и провел по звездочкам пулевых ранений на боку и груди Макса, касаясь легко и осторожно. - Ну, чего ты? - почему-то шепотом поинтересовался Макс. - Больно было? - Женька наклонился так, что, казалось, сейчас уткнется носом в ребра Макса. - Сначала да, потом нет. Теперь тоже нет. Женька, что ты там вынюхиваешь? - Ничего. Ни-и-и-че-е-е-го-о-о, - пропел парень, через мгновение уже оказываясь едва не на другом конце пляжика. - Иди сюда, тут такой камень удобный, можно полотенце бросить. - Обзаведусь загаром, потом приму душ... И смою его нахрен, - фыркнул Макс, шагая к указанному месту. - Это как? - удивился Женька, устраиваясь прямо на камнях, словно не боялся наколоться на обломок ракушки или осколок стекла вовсе. - А так всегда, - с охотой отозвался Макс. - Ты потому и белый такой? - мальчишка потянулся, раскидывая руки и ноги, потом выгнулся, опираясь на лопатки и подняв бедра, и принялся стягивать свои шорты. - Раздевайся совсем, сюда все равно никто не придет так рано. А солнышком погреешься. Макс исподлобья следил за Женькой, чуть покусывая губы. - Я не любитель нудистских пляжей. Женька закатил глаза, насмешливо фыркнул: - Ты еще скажи, что стесняешься. Брось, Макс, кто тебя тут увидит? А я могу отвернуться. - Отворачивайся, - согласился журналист, раздеваясь. Женька пожал плечами и демонстративно лег головой к морю, глядя, как волны облизывают камни. И косясь на Максову тень. Тень была длинная, четкая. А потом переместилась куда-то вбок, когда Макс разлегся на камне, вернее, на полотенце, постеленном поверх камня. - Ладно, Ящерка, ты грейся, а я пойду купаться, - Женька вскочил, энергичным движением откинул волосы назад, только белые прядки по спине хлестнули. - Не утони, рыбка, - напутствовал его Макс, вполглаза следя за приятелем. - Я хорошо плаваю. Потом пойдешь со мной? Тут недалеко от берега есть подводный Круг, как Стоунхендж, - Женька разбежался, хотя как можно разбегаться по гальке - Макс не представлял, и нырнул. Видимо, у берега начиналась глубина. - Ключевое слово "подводный", - Макс уставился в небо. Женька купался около часа. Вылез, постукивая зубами от холода, растирая плечи. - Вод-д-дичка просто к-к-класс! - Ага. А ты - просто блеск... льда. Иди сюда, - Макс поднялся, расправляя полотенце. - Буду сушить. Женька плюхнулся на камень, вытянул ноги, почесывая коленку. - Зря ты купаться не идешь, вода и в самом деле обалденная. Просто привыкнуть надо. Смотри, - протянул Максу витую ракушку на ладони. Сиренево-золотистую, как здешнее небо на закате. - Красивая, - заценил журналист, растирая полотенцем несчастного недоутопленника. - Тебе. У нее и дырочка есть, можно на шнурке повесить. - Спасибо, - Макс взял ракушку. - Однажды... спасет от смерти, может статься. - Слушай, а что-то менее опасное снимать, олимпиаду там, я не знаю... Что тебя несет в горячие точки? - Женька смотрел на него через плечо, ежась от капель, стекающих с мокрых волос на спину. - Не знаю, нравится мне там... азарт... Адреналин. - И смерть. Бррр! Парень снова разлегся на горячих камнях, уставился на едва заметные облака в самой глубине неба. Помолчал. - Макс, а ты сюда еще приедешь? - Не знаю. Может быть. Я отпуск вообще не планирую. - Да? А как же ты отдыхаешь? Знаешь, что, ты брось в море монетку, тогда точно еще вернешься, - улыбнулся Женька, приподнимаясь на локтях. Макс порылся в карманах, вытащил блестящий кругляшок. - Вот... С археологических раскопок. - Бросай. Тебе сколько еще отдыхать? - Женька проследил полет монетки и перевел взгляд на журналиста, как обычно зависая на разглядывании линий его тела. Очень хотелось провести по нему ладонями, кончиками пальцев, попросить подвигаться. Женька учился в художественном колледже на факультете скульптуры. - Неделю вроде, надо уточнить потом. А что? - Макс вернулся на камень. - Хочу сделать с тебя пару набросков, можно? У тебя тело красивое, как у спартанских воинов. - Кхм... Ну, разве что спартанских. Ладно, делай. - Только... - парень замялся, покраснел даже слегка, - ...мне тебя нужно будет потрогать. Ну, как линии мышц идут, как двигаются. У нас на занятиях обычно модели не возражают, привыкшие. - Ну, потрогай, я тоже возражать не буду. - Да? Здорово! Только дома, чтобы я зарисовать мог. Смотри, - Женька придвинулся к Максу, провел пальцами по четкой линии ребра, чуть выше шрамов от пуль, - я такого красивого абриса еще не видел. Как по канонам. Макс только улыбался. - Увековечишь меня, как Лисипп Таис Афинскую... Главное, потом в Пигмалионы не подавайся. - Почему? - вскинул выгоревшие брови мальчишка. Судя по всему, уточнять про Лиссипа и Таис ему не требовалось. - А представь, если статуя оживет... - Они и так живые, - пожал плечами Женька, - что представлять? И молитвы тут ни при чем. Макс фыркнул: - В таком случае, старайся, ваятель. - Я б лучше... - Женька прикусил губу, отвернулся, глядя на море. - Завтра будет шторм. - Вот завтра и укроемся... А что ты бы лучше? - Ничего, не обращай внимания. Купаться идешь? - судя по всему, Женька успел не только согреться, но и зажариться. - Я тебя сейчас в море выкину. - Догони сначала, - фыркнул парень. Макс тут же изловил его, смеясь. Женька брыкался, хохотал, потом затих, прижавшись к широкой груди. - Странно, у тебя кожа, как мрамор утром, еле теплая. Как будто ты уже два часа на солнце не сидишь. - Кровообращение нарушено, - Макс доволок его до моря и плюхнул в волны. Женька, падая, подбил его ногой под колени, поднырнул под рухнувшее с шумом и брызгами тело, прижимаясь к спине и обнимая одной рукой. Макс задергался, брызгаясь, хлебнул воды, выматерился. - Не умеешь плавать? Спокойно, я держу. Женька и в самом деле держал, крепко и надежно, почти уложив мужчину в полтора раза крупнее себя на грудь и не позволяя дергаться. Откуда в хрупком, тонкокостном мальчишке девятнадцати лет столько силы? Макс понемногу расслабился, хотя счел своим долгом предупредить: - Утопишь - придушу. - Не утоплю, - Женька рассмеялся, - давай же, расслабься, руки раскинь. Представь, что на надувном матрасе лежишь. - Какой-то ты костлявый... матрас... - Эй, я не костлявый! Я стройный, аки кипарис! - Скорее, как узловатая ветка дуба. - Ага. Ты еще скажи, каменной пинии. Накатившая волна не дала Максу возможности блеснуть познаниями в дендрологии, зато показала всю глубину великого и могучего. - Ух, ты, новые слова! - восхитился Женька. - Ну, не замерз еще? - З-замерз-з, тащи на берег! - Ладно, Ящерка, покатили! Женька загребал свободной рукой, развернувшись затылком к берегу. Потом перестал. - Ну? Мы на берегу. Под ними и в самом деле оказалась та мелкая песчаная коса, Женька лежал на песке, а Макс - на нем. Журналист скатился в воду, потом выполз на берег. - И чего мне в Арктике не отдыхалось? - Брррр! Что там делать - в Арктике? С пингвинами...