Просто вместе

      Есть масса всяких штук в этом странном мире, которые остаются неизменными. К примеру, восход солнца - хочешь ты этого или нет, но он будет, семь нот и ни одной больше – вот и докажи, что ты гений, с подобными-то ограничениями, едкий дым сигарет – и никакие «сладкие добавки» не избавят от горечи на губах, чай Earl Grey – там точно найдется бергамот, иначе это какой-то другой чай.       Неизменными останутся стрелки на часах, отсчитывающие секунды, минуты, часы, дни... вечность, каменные глыбы Стоунхенджа, дрянная лондонская погода и пальмы в ЛА. Нет, конечно, если когда-нибудь наступит конец света, то все это исчезнет. Даже время. Но ведь и этого мира уже не будет. Ничего не будет.       А пока есть... Не изменится звук волынки – уши в трубочку сворачиваются, легенда о короле Артуре – это какое-то важное наследие, цвет газона – он может варьироваться, но гамма довольно скудная: между блекло-зеленым и насыщенно-изумрудным, правила игры в гольф... Иначе это уже будет какая-то другая игра.       Алекс мог бы долго перебирать в уме неизменные константы – множество вещей, явлений, никак не связанных друг с другом, но на которые можно опереться в поисках стабильности. Дарящие надежное ощущение земли под ногами.       Только не помогало.       Он падал. Проваливался в бездонную пропасть. Катился в никуда.       Есть масса всяких штук в этом странном мире, которые остаются неизменными. Масса! Жаль, что этого нельзя сказать про человеческую натуру.       Мы все неумолимо, порой незаметно глазу, вкусу, осязанию меняемся. Каждый божий день... Новый опыт, новые победы и поражения, новые приобретения и утраты – они все оставляют свой след. И мы меняемся. Если этого не происходит – есть вариант, что ты уже труп.       Можно свято и наивно верить, что однажды вспыхнувшее чувство окрепнет, выдержит любые испытания, сохранится в твоем сердце до могильной плиты. Можно.       А можно получить по лбу фразой:       - Извини.       И в этом «извини» прозвучит нечто, что выбьет почву из-под ног. Что докажет тебе, как ты был безнадежно слеп и глух. Нет, не нем, но все твои слова для единственно важного человека так и не стали поводом тебе поверить. Пустыми обещаниями – вот как их слышал тот, кто сейчас нужен больше, чем воздух, вода или пища.       И поиск тех штук, что всегда остаются неизменными, не спасает. Ни разу.       Можно сколь угодно долго проверять чувства дорогого тебе человека на прочность, можно даже в какой-то момент решить, что отныне и во веки веков вы неразделимы, ибо есть же связь... телепатическая, прочная, нервущаяся. Можно обнадежиться тем, что вы – это неизменно, это навсегда. Ведь столько пройдено, преодолено, рассказано...       И оказаться в дураках. С неукладывающейся в голове мыслью, что от тебя... просто устали. Именно в тот момент, когда ты сам нуждаешься. Очень нуждаешься в ободряющей улыбке и теплом взгляде глаз цвета горького шоколада.       Майлз... Их история отношений не проста – гладкой и ровной ее не назовешь, но у Алекса никогда не возникало сомнений в том, что за всеми размолвками, недопониманием и затяжным молчанием по-прежнему сохранялось кое-что неизменное – дружба и любовь. Несмотря на все слова!       Майлз уходил, обижался, но любил. Майлз принимал, прощал и возвращался. Майлз был с другими, но это не имело значения – как в сказке со счастливым концом он сдавался и признавал: «Я тебя люблю».       Алекс привык к этому «люблю». Вот в чем беда. Привык, а потому упустил драму близкого человека – есть предел. В отношениях нельзя все время играть в одни ворота: рано или поздно тот, кто порой с трудом отбивает пасы, может махнуть рукой и покинуть поле. Мол, играй сам.       Тернер вспоминал последние месяцы, и они казались ему бесконечным праздником. Боже, чего стоила «Олимпия» в Париже! Алекс старался не смотреть на фото, сделанные фанатами, но упорно к ним возвращался. Они оба выглядели действительно счастливыми и сияющими. От осознания близости друг друга. И кто бы что ни говорил... Никакой буффонады на публику. Это было искренне. И его прикрытые глаза вкупе с блуждающей, мечтательной улыбкой, и губы Майлза, шепчущие уже не в микрофон, а ему на ухо: «And your love… is standing next to me!» Все было по-настоящему.       Все было ложью. Самообманом.       И самое честное, в чем мог себе признаться Алекс, Майлз имел право.       На эту ложь.       На это:       - Я, кажется, влюбился.       Он имел право на свое. Личное. Отдельное от Алекса. И это теперь боль Тернера. Это его ноша – очередной спектакль под названием: «У крутой рок-звезды крутая подружка-модель». Живи с этим.       И новый урок: он все такой же эгоист, как и прежде, не научившийся ловить настроение... импульсы, ментальные волны, излучаемые Майлзом. Ведь то, что творилось после концерта в «Олимпии»... Как можно было принять это безумие, эту истерику страсти за чистую монету? Да, они не так часто проводят вместе время, чтобы наскучить друг другу. Но тем не менее... Столько лет вместе! Эмоциональные всплески случались, конечно, но не такие. По накалу проведенную вместе ночь можно было сравнить с примирением после распада «Марионеток». Слишком много жадных ласк, слишком много странных разговоров.       Как будто Майлз спешил объять необъятное перед тем, как уйти... Как будто... ставил точку в сомнениях. И наконец выбрал. Какую-то неведомую Суки. Бл...ть, откуда она вообще взялась?       «Чересчур много драмы, Тернер, - заметил некий ехидный голосок, принадлежащий неприятному скептику, поселившемуся в голове Алекса. – Все гораздо проще, чувак. Ты восемь лет делал мозг своему лучшему другу. Клянешься в любви, но держишь вторым планом. Теперь твоя очередь наслаждаться эпическим моментом: узнать, каково это – когда выбирают не ТЕБЯ».       Или все намного сложнее... Есть порог, достигнув которого, нужно его переступить. Смело. Чтобы двигаться дальше. Возможно... Возможно, Майлз сделал именно этот шаг.       Переступил.       Алекс, перекатывая в руках бутылку виски, пялился пустым взглядом в телевизор и тщательно задавливал в себе желание перезвонить Майлзу. Офигенный день Влюбленных! То, что доктор прописал! Фактически – мастер-класс: как вернуть одного замечтавшегося фронтмена с небес на землю. И ткнуть лицом в его же дерьмо. Урок преподает – Майлз Кейн, обаятельный засранец, сука, трахающий сейчас где-то кукольную красотку. Ибо... любовь у него приключилась.       И эти хмельные порывы ревности и злости Тернер тоже старательно втаптывал ногами обратно в подсознание. С превеликим трудом.       Потому что ярко помнился сочный поцелуй на день рождения. Такой... Типа, дружеский. Под аплодисменты. При друзьях. Перт, Австралия. Кейн в качестве суппорта. Все время рядом. Все это время он был рядом. Алекс кайфовал от его присутствия, от его «шаговой доступности»: они с октября практически не расставались. Сначала состоялся короткий тур по Великобритании, затем небольшой перерыв – и оборотная сторона Земли: Австралия.       Майлз тогда в своей манере, улыбаясь во все тридцать два зуба, произнес забористый тост, подхватил Ала за воротник рубашки и притянул к себе со словами: «А это мой подарок, дружище!». И поцеловал. Впечатался в его губы. И для всех это был всего лишь стеб в кейновском духе. А для Алекса - нечто иное: широкий жест – мол, никуда ты от меня не денешься, Тернер.       А он и не собирался. Несмотря на то, что Ариэль как-то быстро поселилась в его доме в ЛА и освоилась на правах хозяйки, но дистанцию держала, умничка, умело изображая влюбленную герл-френд. А то, что в ее Инстаграме постоянно появляются фото с какими-то «левыми» парнями – так то друзья. У всех есть «друзья».       