эээ... гулять? - Переворачивать их. - Ну, да, ходить и переворачивать. И яйца тырить. У пингвинов. - На кой мне пингвиньи яйца? Их я точно не ем. - Разводить. О! Кстати о птичках. Ты когда-нибудь икру морских огурцов ел? - А они еще и икру мечут? - Угу. Она вкусная-а-а-а! - Женька облизнулся. - А у меня с собой хлеба есть немножко. Ну, наловить тебе? - Налови, попробую.. - Макс посмотрел на небо: - Жара скоро усилится. - Перед штормом всегда так. Я счас, - и парень снова бултыхнулся в море. Причем, как нырнул - так и с концами. Прошла минута, две, пять. Волны с мерным шипением облизывали камни, а белобрысая макушка все не показывалась. Макс начал нервничать, высматривал его. Женька вынырнул у самого берега минут через десять. - Ма-а-акс, они у меня сейчас расползутся! Лови! Макс бросился ловить все расползающееся, удивленно глядя на Женьку. - Но это невозможно - столько времени пробыть под водой. - Почему? - вскинул тот удивленные синие очи, честные-честные. Потом рассмеялся: - Ладно, я просто не выныривал совсем, главное, только воздуха глотнуть. А что-то в глубине глаз вздрагивало тревожно, настороженно. - Я тебя вообще не видел... русалка ты ебучая. - Я не русалка. Смотри, - перевел стрелки на несчастных морских гадов парень, - делишь его вот так, получается шкурка и икра. Хлеба дать? - Давай, - Макс морских огурцов рассматривал с немалым интересом. Женька вздохнул с явным облегчением, порылся в тряпичной сумке, которую таскал через плечо постоянно, и выудил оттуда надкусанную по краю круглую буханку черного хлеба. Отломил еще не погрызенную горбушку, беззвучно шевеля губами, протянул Максу. - Чувствую себя японским крестьянином, - засмеялся журналист. - Что нашел в море, то сожрал. - Ну, так потому они и живут так долго, - фыркнул парень, вцепляясь в свою долю добычи с хищным урчанием. - Ну, точно русалка, - кивнул Макс. - А хвост отращиваешь? - Русалки - это сказки, - помотал головой Женька, с волос брызнуло водой. - Да уж, жаль, что мы не в сказке живем. А в горах мы однажды наткнулись на пещеру... Со скелетами... И они смотрели на нас, представляешь? Куда б мы не пошли, они смотрели. Поворачивали головы. Бррр... - А глаза у них светились? - любопытно насторожил уши мальчишка. - Светились. Мы потеряли одного парня тогда... Зато скелеты оказались перемазаны в крови. - Это ж горные духи, вы, когда в горы шли, ничего у начала тропы не оставили им, да? - Оставляли, но, видимо, мало. - Если в зоне боевых действий, то они там злые, только кровь и признают, - понурился Женька. - А раньше хватало хлеба и меда. Ну, или вина, но это тоже чревато было - пьяные духи могли и расшалиться. - А ты откуда столько знаешь? - А... - Женька замялся, пожал плечами, - читаю много. И мифологию люблю. - Бывает-бывает. - Ну, у нас класс был с историческим уклоном, - зачем-то оправдывался Женька, отводя глаза, - вот мне и стало интересно. Леонид Сергеевич нам много рассказывал о Древней Греции, Египте, Кавказе, вообще, обо всем. - Образование - это отлично, - Макс улыбался. - Угу. Объяснил бы это кто-нибудь моим опекунам. А то заладили: стройка-стройка. Как будто без меня Джумшутов и Равшанов мало. Макс развел руками, затем сменил тему: - Мы идем куда-нибудь? Хочу мороженого. - Идем, - Женька натянул шорты, отряхнув загорелый зад от песка, попытался расчесать волосы пальцами и махнул рукой на это бесполезное занятие. - Тебе вкусного, но дорогого, или дешевого и обычного? - Вкусного, деньги у меня есть. - Тогда нам к "Молочному Краю". Там мороженое из натурального молока делают. Я больше коктейли люблю, там такие-е-е... - парень мечтательно облизнулся. Денег у него не было никогда. Зато он умел мастерски находить источники "подножного корма". - Сейчас от всей души натрескаешься, - заверил его Макс. - Н-не надо, я... - Женька покраснел. В самом деле, стыдно, что этим летом нигде не устроился подрабатывать. Впрочем, до конца лета еще полтора месяца, успеет. Вот проводит Макса - и будет работать. Да хоть бы разнорабочим на той же стройке. Все деньги. И дядя с тетей перестанут куском хлеба попрекать. - Что ты? Ты меня накормил, я тебя накормлю. - Ну-ну, тебя море накормило, - Женька обернулся, склонил голову и бросил в воду последний кусочек хлеба. - Это чтоб оно меня любило. - А ты у него выпросил еды для меня. - Я не выпросил, а взял. По праву сильного. Море любит сильных, но не жестоких. Я не брал больше, чем мы съели, - серьезно объяснил Женька. - Вот я тебе коктейлей тоже куплю не больше, чем мы сможем выпить. Все, идем. - Уболтал, черт языкастый, - рассмеялся парень. И пошел впереди, поднимаясь по каменным ступенькам тропы легко и непринужденно, как по ровной дороге. Макс зашагал следом, морщась от камней, впивающихся в подошву. Женька обернулся, посмотрел, как он ковыляет, и решительно остановился. - Дай ракушку, которую я тебе нашел. Макс недоуменно посмотрел, но протянул. Женька зажал ее в кулаке, подул, словно в детскую свистелку и вернул ему: - Пока идешь босиком - держи в руках. Или так, чтоб касалась кожи. Макс недоуменно посмотрел на него, но послушался. - Женька... Вот только не говори, что это тоже Леонид Сергеевич рассказывал... Парень закатил глаза, но ничего не сказал, шел, слегка хмурясь, словно прислушивался к чему-то внутри себя. Макс тоже больше ни слова не проронил до самого города, думал о чем-то своем. У молокозавода, у ларька с мороженым, Женька решился, наконец, заговорить: - Макс, слушай... Ты только не обижайся, я попросить хотел... - Все, что угодно. - Не раскидывайся такими обещаниями, - снова нахмурился парнишка, - а то ведь я могу... попросить. Ты никому не рассказывай о моих "странностях", ладно? - Ладно, - легко кивнул Макс. Женька еще с минуту сопел, потом повеселел. И пока пили коктейли и ели мороженое в обалденно вкусных хрустящих стаканчиках, снова вел себя, как тот Женька, к которому Макс привык за ту неделю, что провел в Феодосии. Журналист веселился, травил байки о своих поездках, уже без всяких кошмаров. А потом небо резко потемнело, словно в синюю воду влили банку чернил, подул шквальный ветер, и Женька схватил Макса за руку, потянул за собой бегом: - Скорее! Сейчас ка-а-а-ак ливанет! Макс бросился за ним, смеясь: - Это же просто дождь. - Гроза! Давай, тут, знаешь, какие грозы? Молниями дубы валят! Они как раз успели добежать до дома Женьки - туда было ближе. И в тяжелом, как вата, воздухе с сухим треском сверкнула первая развесистая, на пол неба, молния. А следом громыхнуло так, что разом взвыли все окрестные сигнализации на машинах и задрожали стекла. - Ох и нифига себе, - восхитился Макс. Женька только пискнул, вжимаясь в его плечо лицом. Едва на руки не полез - гроз он боялся до истерики. Макс тискал его, смеясь: - Это просто природа. - Это Сила... мамочки! - Женька вздрагивал всем телом при очередной вспышке. Гром что, гром - это просто звук, а молнии убивают. Волоски на руках стояли дыбом, волосы потрескивали и льнули к рукам Макса. Парню с каждым разрядом молнии становилось все страшнее: гроза шла с моря в их сторону, и ветвистая мертвенно-лиловая вспышка уже сверкнула там, над их пляжиком. Еще немного - и ударит в ствол старой яблони, что перед домом. Уже три раза туда била, а дерево все живет. Защищает Женьку, принимая удар на себя. - Не бойся, я с тобой, - Макс прижимал его к себе. - Ну, хочешь, я ее уберу, молнию эту? - Хочу... А ты можешь? - Женька заглянул ему в лицо с отчаянной надеждой. - Могу, - кивнул Макс. - Ты только ничего не бойся, ладно? - Ладно, - и снова уткнулся носом в плечо. Макс поставил его на пол, вышел наружу, распахнул объятия навстречу молнии, запрокидывая лицо и радостно улыбаясь. Ослепительно-синий разряд ударил прямиком в его тело, заставив волосы встать дыбом, окружил сверканием, а потом медленно ушел в землю, подчиняясь стряхивающему движению руки. - Ну, вот. А писка-то было, - небрежно заметил Макс, возвращаясь. Глаза Женьки надо было видеть - огромные, как царские пятаки, испуганные и восторженные одновременно. - Ты кто? Сильф? - Неважно, - Макс щелкнул его по носу, чуточку кольнув разрядом. Парень помотал головой, требовательно ухватился за руки: - Нет, правда, кто? - Человек. Все, гроза больше тебя не тронет. Женька вздохнул. - Не доверяешь, да? Правильно, отец говорил, что нельзя о себе рассказать. - А сам-то... Рассказывай первый. - Ладно... - Женька уселся на пол, золотисто-блестящий, из некрашеных досок. Прикрыл глаза, кусая губу. С чего начать, он не знал. - Ну... я из рода Карнеол. - Замечательно. Мне это ни о чем не сказало. - Ореад. Дух камня. Вернее, полукровка. Мама дриада... была. - Понятно. Земляничка, значит. - Почему - земляника? - не понял Женька. - Ну, земной дух, - пояснил Макс. - Твоя очередь, - любопытно уставился на него парень, гадая, прав или нет. Макс стащил футболку, повел плечами, расправляя прозрачные стрекозиные крылья. - Ага, значит, сильф все-таки! - Женька потянулся потрогать