Главное – она умела быть деликатной и нетребовательной и, в отличие от Алексы, не таскала музыканта в любую свободную минуту по тусовкам и фэшн-показам. И Майлза воспринимала как часть Алекса, не собираясь с ним тягаться за право обладания телом фронтмена «Мартышек». И, тем более, душой. Свои дивиденды от этого альянса девушка уже и так получала: ее популярность в сетях взлетела до небес. А это деньги. Пиар. Недаром после пары лет статуса подружки Алекса Тернера и непоняток из-за разрыва с ним (вопрос так и остался открытым: кто кого бросил?) Вандерберг станет «one of Vine's most popular personalities with 1.8 million followers». Собственно, почему бы и нет? Каждый добивается успехов в той сфере, на которую таланта хватает.       И в Австралии ее на дне рождения не было. А Майлз был. С самым крутым подарком. Вопросом, заданным после феерического поцелуя, едва слышным, интимным шепотом, с отсылкой к общему прошлому: «Ты мой?».       Зачем? Зачем он его задавал, если готовился к отступлению? Или... Или Алекс опять все себе надумал. И в Австралии Кейн еще мирился с ролью того, кого никогда не выведут на первый план с откровенным заявлением: «А это Майлз. Я его люблю. И если вы до сих пор не поняли, то он... почти прописался в текстах моих песен. Тем вдохновением, что не озвучивается в словах».       Оставалось только гадать. В какой момент подул ветер перемен: в тот самый, когда Алекс рассказал о новом гениальном плане Стива, и Майлз принял это как должное, или много позже, во Франции? На сцене «Олимпии»?       Вряд ли Майлз сейчас захочет каяться и выворачивать душу наизнанку. Глупо это. И поздно. Требовать ответов надо было сразу, как только Кейн произнес: «Пойми меня. Мне это нужно». Тогда стоило спросить:       - Это конец? Или у нашей истории еще будет продолжение? А, может, начнется нечто другое? Сколько? Сколько тебе нужно времени? Ты вернешься? Не как друг, а как человек, которого я люблю. Я когда-нибудь... снова... смогу признаться: «Я твой»?       Но Алекс промолчал. Он сжимал мобильный побелевшими от напряжения пальцами и лишь пару минут спустя выдавил неразборчивое:       - Хорошо.       Может, Кейн ждал иной реакции, может, Суки – это так, проверка. Отпустишь или нет? Может...       А может и нет. Алекс ни в чем сейчас не был уверен. Он, как брошенный щенок, петлял в лабиринте домыслов и предположений. Выпав из реальности. Путаясь в мыслях и воспоминаниях последних месяцев.       ...Майлз буквально вылизывал его шею, кусал за кадык, отнимал последний вдох. Во время концерта в «Олимпии» между ними так искрило, что даже у Мэтта иссяк запас остроумия. Друзья, словно разом ослепнув и оглохнув, делали вид, что ничего особенного не происходит. Правда, Куки, когда они покидали сцену, неожиданно выдал: «Только не в гримерке, пожалуйста». Близкие отношения уже давно было бессмысленно и смешно скрывать – чересчур много посвященных в их тайну, поэтому они просто сбежали сразу после выступления в номер отеля. Без дурацких отмазок. Иначе светило прямо в гримерке.       Алекс покорно подставлял шею, откинув голову назад. Вжимаясь спиной в стену возле входной двери – Майлз с порога его атаковал, нетерпеливо стащив с Тернера сначала кожаную куртку, а затем принявшись за пуговицы на рубашке. Но они поддавались плохо... Кейн нервничал, рычал и, не справляясь с острым возбуждением, кусался. А потом вылизывал. Алекс ему не помогал – не спешил раздеться, не спешил избавить Майлза от одежды.       Он плавился, оголяясь нервами от накала бушующей в любимом человеке страсти. Ему было, черт побери, до дрожи в коленках хорошо... От осознания, что его все еще так хотят. Что он все еще так желанен. Что он все еще на первом месте.       