похожие на тоненькие радужные сколы слюды крылья. Макс кивнул, позволил их погладить, упругие, плотные. И убрал. - Здорово. А летать ты умеешь? - Конечно. Я же сильф. Ладно, гроза вроде прошла, чем заниматься будем? - Я тебя порисую, раз уж пришли. Раздевайся, давай, - деловито метнулся за альбомами и карандашами Женька. Макс хмыкнул, однако просьбу выполнил. Когда Женька рисовал - остальной мир переставал для него существовать. Здесь и сейчас оставался только он, карандаш, бумага и модель. И, прежде чем приступить к наброскам, юный художник взялся оглаживать Макса, закрыв глаза. Ему всегда лучше удавалось представить анатомические особенности тела модели не на вид, а на ощупь. Сильф был тонкокостным, но в то же время впечатления воздушности не производил. Женька отмечал едва заметные нити шрамов - невидимые глазу, но его пальцы невозможно было обмануть. Отслеживал, как движутся под кожей мускулы, заставляя поднимать и отводить руки, поворачиваться и наклоняться. Макс был послушной моделью, покорной и быстро выполняющей все требования. - Так и стой, - скомандовал Женька, открывая глаза. И кинулся к альбому, лихорадочно зарисовывая то, что "видел" пальцами. Потом взялся за ростовой набросок. Макс застыл, не двигаясь. Было любопытно, что там "узрел" земляничка. Альбом Женька держал почти вертикально, карандаш так и летал. От усердия парень даже кончик языка высунул, прикусив зубами. Щелкнул, ломаясь, грифель, он, не глядя, ухватил из коробки очиненный карандаш, продолжая работу. Шуршал по крыше мелкий дождик, тикали старинные ходики на стене, с дырчатыми камешками вместо гирь. Макс улыбался про себя, любовался парнем. Когда в коробке кончились целые карандаши, а пальцы у Женьки свело от напряжения, он закрыл альбом и выдохнул: - Перерыв на чай с ватрушками. - Ну, наконец-то, - Макс отмер. - Устал? Ну, извини, я, когда увлекаюсь, за временем не слежу, - виновато пожал плечами Женька. - Не замерз? Давай, я тебе одеяло дам, и чай горячий налью. Зеленый, будешь? - Буду. И одеяло тащи... А то как-то холодновато. Блондин отодвинул деревянную ширму, за которой обнаружилась узкая кровать, сдернул с нее мохнатый плед, укутал Макса по самые уши. - Спасибо, - чмокнул в щеку и, закрасневшись, сбежал на кухню. Журналист только вздохнул - отпуск грозил стать крайне интересным. Впрочем, он таковым и был. Женька за тонкой стенкой гремел чем-то, напевал неразборчиво, шумела колонка. Громыхнула дверца духовки, запахло еще теплой сдобой. Потом парень появился на пороге, таща огромный поднос. На нем исходил паром заварник, чайник, теснились чашки и аж три пиалы с вареньем, ну и посреди всего этого великолепия высилась горка золотистых ватрушек. - Я точно в сказку попал, - Макс облизнулся. Женька хихикнул: - Чем дальше, тем страшнее? Не обессудь, ватрушки я с утра пек, уже остыли - я и забыл про них. - Зато пахнут они так... М-м-м, это точно будет самое лучшее время в моей жизни. - Их бы - да с молоком... - облизнулся Женька, поставил поднос на пол. - Ложись, доски теплые, их мама заговаривала любую хворь из тела вытягивать. Я б и спал на полу, но тетка не разрешила... - оборвал предложение, придвинул журналисту вазочку с чем-то карамельно-розоватым и пахнущим почему-то розами: - Попробуй, ты такого стопудово не ел. Макс послушно попробовал: - Как здорово, а что это такое? - Розовое варенье. Вкусно, правда? - Обалденно. А где твои родители? Женька погрустнел, отложил надкушенную ватрушку и уставился в пол. - Погибли. В пожаре, семь лет тому. Макс погладил его по волосам. - А что тетка? Злая? - Нет, что ты. Строгая - это да, и дядя Виталий тоже, но они не злые. Просто люди. Тетя Настя - не родная мамина сестра, она приемный ребенок, старшая. А кроме нее у меня больше родни не осталось. Дед Василий на шахте работал, в Донецке, когда обрушилась - крепи держал, пока все люди не ушли, а сам не смог. Бабушка Лита сразу за ним и померла, очень его любила. Это со стороны отца. А мамины... Молниями убило. У них немирье с Зефирами. - Оставлю тебе кое-что, будет молнии отгонять. Ссориться со мной они не захотят, - Макс улыбнулся. - Им же потом хуже будет... - Спасибо, - Женька благодарно потерся щекой о его руку. - Летом от гроз спасу нет. Мама, пока жива была, яблоню заговорила, чтоб меня защищала. Так я, если гроза, из дому и носу не кажу, да ведь не угадаешь, когда им вздумается пригнать и поиграться, поохотиться. Макс повернулся к окну, легонько дунул на ладонь. Яблоня тут же зашелестела всеми ветвями, словно благодарила за что-то. Женька улыбнулся. Яблоня да дом - все, что осталось от родителей. Тетка с мужем, как узнали, что родители племянника погибли, тут же из Донецка прикатили. Не стали Женьку забирать к себе, куда лучше же в курортном городе жить. Купили дом, чтоб летом сдавать втридорога приезжим. Вот в нем-то Макс и живет сейчас. - А если вдруг кто явится... Сошлись на то, что тебя Кай Север трогать не велел. Синие Женькины глаза распахнулись во всю ширь, рот приоткрылся. - Ты... Ты - князь? О-хре-неть! - Рот закрой, стрекозу проглотишь. - Кроме шуток? - парнишка сглотнул, чуть поежился: - Это ж кому сказать - не поверят. - Кроме шуток, проглотишь. - Да ну тебя, вечно ты надо мной смеешься! - фыркнул Женька, теряя всяческий пиетет перед титулом сильфа. Для него Макс оставался Максом, другом, взрослым, который отнесся к нему, как к равному, не отказываясь участвовать в набегах на соседские сады, походах на пляж и в заросшие кустарниками, кипарисами и стлаником горы. - Ага, - с охотой подтвердил журналист. Женька толкнул его плечом, убедившись, что Макс допил чай. Вроде, легонько, и сколько там весу в тоненьком пареньке. А повалил на пол, будто тряпичного. - Пфырк, - Макс разлегся на полу, раскинув руки. - О! Так и лежи! - Женька метнулся к альбому, чертыхаясь, очинил карандаш и кинулся зарисовывать мужчину скупыми точными штрихами. Глаза горели. - Так и лежу... - согласился журналист. Доски и впрямь источали какое-то странное умиротворяющее тепло, подниматься с них не хотелось. Женька рисовал еще с полчаса, ловя за хвост ускользающее вдохновение, как лучики света. Тучи рассеялись, и на полу заплясали солнечные зайцы, очерчивая Макса золотистым ореолом. Женька застонал, прикусывая губу: как, как передать это все в карандаше? А как потом вылепить, чтобы любой, увидевший скульптуру, сразу понял: это полдень, и мужчина, лежащий на деревянном полу, умиротворен и спокоен? Хорошо живописцам, у них в распоряжении краски. - И что за звуки? - А! - отмахнулся парнишка, - Муки творчества. Ты шедевральная находка для художника, в курсе? За тебя наш третий курс живописцев передрался бы. - А досталось все это одному тебе, представляешь? - Да уж, теперь злобные обманутые художники подстерегут меня ночью в темном переулке, продырявят кисточками, и, злобно хохоча, уволокут тебя в закат... в рассвет! - Что за упыри у вас там учатся? - натурально ужаснулся Макс. - Э? Почему упыри? Классные девчонки, правда, когда мы им натурщиками служим, безжалостно загибают в такие позы "зю", что часа через три взвыть можно. Мне-то хорошо, я просто каменею, а людям? - Можно только посочувствовать. А ты у них, наверное, любимый натурщик? - Угу, - Женька отложил карандаш и альбом, подул на пальцы. - Где они еще найдут такого, как я? - он принялся перечислять, задрав нос, а в глазах скакали бесенята: - Послушный, без лишней стеснительности, умеющий "держать позу", молчаливый и терпеливый? Да я чистый клад! - Так бы и прикопал? Ну да, еще ты скромный... - Ага-ага! Скромныыый! Просто сам с себя тащусь. Женька не выдержал и расхохотался. Добрался до Макса и улегся рядом. Тот снова принялся тискать его: - Ты такой милый. - Милыми бывают котята и дети, - возразил юноша, позволяя обнимать себя. - Из детского возраста я уже вышел, смею уверить, а усы и хвост как-то не отрастил. Или отрастил? - он с написанным на лице ужасом завертелся, пытаясь заглянуть себе за спину. - Пока что вроде бы не вижу, - Макс затащил его на себя. Женька фыркнул, совершенно по-кошачьи, и с такой же непосредственностью, что присуща только этому хвостато-шерстистому семейству, разлегся на журналисте, ткнувшись носом в его шею. И лизнул кожу под ухом. - Ты соленый. После моря надо вообще-то в душ. - Знаю-знаю. Но мне так лень вставать и куда-то тащиться, ты просто не представляешь. Опять же, тут такой земляной котенок валяется. - У меня под окном летний "топтун" есть, и вода в бочке как раз нагретая, наверное... - однако, Женька даже не двинулся. Вместо этого взялся слизывать соль с кожи Макса, короткими движениями влажного горячего язычка. Стеснение для парня было явно пустым звуком. - Козлик, - решил журналист, - раз соль обожаешь. О да, продолжай, твой язык - самое волшебное из всех чудес... - Ты уж выбери, земляничка, кот или... Не, козлом меня еще не именовали, и начинать не стоит, - Женька хмыкнул, провокационно прижался сильнее и куснул Макса там, где шея переходила в плечо. Ладони сильфа уже по-хозяйски обосновались на пояснице Женьки. А тот явно не намеревался останавливаться только на шее. Юркий язычок прошелся по плечам, скользнул длинным движением по месту между рукой и торсом, забираясь в подмышечную впадину. Женька сдвинулся ниже, сдвигая и зацепившееся за ногу одеяло. И на секунду замер, вспомнив, что под одеялом-то Макс обнажен, после того, как послужил натурщиком. - Ты продолжай-продолжай, - хищно проурчал сильф. - Мне нравится. - А каким скромником казался, - тихо прохихикал ему на ухо парень, продолжая. Сдвинулся еще ниже, с явным удовольствием поерзал задом по Максу, спускаясь быстрыми полуукусами - полупоцелуями по груди. Гладил тонкими пальцами шрамы от пуль. Целовал в них, вскидывая невозможные синие глазищи на лицо мужчины, отслеживая реакцию. Журналист явно был более чем счастлив. А, судя по тому, что у него пониже пояса творилось, ерзать по серьезным взрослым дядям Женьке надо было аккуратней. - А вдруг я маньяк? - А вдруг - я? - парировал Женька, ухмыльнулся и прикусил сосок, втянул его в рот, слегка посасывая. - Да-а-а, отманьячь меня, - согласился Макс. - М-да, так это еще никто не называл. Женька, существо без стыда и совести, отшвырнул одеяло в сторону, сползая на колени Максу и наклоняясь над ним с шалой улыбочкой. Поцеловал чуть ниже пупка, щекотясь лохматыми светлыми волосами. Макс вплел пальцы в его лохмы, улыбаясь. Парнишка воспринял это, как разрешение, решительно накрыл его губами, принялся ласкать так, что наличие опыта стало совершенно явным. Макс довольно постанывал, наслаждаясь. Вокруг дома подозрительно завывал ветер. Женька завозился, пытаясь скинуть с себя шорты, не отвлекаясь от ласк. Привстал на колени, выгнув спину и светя загорелыми ягодицами, с которых легкая джинса сползла наполовину. Макс любовался мальчишкой, улыбался с ноткой нежности, наблюдая за ним. Ограничиваться минетом нахальный ореад явно не собирался. Потому что, стоило шортам кануть в небытие где-то в направлении одеяла, Женька, на секунду прервавшись, облизал собственные пальцы и выгнулся как лоза, лаская себя и вернувшись к Максу губами. И при этом принялся так постанывать, что сносило крышу. - Обожаю нахальных кроликов, - со стоном поделился сильф. Женька только повертел задом, стараясь насадиться на свои пальцы сильнее. И как-то так провел язычком, что только его рука, вовремя сжавшая член у основания, помешала Максу кончить немедленно. Он лишь хищно зашипел, налетевшая буря взвыла, с удвоенной силой вертясь над домом. Дом слегка вздрогнул, скрипнув всеми деревянными частями, отзываясь на стон Женьки. Он поднял голову, облизывая припухшие, влажные губы, темно-алые, как местные черешни. - Хочу-у-у, Кай, - и оседлал сильфа, опираясь на его плечи руками. Тот поцеловал Женьку, помог приподняться, направил себя в жаркое тело. Может, кто другой и считал ореад довольно холодными созданиями в плане чувственности, а дриады вообще относились к классу существ с пониженной сексуальной функцией... Только Женька эти факты опровергал одним своим существованием. А более того - той дикой скачкой, которую устроил Максу. И если б не поцелуи мужчины, закрывавшие ему рот, местное население было бы оповещено о том, что Женька получает наслаждение, даже несмотря на вой шторма. А так все вопли ореада доставались одному лишь сильфу, наслаждавшемуся ими. Гибкое бронзовое тело изгибалось, выставляя напоказ острые темные соски, почти прижавшийся к животу аккуратный член в венчике белых жестких завитков на лобке. Женька запрокинул голову, выгибаясь в спине, двигался все быстрее, приближаясь к разрядке. Сильф принялся ласкать его, решив, что получить удовольствие обязаны оба, и по всей программе. Женька всхлипнул и застонал, хрипло, рвано, громче с каждым движением - своим и Макса. Дом ощутимо вздрагивал, или это вздрагивала отзывающаяся на магию ореада земля? - Контроль, - шепнул Кай, выметывая крылья. Мальчишка помотал головой, пытаясь взять в руки собственную силу - и немалую, если судить по участившимся толчкам локального землетрясения. Кай впился ему в губы властным поцелуем, задвигал рукой быстрее. Дом тряхнуло так, что и сквозь завывания ветра донесся грохот чего-то, рухнувшего на берегу, до которого от Женькина логова - минута медленным шагом. Ореад кончил, выплескиваясь в кулак сильфу, вздрагивая от опустошающего наслаждения. Оргазм сильфа был не так разрушителен, всего лишь волны вздыбились, как норовистые кони. Женька распластался на нем, бурно дыша и отказываясь открывать глаза. Бездумно целовал искусанными губами в плечо, восстанавливая дыхание. Кай гладил его по волосам, тоже переводя дух. Женька приподнял голову, глядя на него осоловелыми, пьяными глазами, улыбнулся: - А меня зовут Лит. - А меня - Кай, - машинально откликнулся сильф. - Я уже понял, - ореад рассмеялся, снова утыкаясь в его плечо носом, - секс, как повод для знакомства? - Что-то вроде, - Кай погладил его по спине. - Ты замечательный, Кай, - Лит прижался к нему еще теснее, тихо мурчал от удовольствия, потом придремал. На улице снова сияло солнце, повернувшее к закату, но еще высокое. А через полчаса во дворе зазвучал резкий женский голос и вторивший ему мужской. Женька встрепенулся: - Ой, тетя с дядей вернулись! - Мне раздеваться и вставать позировать или выскакивать в окно? - А есть куда дальше раздеваться? - фыркнул парень, лениво сползая с него. Прошлепал к двери в комнату и запер ее на крючок. - Спокойно, Ящерка, в окно выскакивать будем оба. Чуть попозже. - А что так? - Макс потянулся. - А сейчас сам услышишь, - вздохнул Женька. И оказался прав. Первым делом тетка окликнула его, потом подергала дверь и разразилась тирадой, призванной пробудить совесть в одном великовозрастном дармоеде. - Теть Насть, я работаю, - отозвался Женька, демонстративно гремя коробкой с карандашами. - Опять рисуночки! А я просила сливы перебрать! - Они все порченые, - невозмутимо ответил парень. - А стирка?! - Теть Насть, я занят. - Охламон! - и понеслась. Женька вздохнул, натягивая шорты, выкопал в узком комоде футболку и кивнул Максу: - Ну, что, прыгаем? - Прыгаем, - согласился уже одетый Макс, ухмыльнувшись. - Предлагаю побродить по городу. А потом снова на пляж. Глянем, что там рухнуло. - Я согласен. Заодно проветримся, а то как-то... холодновато. - Да ладно? - Женька вскинул светлые брови в усмешливом удивлении, - Проветримся, а то холодно? Сразу ясно, кто тут северный. - Я у огневиков был, еще не отошел, - пояснил сильф. - Не надо про них, - Женька помрачнел, сплюнул в придорожный травостой, - твари самовлюбленные. - Ну-ну, малыш, тише. Идем в кафе? - Макс, я не хочу тебя объедать. А денег у меня нет. - У меня много. Я один столько не разбазарю. И вообще, считай, что на эту неделю у нас свидание. И я