Вероятно, это та самая константа, необходимая Тернеру, его якорь – всегда быть для Майлза на первом месте. Именно благодаря этому знанию его мир обретал подобие равновесия, гармонии. Забавно, что он только сейчас это понял. Когда лишился этого баланса. Ведь... если вдуматься, все его «черные полосы», внутренние провалы ощущались по-настоящему только тогда, когда Кейн оказывался в недосягаемости. В какой-то мере это стимулировало творческий процесс, но лучше сочинялось все же, когда... Когда. Самое печальное... даже находясь в ссоре, Алекс подспудно не сомневался, что нужен Майлзу.       «Я все тебе прощу», - вот лейтмотив.       Тернер чувствовал себя выжатым и испитым досуха. Но это чувство было... важным, правильным. Почему-то в ту ночь было очень важным и правильным не обладать, а принадлежать.       После Майлз, в посторгазменной неге, уже невесомо, почти не касаясь губами, выцеловывал замысловатые узоры на многострадальной шее Алекса, гладил кончиками пальцев его грудь и нашептывал что-то, похожее на строчки текста.       - Что ты там бормочешь? – лениво поинтересовался Тернер, пытаясь вслушаться.       - «I'm sorry I met you darling, I'm sorry I met you...» - тихо пропел Майлз.       - «The Meeting Place»? Ты поешь «The Meeting Place»? – удивился Алекс, приподнимаясь на локтях. – Почему?       - Не знаю... – помолчав, отозвался Кейн. – Она вышла очень настроенческой, тебе не кажется? Я люблю эту нашу вещь. Ведь так часто бывает... Встречаются люди, влюбляются, живут этим чувством, а потом – бац! И извини, дорогой, что я тебя вообще встретила. Все было ошибкой.       - По-разному бывает, - качнул головой Тернер. – У всех все по-разному. Даже если на первый взгляд кажется, что одинаково. Мы влюбляемся и перестаем любить индивидуально. Каждый человек – это целая вселенная. И у каждого своя история. Его личная. Она может быть внешне похожа на чью-то еще, но внутри себя мы... чувствуем и переживаем так, как только именно мы умеем. Ты понимаешь, о чем я? – молодой человек сел, просветленный этой простой мыслью.       - Ал, я иной раз, честно, не всегда поспеваю за ходом твоих мыслей – случается, да, - усмехнулся Майлз. – Тебя часто заносит. В какие-то заумные дали. Но сейчас... Да, я понимаю, о чем ты, - вздохнул он. – Понимаю. У каждого своя драма. Или мелодрама. С элементами комедии. И мы рассказали всего лишь одну из многих-многих историй. А расскажем ли еще, Ал?       - Не знаю, - честно ответил Тернер. – Сейчас не самое подходящее...       - Да, слышал. В твоих интервью, - перебил его Майлз и откинулся на подушки. – А будет ли оно... это подходящее время? Для нас с тобой? Для нашей музыки. Может, не так, как в 2007 году. Даже... Оно и не должно быть так, как тогда. То уже в прошлом. Мы... Те «мы» уже в прошлом, - добавил он.       - Мне казалось, ты этого больше не хочешь, - осторожно проговорил Алекс. Это был первый раз с момента ссоры времен хамбаговской эры, когда Майлз вновь заговорил о... Нет, не просто о совместном написании песен. Первый сольник Кейна громче слов свидетельствовал: некоторые вещи, как их не вычеркивай, все равно останутся между ними - творчество. И ведь классно же было! Стать частью лирики Майлза. Остаться за его спиной тенью. Но знать, знать, что он – важная составляющая. Что он тоже... вдохновение. Катализатор. Мотиватор.       А вот «Марионетки»... Они, словно по умолчанию, не поднимали больше тему камбэка. И в интервью с легкостью отшучивались. Как будто это уже настолько неактуально, что даже спрашивать – дурной тон.       - Я всегда хочу. Всегда хочу делать это с тобой, детка, - хмыкнул Майлз. – Но когда тебе все время отказывают... Мазохизм, верно, продолжать хотеть?       - Я... – Алекс взлохматил волосы - ему на лоб упала челка. Он ее неловким движением зачесал назад. Хотя на сцене уже ювелирно справлялся с ней. Даже расчесочку завел. Чтобы в отражении Майлзовых глаз, позерствуя, наводить марафет. Чтобы увидеть едва сдерживаемый от этого фиглярства хохот. – Я... – надо просто сказать правду. – Я уже работаю над новым альбомом «Мартышек». Думаю, по окончании тура мы плотно засядем в студии.       - В курсе, - зевнув, равнодушно проговорил Кейн. – Не поверишь, но я тоже уже работаю над своим новым альбомом. Думаю, по окончании тура я плотно засяду в студии. Как считаешь, мне удастся снова вас опередить с датой релиза?       Тернеру не нравился тон разговора. И то, куда он выруливал. Опять в зыбкие пески и опасные болотные топи. После такого отчаянного секса, наверное, попавшего в десятку самых-самых - и на тебе. Ощущение - словно не колесили бок о бок целый месяц и планами не обменивались.       - Ма... Ты можешь рассчитывать на меня, - пробормотал Алекс, пытаясь обойти стороной острые углы. – Если мое участие...       - Нет, Ал. В этот раз я сам, - отрезал Кейн. – Я хочу сделать от и до МОЙ альбом. Мне это нужно.       Знал бы Алекс, что вскоре его еще раз тряханет от этой фразы. Но в восприятии Тернера тогда между ними происходил сложный, но, видимо, необходимый Майлзу диалог. О тех неудобных граблях, на которые уже оба наступили. И Тернер согласился мысленно, что, пожалуй, со стороны любимого это верный ход. Он хоть и сыграл роль тени за спиной, и для них это был момент единения и окончательного примирения, но по факту результат оказался неприемлемым для Кейна, а тень чуть ли не заслонила собой самого музыканта. И злых языков, утверждавших, что без Алекса Тернера Майлз Кейн - пустышка, было много.       - Ал... – неожиданно смягчился Майлз, - я люблю тебя. Люблю все, что есть между нами. Но давай так... Есть «Arctic Monkeys», а есть Майлз Кейн. Как независимый музыкант и ваш друг, я при возможности всегда составлю вам компанию, потому что... черт побери, «Мартышки» - одна из моих любимых современных групп, где вокалист – мой лучший кореш. А есть «The Last Shadow Puppets». Я не буду загадывать на будущее – это бесполезно. Четыре года прошло – серьезный перерыв для проекта, говорящий только об одном: время не причем – нужен интерес. А его нет. У тебя нет. Но если ты захочешь... действительно, Ал, захочешь, я забуду о том, что я Майлз Кейн. Рвану хоть в Антарктику, если ты посчитаешь, что там – самое место для творчества. Для поиска идей, - он усмехнулся.       - Я запомнил, - кивнул Алекс. И улыбнулся. Потянулся за поцелуем. Получил его. И еще один. И еще... Неприятный осадок от разговора растворился в новом приступе истерики страсти.       А сейчас вернулся. Горьким озарением: Майлз-чертов-Кейн резал на живую. Отвоевывал свою независимость. От Тернера. По всем фронтам. Потому что... устал.       Оставив всего одну надежду:       - Я все еще твой друг. Это неизменно.       Оставив всего одно обещание:       - Рвану хоть в Антарктику...       Но ни эта надежда, ни это обещание не спасали. В них не было ни слова о любви.       Бл...ть, как же больно! Невыносимо... невыносимо больно!       Последний глоток виски. Со дна. Интересно, а который сейчас час?       Алекс мутным взором обвел спальню – огромную и пустую. Дом в ЛА впервые не радовал уютом. Раздражал. Он сидел на краю кровати и пялился в экран телевизора. И не замечал, что тот все это время был выключен.       Тернер излишне аккуратно поставил бутылку на пол, подался вперед, оперся локтями о колени и спрятал лицо, а затем, выплескиваясь вулканом изничтожающих душу эмоций, вдруг вскочил, подхватил несчастную тару и швырнул ее в стену.       Бутылка осыпалась крупными осколками.       Алекс опустился прямо на пол, повесив голову. Погружаясь в пьяное забытье.       Таким его и нашла в четыре утра Ари, вернувшись с вечеринки, – сидящим на полу, обнимающим себя за плечи, уткнувшимся подбородком в грудь. Спящим.       Есть масса всяких штук в этом странном мире, которые остаются неизменными. Имбирные пряники или парад шляпок на скачках Роял Аскот, красные двухэтажные автобусы или банки томатного супа на картине Энди Уорхолла, смерть Ромео и Джульетты в финале шекспировской трагедии или двадцать шесть букв в английском алфавите.       Есть масса...       Любовь точно к ним не относится.