ухаживаю. Правда, больше шести косарей в сутки не потратим, но все, что до этого предела - хоть кораблики сворачивай из купюр. Женька покраснел, насупился, но потом просиял, напоминая котенка из камня, давшего имя его роду - сердолика. Без солнца он тусклый, невзрачный, коричневато-белесый. А стоит солнечному лучу пройти сквозь него - и камень преображается, сияет медовыми, алыми, золотистыми и охряными переливами. - Ладно, ухажер, давай в кафе, а потом на рынок, приготовлю тебе чего-нибудь посущественнее икры. - Обожаю домашнюю еду, - признался журналист. - Ну, тогда тебе повезло, что я умею готовить, - фыркнул Женька. - И хорошо. Макс закивал, сворачивая к кафе. Потом они до гудящих ног бродили по шумному и огромному рынку, набрали целую кучу разных разностей, которые Макс при всем желании не смог бы совместить в одно блюдо, а у Женьки горели глаза. Им даже корзину подарили - огромное плетеное чудовище, которое можно было тащить вдвоем за ручку. - Уфф, я ног не чую, - признался Макс, когда они добрались до дома. - Щас! Щас все будет, - Женька метнулся в ванную, притараканил полный горячей воды таз, высыпал в него что-то коричневато-желтое, потом еще каких-то порошков, купленных там же, на рынке. - Как знал, что пригодится. Садись, ноги в воду, и сиди, пока не полегчает. А я на кухню. Молока тебе принести? С клубникой? - Неси, - сильф опустил исстрадавшиеся конечности в воду, застонал счастливо. Женька принес ему домашнего молока, жирного, аж густого, и тарелку крупной, ароматнейшей клубники. С домашними же сливками, больше похожими на мягкое масло. И пару ломтей еще теплого хлеба. Через пару минут журналист светился в буквальном смысле слова, поглощая лакомства. А Женька колдовал на кухне, откуда скоро понеслись просто умопомрачительные запахи. Готовил парень больше по наитию, хотя кое-что помнил еще по жизни летом в деревне у бабки Литы, а что-то перенял от матери, мастерицы на все руки. Макс изошел слюной, желудок орал, умоляя дать сожрать вон то, пахнущее. - Руки мой! - выглянул из кухни раскрасневшийся от жара плиты Женька. - И ползи есть. Жаркое, потом вареники, - на носу у него белело пятнышко муки, а руки были в тесте и вишневом соке. Макс заурчал и ринулся по маршруту ванная-кухня. Женька поставил перед ним глубокую тарелку с обильно посыпанным зеленью жарким и принялся закидывать в кипящую воду вареники. - Это обалденно... - Ты ешь-ешь, а то я из кухни слышал, как у тебя живот урчит, - смеялся парень, нарезая круглый, пышный хлеб, уже обкусанный слегка по краю. Ну, не мог сдержаться - с детства привычка осталась. - Такие запахи, еще б он не урчал. - Жениться вам надоть, барин, - спаясничал ореад и расхохотался. Макс шлепнул его пониже спины: - Ага. Женя, Женечка, Женюсь. Женька наклонился, чмокнул его в нос: - Ешь, а то женилка стоять не будет, сил не хватит, - и подмигнул. Макс с удвоенной силой накинулся на еду. Блондин открыто любовался им, не забывая помешивать вареники. Забрал опустевшую миску: - Добавки, или место под вареники оставишь? - Оставлю... Уфф, я так давно не наедался. - А ты приезжай еще. Или вообще перебирайся к нам, что тебе в той Москве? - Я бы с радостью, но работа такая, я в Москве-то бываю от силы неделю в году. Остальное время - перелеты, переползы... - Угу... Женька выложил ему вареники, полил сливками и посыпал сахаром. В миске размером с сомбреро поместилось от силы пять огромных бело-розовых, с выпирающими из бочков вишнями, монстров. Широта Женькиной души видна была во всем. - Я не съем, - ужаснулся Макс севшим голосом. - А ты понадкусывай, - Женька откровенно потешался. - Я буду первым толстым сильфом в истории. - Не будешь. Сейчас поешь - и пойдем утрясать, - а синие глазищи прищурились в предвкушении, а розовый язычок так и облизывал черешневые губы. - Это каким это таким образом? - М-м-м, есть пара вариантов на выбор, - сделал вид, что задумался, ореад. - Прогуляться до пляжа, романтика ж, море, ночь, вода светится. Или... - он прижался голой ногой к ноге Макса, провел по его бедру пальцами, забираясь под штанину шорт. - А совместить? - Я не против. Только ветровку прихвати, простынешь. - Я? - сильф расхохотался. - Камни к утру остывают. Я-то согрею, а все равно, - упрямо свел брови ореад. - Хорошо, прихвачу, - Макс чмокнул его меж бровей. Неделя пролетела практически незаметно. Женька появился дома только переодеться да прихватить альбом и карандаши. Если они с Максом не купались, не бродили по скалам и не трахались в любом мало-мальски удобном месте, то он рисовал сильфа, так же упоенно и самозабвенно, как и отдавался ему. Но все проходит, закончился и отпуск. - Я буду очень скучать, - Макс больше не улыбался. - Не-а, - Женька мотнул белобрысой челкой, - не будешь. Тебе будет некогда. Оно и к лучшему, если скучаешь - значит, нечем больше заняться. А терять время глупо. Держи, - он вытащил из кармана ту самую ракушку, только теперь она висела на шнурке с парой крупных деревянных бусин и просверленными косточками какого-то местного дерева. - Это тебе амулет. Пулю сдержит, на горной тропе камни скрепит, на болоте - топь отведет. - Спасибо, Лит. А вот тебе... - сильф провел ладонью у него над плечом. - Теперь тебя разве что мой отец тронуть посмеет... А он не станет. Ореад потянулся, тронул обветрившимися от поцелуев губами его щеку. - Приезжай, я буду ждать, - сунул ему в руку свернутый в тугую трубочку лист, развернулся и метнулся прочь, к выходу из аэропорта. Только белые вихры мелькнули в толпе. Макс развернул листок, посмотрел. Женька все-таки закончил тот рисунок. Пол переливался медовыми досками, солнце золотилось в коротких каштановых волосах, играло всполохами тигрового глаза в карих глазах раскинувшегося в чем мать родила сильфа. Выписанного с четкостью фотографии акварельными карандашами. Макс сложил рисунок, убрал его подальше, во внутренний карман куртки. Объявили посадку на его рейс. Через час Феодосия, и ее теплое ласковое море, и забавный мальчишка-земляничка остались далеко внизу и позади. Сильф откинул голову на спинку сиденья. Вот и все, здравствуй, взрослая жизнь. Два года его носило по стране и за ее пределами. Вот только вырваться в ставшую всего лишь теплым воспоминанием Феодосию никак не получалось. Ни в следующее лето, ни через одно. Судьба в лице начальства закидывала Макса куда угодно, только не в ту сторону. - Лит... - иногда бормотал Кай и улыбался, словно это имя одним только звучанием согревало его. Эта командировка ничем не отличалась от прочих. Северный Кавказ, Моздок, Грозный, Беслан, очередная вспышка конфликта, очередные зачистки и очередные "горячие" репортажи. Перевалочная база по дороге на Грозный. Перед лицом Макса мелькнул коротко стриженый, добела выгоревший затылок, загорелая до шоколадной бронзовости кожа и две маленькие, до боли знакомые родинки у самой кромки волос. Ефрейторские лычки на погонах. - Женюсь! - заорал Макс. Парень развернулся, как подброшенный, в широко распахнутых синих глазах засветилось узнавание и сумасшедшая радость. - Макс! Чертяка, тебя каким ветром сюда занесло? - Репортажи делать, а ты? Откуда? - А, - Женька махнул рукой, - дядька решил, что мне хватит штаны в колледже протирать. Повестка пришла - живо собрали. А сюда я сам попросился. Как знал, что встретимся. Макс улыбался, светился счастьем и не знал, что дальше делать. - У нас завтра выход. В горы. - Знаю. Вы с нами идете. Будем вашу писучую братию охранять. Женька изменился, и внешне, и внутренне. Больше не было того почти мальчишки, с губами-черешнями, с наивно распахнутыми глазами. Женька повзрослел, а глаза приобрели отсвет стали. А вот губы... обветренные горными ветрами, уже совсем не по-детски пухлые, а даже на вид твердые - их хотелось целовать. Прямо тут, у всех на виду. А синеглазая зараза еще и облизнулась. - Какую? - возмутился Макс. А глаза так и сверкали желанием. - Писучую. Или писчую? - Женька рассмеялся, глядя на журналиста таким же голодным взглядом. - Сегодня сменюсь вечером и приду. Ка-а-ай, - протянул имя хрипловатым шепотом. - Седьмая комната, - шепнул журналист. - Жду. Кто б еще решился на такое, как не сумасбродный ореад - ночью, через окно, практически за спиной у часового, ввалиться в комнату, отведенную в казарме для гражданских? Только сейчас его прыжок был тише падения пера в траву, разве что пряжка на ремне чуть звякнула. Сильф уже ждал, мерцая, протянул руки. Лит сжал его, крепко, до боли, притиснул к себе. И целовал, сухими, шершавыми губами, солоноватыми от выступившей из трещинок крови. - Кай... Кай, как же ты... ты ж мне снился... Разделся в мгновение ока, четко, по-военному быстро, сложив форму шовчик к шовчику. Сильф целовал его, как умалишенный, позволял прижимать себя. - А ты так вырос… - Есть немного. Иди сюда, - Лит сбросил с постели одеяло, прямо на щелястый дощатый пол, - кровати скрипучие, с-сука. Уложил сильфа, как коршун на добычу, накидываясь с жадными поцелуями, изучая, не прибавилось ли шрамов на белоснежной коже, повторяя почти забытый маршрут ласк, которые так и не дарил больше никому со дня отъезда сильфа. Под правым соском появился узкий круглый след, на ребрах поприбавилось отметин, но в целом Макс выглядел так же, как и тогда. Только стал меньше ростом - или сам Женька так вытянулся? - Ты почему амулет не носишь, зар-р-раза? - прорычал ему в губы ореад, метнулся хищным движением, прикусил сосок, сжал твердые, горячие пальцы на боках, подтягивая ближе, прижимая к себе, словно пытался врасти в него, согреть вечно прохладного сильфа своим жаром. - Разбило амулет. Но жизнь он мне спас, это правда. - Новый сделаю, посильнее прежнего. Я научился. А еще он научился закрывать рот Каю пропахшей порохом ладонью, когда ласкал его губами, молчать, принимая в узкое, безумно-горячее тело почти без подготовки, обхватывая крепкими ногами его бедра. А сильф просто вцеплялся в него, держал в себе стоны, только глаза горели все ярче и ярче. Взлетала надо лбом ореада белая челка, закатывались от безумного, смешанного с болью удовольствия глаза. Макс позволил себе только один тихий шепот: - Ли-и-и-ит… Ореад ответил едва слышно, выстонал его имя, кончая, сжимая пальцы на плечах сильфа до синяков. Кай целовал его, облизывал, улыбаясь. - Спи. Завтра в горы, а там... Там откровенно херово, Кай. Горные духи бесятся от крови. Спи, - Лит поднял сильфа, как пушинку, уложил на кровать, присел рядом, чуть поморщившись. Кай провел ладонью по его щеке. - Я рад, что ты со мной. Я скучал. - Честно, я тоже, - Женька тихо рассмеялся, поцеловал его в ладонь. Оделся и словно испарился из комнаты, снова через окно. Макс закрыл глаза, улыбаясь. Женька оказался прав, в горах было плохо, мерзко, казалось, что камни готовы разверзнуться под ногами, проглотить БТР охранения, машину с журналистами. Даже небо - белесое от жары, давило, как каменное. У последнего блокпоста машины пришлось оставить, пошли пешком. - С тропы не сходить! Даже по нужде в кусты не сворачивать, - предупредил всех заранее, еще на заставе, капитан Онищенко. Женька по пути к блокпосту еще несколько раз повторил предупреждение. Журналисты, наученные прошлыми командировками, никуда не совались, шагали слаженно и даже не растягивались особенно. Капитан подозвал к себе ефрейтора: - Что скажешь, Евген? Женька, хмуро оглядывавший горную тропу впереди, откозырял: - Надо идти быстрее, товарищ капитан. - Не смогут... Гражданские выглядели довольно вяло. - Товарищ капитан, надо, - Женька приложил руку к скальной стене, вдоль которой шла тропа и прикусил губу. Он и так все время пути в ущелье держал купол невидимости над группой, но его сил не хватало. Конечно, был еще выход... Думать о нем не хотелось. Только не сейчас, когда он встретил Кая снова. Неподалеку что-то предупреждающе грохотнуло. - Группа, вперед, - рявкнул капитан, - охранение, смотреть в оба! Женька прокусил губу до крови, пропустил всех, оставшись замыкающим. И снял купол, перехватывая нити силы. Земля тут же задрожала, на тропу покатились камни. - ЛИТ!!! - Макс рванулся назад, его оттащили. - Уходите, быстро, - ореад прижался к скальной стенке, врос пальцами в камень, запрокинув голову. - Уходите, я задержу камнепад. Буду держать тропу, пока не дойдете до безопасного места. - Не надо, нет! Пробежим и так… - Уходи!!! - Лит все глубже вжимался в камень, скрывался в нем уже по локти и колени. - Кай, пожалуйста. - Нет... Лит, не надо. Прошу тебя. - Капитан, заберите его, - прохрипел ореад, прямо перед Максом на тропу рухнула глыба, скрыв Женьку из виду. До группы донесся только его голос: - Уходите! У вас двадцать минут! Макса все-таки уволокли, ничего не соображающего от горя, просто скрутили и потащили прочь. Лит умолял, угрожал, торговался, выцарапывая у полубезумных от жажды крови горных духов отсрочку, потихоньку теряя силы и чувствуя, как каменеет его тело. И слушал шаги своей группы, пока они не стихли. - Все, - выдохнул, улыбаясь скалящемуся черепу духа, - бери, если сумеешь, - и отпустил сдерживаемую силу. Грохот камнепада наполнил ущелье, пылью заволокло тропу на несколько километров вперед и назад. А вместо ореада в скальной стене застыла статуя из золотисто-оранжевого карнеола. А потом в ущелье пришел ветер. Дикий, бешеный, он разметывал камни величиной с баскетбольный мяч, как песчинки. Буйство стихий продолжалось долго, ветер срывал завалы щебня, вместо них рушились новые, пока не истощились силы горных духов. Обвалы прекратились, осыпи замерли в обманчивой неподвижности. Кай все-таки вырвался, прилетел прозрачным потоком ветра, обвивая статую. Камень был теплым, даже горячим, как будто живое тело Лита. Скала вокруг него рассыпалась песком, освобождая руки и ноги статуи. - Лит, - ветер-сильф ластился к статуе. - Лит, мой малыш... Лит, проснись... Пожалуйста... Позади шелестом песка раздался голос: - З-с-с-сабирай с-с-свое с-с-сокровищ-ш-ше отс-с-с-сюда. На каменной осыпи стоял, покачиваясь, скелет, его кости проросли кристаллами аметиста и хрусталя, а в глазницах полыхал зеленоватый огонь. Князь развернулся, небо прорезала молния. - Сравняю с землей все горы... - Вс-с-се не с-с-сравняеш-ш-шь, княз-с-с-сь. - Спорим, сравняю? Дух качнулся, клацнул зубами, словно пытался улыбнуться. - С-с-спорим, ты з-с-сабереш-ш-шь ореада и уйдеш-ш-шь? Пока ещ-ш-ше ес-с-сть ш-ш-шанс-с-с его вернуть? - Как его вернуть? - провыла буря. - Идти з-с-са ним в с-с-сны, в каменные с-с-сны, с-с-сильф. Ос-с-силиш-ш-шь? - А куда ж я денусь? Люблю ведь. Дух совершенно определенно расхохотался, гулко, как в пещере. И тронул каменную руку ореада костяшкой пальца, с которой сорвалась зеленая искра. И впиталась в сердолик, заставив его вспыхнуть ярко, ослепительно-ярко. А когда сильф снова смог видеть, вместо громоздкой статуи перед ним на тропе стояла небольшая статуэтка, резная сердоликовая фигурка. Кай поднял ее, прижал к сердцу. - А как попасть в эти сны? - Ищ-ш-ши с-с-ам, - насмешливо проскрежетал дух и пропал с глаз долой. Каменным сном называли то состояние небытия, в которое уходили ореады, когда уставали жить или теряли все силы, или близких. Лит отдал свои силы и всю жизненную энергию для спасения горстки людей. И князь сильфов понятия не имел, как попасть в эти сны. Никогда не имел дела с ореадами. Оставалось только надеяться, что кто-нибудь из сильфов, подчиненных ему, знает хоть что-то. Или искать ореад. Еще можно было расспросить капитана Онищенко: уж слишком тот принимал все происходящее, как должное. - Капитан... - Кай решился. - Вы... Вы в ореадах разбираетесь? - А вам, Максим Данилович, что именно интересно? - сощурился капитан, глядя пронзительными сине-зелеными глазами. - Как попасть в каменный сон. - Этого я вам не скажу, не моя епархия. Я все-таки больше с водными знаюсь, - усмехнулся в усы военный. - Но могу посоветовать, к кому обратиться с вопросом. - К кому? - Макс смотрел внимательно, неосознанно кусая губы. - В Усть-Тамани живет один парень, вроде как полукровка, под моим началом служил пять лет назад. Иван Демьянов зовут, - капитан помедлил и все же спросил: - Что мне Евгеновым родным отправить, похоронку или что без вести пропал? - Без вести, - Макс отвернулся, дернув плечом. - Спасибо. - Если получится его вернуть, напишите мне. Парень он хороший, столько раз нас спасал. - Я его верну. Без всяких "если". Капитан не стал ничего говорить, все-таки, многого не знал. Но адрес Демьянова написал, и на прощание журналисту руку пожал: - Удачи, Максим Данилович. Будете снова здесь - может, и свидимся. - Постараюсь, - сильф прыгнул ввысь, ловя ветер. Искать Усть-Тамань пришлось долго, это оказался даже не городок, а затерянная в степи станица. Две улицы, пять десятков дворов. На появившегося из ниоткуда журналиста смотрели настороженно: по степи в летнюю жару просто так не ходят, да и не похож был Макс на человека, отмахавшего по пыльной колее день на жарком солнце. Однако, на Ивана, кряжистого, как из валуна рубленого, тракториста, указали без расспросов. Сильф без лишних слов показал ему крылья. Полукровка кивнул, протянул широкую, как лопата, ладонь: - Жеод. Проходи, ветреник, поговорим в доме. Кай пожал ладонь, прошел, не отпуская одной руки от груди, прижимал что-то, завернутое в свою куртку. Иван налил ему в пузатую кружку молока, поставил блюдо с пирогами. Видимо, кормить гостя было в традиции ореад. - Ешь, потом говорить станешь. Да имя назови, чай, раз с северным ветром примчался, то из нордов? - Кай Север я, - сильф поставил статуэтку рядом с собой. - Князь, значит, - усмехнулся ореад. - Ты ешь, небось, издалека летел. Кай тянул молоко, восполняя потраченные на перелет силы, глотал, торопливо, почти не чувствуя, что пьет. Жеод же взял в ладони статуэтку, бережно и осторожно. - Зачем припожаловал, я понял. Только не в моих силах вернуть мальчика. Далеко ушел в камень, да еще и не по своей воле. - Как за ним вслед уйти? Я вернуть не прошу, мне сказали - дорогу можешь указать. А там я сам его приведу. Ореад долго смотрел на него, хмурил кустистые русые брови. Он выглядел гораздо старше своих двадцати шести, взрослее. Видимо, то, что жил на земле и работал с землей, сказывалось на опыте. - Оставайся у меня, попробую помочь. Не на час и не на день забота. Сильф только кивнул. На что-то подобное он и рассчитывал. - Вон там - комната, располагайся, а мне еще на работу надо. Вечером готовься, в бане париться будешь. - В бане? - Кай несколько растерялся. - А ты думал, так просто в каменный сон нырнуть - без подготовки? В бане отпаришься, на каменке полежишь, камни тебя за своего принять должны, - ухмыльнулся ореад. - Ну, до вечера, - и ушел, притворив дверь. Кай поплелся раскладываться на постели и думать. О том, что он больше не отпустит Лита. Никогда. Жеод появился уже в сумерках, пропахший дымом и чем-то неуловимо напоминающим запах раскаленных камней. - Ну, готов, князь? - Готов, - Кай кивнул. Баня на заднем дворе дома была небольшая и каменная, выстроенная не из кирпича, а из округлых речных голышей, откуда только и взялись такие в степи да еще и столько? Но Каю было не до странностей ореада-полукровки. Тот открыл перед ним небольшую и низкую дверку, откуда пахнуло горячим паром, словно из долины гейзеров на Камчатке. Кай невольно зажмурился, но внутрь шагнул. - Смирно стой, ветреник, - прогудел бас Жеода, и Кая принялись разоблачать сильные руки, вытряхивая из одежды, как котенка. - Испытание одно, но для тебя - даже не знаю, сумеешь ли пройти. Будь на твоем месте деревный дух, аль даже огневик, я б не так сомневался. Суть камня в том, что он неподвижен. Каменный сон - это сон сердца древних, давно остывших гор, холод и неподвижность. Я тебя выпарю, чтоб напитать теплом, и оставлю в бане. А ты должен будешь лечь и неподвижно лежать, пока не застынешь и не уснешь. А там сам увидишь, если позовут тебя - получилось, а нет - не обессудь. - Понял, - шелестнул сильф. Ветреные дети Воздуха славились своим легкомыслием, однако мало кто знал, что рожденный в далеких снегах князь Север мог постоянством поспорить и с камнем. Жеод не пожалел сил, отхлестал Кая до горящей огнем кожи. Потом погасил печку, кивнул сильфу на каменную лавку, в изголовье которой уже стояла статуэтка Лита: - Ложись. Кай опустился на лавку, закрыл глаза, чувствуя, как плавится от окружающего жара. Казалось, кожа сейчас сольется с каменной поверхностью, чуть шероховатой, почти обжигающей. Как на сковороде. Однако, жар постепенно спадал, первым остыл воздух, камни еще долго отдавали тепло его телу. Но и они охладились. Было тихо, темно, влажно, только слышалось мерное "кап-кап" - со стен капал конденсат, как в настоящей пещере. Кай открыл глаза, оглядываясь. Это уже была не баня, а пещера, и слабое свечение в ней исходило только от изумрудной воды небольшого круглого озерка посредине. Границы пещеры терялись во мгле, но, судя по звукам капель, она была огромна. Если у нее вообще были границы, конечно. - Лит? - сильф поднялся, расправив крылья. Его голос отразился эхом, многократно повторяясь, усилился, словно камни сами позвали ореада. И в ответ пришло тихое, почти безжизненное, слабым отголоском: "Кай..." Сильф ринулся на зов, пронесся пару шагов, остановился, оглядываясь. - Лит... Лит, маленький, говори со мной. Я не понимаю, где ты. Не прекращай звать, хороший мой. Молчание было долгим, видимо, сил у ореада оставалось совсем немного. Но все же прозвучало: - Кай... любимый... Вспыхнули неярким, призрачным светом кристаллы на высоких колоннах сталактитов. Сильф метнулся вперед, крылья щелкнули, удлиняясь, зашуршали, неся его вперед, к слабо мерцающей искорке воздушной магии, оставшейся на Лите. Ореад полусидел у скальной стены, опустив голову. Глаза его были закрыты, и даже здесь он начал каменеть, теряя самое себя. Кай обнял его, принялся тормошить: - Не уходи. Лит, ласковый мой, не уходи. Смотри на меня. Я тебя вытащу. И заберу с собой. - Я думал... ты мне снишься, - Лит с трудом приподнял голову. Здесь у него снова были длинные волосы, они вросли в стену, как игольчатые кристаллики хрусталя, жалобно захрустели, обламываясь от его движения. Ореад приоткрыл глаза, тускло светящиеся синими огоньками. - Это, правда, ты, Кай? - Это правда я, маленький мой, - сильф целовал его. - Я пришел за тобой. - А я не могу встать, - грустно улыбнулся Лит, с трудом приподняв и снова уронив руку. - Не смогу вернуться, мой князь, возвращайся один. - Сможешь, любимый, ты сможешь, я верю. Поднимайся, пойдем. Лит снова поднял руку, дотронулся непривычно-холодными пальцами до щеки Кая, погладил. - Я люблю тебя, Кай. - Я люблю тебя, Лит, - губы сильфа тронули пальцы ореада. - Здесь так холодно, улетай, а то простынешь, - Лит улыбался, в уголках глаз крохотными кристалликами стыли слезы. - Буду чихать, кашлять и капризничать, - Кай снова его поцеловал. - Идем. - Тогда я буду поить тебя молоком с медом... И медом же натру. Знаешь, как это противно? - Лит повел плечами, взявшаяся каменной коркой одежда пошла трещинами, осыпаясь с живого тела. - Нет, не на-адо. - Надо, княже, надо. Но, конечно, только если ты простынешь, - Лит оперся о стену рукой, пытаясь подняться. Синие глаза горели уже ярче, живым светом, а не призрачными болотными огоньками. - А мне надо простыть? - Могу и так медом вымазать, - ореад сделал еще одно усилие и все-таки разогнул колени, лишаясь последнего клочка окаменевшей одежды. Правда, его немилосердно шатало, как пьяного. Кай подпер его плечом. Лит повернул голову, тронул еще холодными губами его щеку. - Удивительно, какой ты теплый... Всегда наоборот было. Помнишь, как мы знакомились? - и усмехнулся. Кай засмеялся: - Икра бешеных огурцов. - Не-е-ет. У нас поводом для знакомства стал секс, - напомнил Лит, потихоньку переставляя ноги, оживая с каждым движением. - А поводом признаться в любви оказалась смерть. - Ужасно, правда? - Все, не как у людей, как говорит моя тетушка, - фыркнул ореад. Кай остановился, поцеловал его. Лит ответил, обнял сильфа за плечи. - Кай, пообещай мне кое-что? - Обещаю, Лит. - Ну вот, опять ты обещаешь наобум, - проворчал ореад, улыбаясь. - Значит, если меня отсюда не выпустят, ты уйдешь один. - Да ни за что на свете. - Кай, ты пообещал. Пожалуйста, - Лит посмотрел на него как-то беспомощно, кусая губы. - Ты пойми, на мне свет клином не сошелся. И меня нет... - Сошелся, маленький. Лит прижался к нему, и в самом деле чувствуя себя тем девятнадцатилетним пацаном. - Ладно, загадывать не стану, идем. Может быть, и отпустит стихия. Кай шел, обнимая, прижимал к себе. К зеленому озерцу вышли уже довольно бодро, и Лит даже поверил, что сможет уйти из каменного сна. Вот только, стоило ему приблизиться к воде, как она отступила от берега, обнажив голое дно, мгновенно высохшее. - Попробуй ты, Кай. Чтобы вернуться, надо войти в озеро. Сильф подхватил его на руки. - Войдем. Ореад был тяжелым, как будто из камня. Но когда Кай погрузился в воду до пояса, Лит даже не смог опустить в нее руку - его попросту выталкивало наверх. Он встал, вывернувшись из рук сильфа, на воду, как на твердь. - Иди, любимый. - Без тебя не уйду, - сильф взлетел. - Кай, пожалуйста, - Лит закусил губу, - тебе нельзя здесь оставаться, Земля - не твоя стихия, ты погибнешь. - Зато с тобой рядом. А там, где тебя не будет, все равно, не жизнь. Ореад шагнул к нему, обнял, до боли, хоть и нечему было здесь болеть, дух - не тело. Прижал к спине прозрачные крылья Кая, не позволяя ему лететь. Крепко поцеловал, вкладывая в этот поцелуй все, что чувствовал. И коротким движением отправил в воду, пока сильф не опомнился. - Ли-и-ит! Он смотрел, как погружается в густую, светящуюся воду тело сильфа, не исчезая, как должно, в переходе меж миром духов и земным, пока не понял, что Кай просто тонет. И тогда зарычал, подпрыгнул, переворачиваясь, ясно представив себя каменным клинком, уходящим под воду. И пробил ее, ухнул в стылую вязкую гадость, обхватил Кая за талию, рванулся вверх, отталкиваясь от дна... В бане было темно и жутко холодно, а еще пол оказался очень твердым при встрече с копчиком, спиной и затылком Лита. Зато Кай свалился на него сверху. Правда, это было не намного мягче. - Ли-и-ит! Я не умею плавать! - Ох... Я помню. О, Стихии, почему у тебя такие острые колени и локти, Кай? - простонал ореад, трогая пальцами затылок и морщась от вполне реальной боли. Сильф возмущенно булькнул. В бане зажегся свет - вполне себе обычная лампочка-свеча, упрятанная в хрустальную друзу, как в абажур. Открылась дверь, и вошел Жеод с двумя шерстяными солдатскими одеялами в руках. - Ага, вернулись, значит. Сноровисто поднял обоих, кутая в теплую толстую ткань. - Сейчас снова баню растоплю, смертный холод из костей повыгнать. И накормлю вас, небось, животы подвело? Сильф только что-то слабо простонал, не в силах шевельнуться от накатившей дурной слабости. - Давай, вынесу тебя на воздух, - Лит поднялся, его самого шатало, но Кая он упрямо поднял на руки, а Жеод придержал за плечи, помогая выйти обоим на улицу. Двор заливало розовым сиянием рассвета, и полукровка пояснил: - Трое суток бродил, ветреник. Сильф вдохнул ветер, задышал свободней, повеселел. - Вывел... - Упрямый, как я не знаю, кто. Спасибо, любимый, - Лит уселся прямо на траву у стены бани, откинулся на камни спиной, обнимая Кая, словно опасался, что если отпустит - окажется опять в своем каменном сне. - Как осел? - слабо ухмыльнулся Кай. - Хуже, как горный архар. Видел таких? Рогами в камень упрется - и все, или сам погибнет, или камень сдвинет. - Ну, сдвинул же? А ты точно больше не уйдешь? - Куда? Если уж меня сама Стихия отпустила, и плату не взяла - никуда не уйду. Тем более, от тебя. Жеод принес им жбан молока, услышал про плату и как-то странно усмехнулся: - Земля свою плату всегда берет, и у тебя тоже. Аль зеркало принести? Лит непонимающе вскинул на него взгляд. - А что не так? Кай тоже уставился на Лита, поразглядывать. Ореад, вернувшийся с другого плана бытия, казалось, вернулся и из другого времени. Даже в горах он не казался таким взрослым, и, пожалуй, дело было не в белоснежных, как кристаллы молочного хрусталя, волосах, а в глазах - потемневших до полуночной синевы. Будто тьма каменного сна разбавила собой их летнюю синь. Кай погладил его по щеке, рассматривая глаза. - А так... ты даже красивее стал. Лит вскинул брови, пожал плечами: - Тебе виднее. Что будем делать теперь, Кай? Я же, вроде как, вернуться должен, капитану влетит за потерю бойца. - Я тебя отнесу, - пообещал сильф. - Большая, сильная птица, - фыркнул парень, уткнувшись ему в голое плечо, с которого сползло одеяло. - Ох, точно, ты большая, сильная птица... - он явно пытался сдержать смех и не продолжить фразу. - Но глупая, да, - сильф расправил крылья. - И вообще, я не птица, я стрекозел. - Я тебе их хоть не помял? - Лит осторожно провел пальцами по кромке крыла. - Их сложно помять, звездочка моя. - Теплые... Знаешь, как страшно, когда не можешь почувствовать тепло, только каменный холод? - ореад погладил ладонью спину Кая снизу вверх, прошелся пальцами по коротким каштановым волосам на затылке, ероша переливающийся золотистыми искрами ежик. - Только больше не геройствуй, ладно? - шепотом попросил сильф. - Мне до конца контрактного срока оставалось три месяца. Отслужу и вернусь домой, в Феодосию. Поедешь со мной? - Поеду, - кивнул Кай. - У меня за год куча денег скопилась, куплю родственникам квартиру и выставлю из дома. И доучиться хочется, два года потерял, как с куста. А ты? Я тебя в "горячие точки" больше не пущу. - А что я? Я журналист... Работаю... летаю... неуязвим и бессмертен. Лит тронул пальцем отметину у него на ребрах, под грудью. - Я уж вижу, как неуязвим. Ничего, заговорю тебя, чтоб пули отскакивали... И вдруг пригнул его голову, впился в губы властным поцелуем, враз потеплев, словно в теле заполыхал внутренний огонь. Кай ответил таким же жарким поцелуем, прижал к себе крепче. - Не пущу никуда... мой, - Лит сдернул с него одеяло, приподнялся, бросил толстую шерстяную ткань поверх своего одеяла. Земля была теплой, словно и не выстыла за ночь, хотя на траве поблескивала уже сохнущая роса. Ореад бережно, чтоб не помять "немнущиеся" крылья, уложил на одеяла своего князя, прижал к земле его руки, целуя беспорядочно-быстро, оставляя на белой коже краснеющие следы. - Да никто и не забирает, - между поцелуями только и успел пробормотать Кай. Лит чувствовал себя нормально, только когда касался сильфа. А когда взялся ласкать его, снова и снова проходя губами, руками, опять губами по каждому шраму, по каждому сантиметру прохладной, пахнущей ветром и снегом, кожи, почувствовал себя полностью и окончательно живым. А вот Кай шевелился довольно вяло, хотя и пытался реагировать. - Говорил же тебе, что в каменном сне опасно, выпила Стихия из тебя все силы, да? - Лит лег рядом, уверившись, что Кай - его Кай - цел и в полном комплекте, обнял его, накидывая на сильфа край одеяла. - Ну, все-таки это немного не моя Стихия, ничего, очнусь на ветре, - Кай повернулся, обнял его, затихая. Через полчаса Жеод, тактично оставивший их наедине, заглянул в закуток за баней, хмыкнул, глядя на спящих. - Бедовые головушки... не поевши, не попарившись - спят. Ладно, - и ушел в дом. Лит разметался на одеялах, раскинул руки, пальцы вплетались в траву. Легкий прохладный ветер обдувал вольно разлегшегося поверх него Кая, ласково гладил его волосы. - Я тебя люблю, - шепнул ветер Литу на ухо. Ответно шелестнула высокая трава: - Люблю. Ветер впутался в траву, улегся там, свернувшись. И задремал.