Не прощаюсь

Мне надоело обижаться. Все равно, ты мне первым не напишешь, хотя и скучаешь не меньше моего. Осёл. Кстати, может, во мне обезболивающее молвит. Охота поделиться последними открытиями, пока, кроме мыслительной работы, я больше ни к чему не допускаюсь… Данке шон, мобильный с Интернетом не отобрали. Знаешь, я не привыкну. Хочется договорить: «никогда», но ты так часто повторял мне, что зарекаться – значит, притягивать… Я, пожалуй, послушаюсь. Нужно же когда-то начинать тебя слушаться… Так вот, о чем я? Не привыкну – обнимать её, не оглядываясь испуганно, вдруг ты стоишь где-то рядом. Не привыкну целовать другую, чувствуя, как девичьи, чуть сладковатые от привычного утреннего капучино губы напрягаются, отвечают на мою ласку. Да, пожалуй, целовать её и эта разница во вкусе – вот что больше всего меня раздражает. Мне нравился другой вкус – твоих редких сигарет, которые ты курил, чтобы самому себе казаться круче, а кого круче – неизвестно. Я, по крайней мере, так и не понял. Кому и что ты доказывал, Кислый? Мне? Отцу? Ей? А зачем? Ладно, знаю. Ты сказал бы: «Зану-уда!». И еще рассмеялся бы. А затем перестал бы веселиться, зная, что я прекрасно раскусил это отыгрывание образа типичного Кисляка. Конечно, разве у такого как ты могут быть проблемы? Нет. Тот случай, когда ты разрешал употреблять «никогда». И я всегда качал головой, не осуждая, не пытаясь переделать тебя. Просто мне грустно, даже сейчас, когда нас разделяют километры, когда ты больше не испытываешь моего терпения и благодушия своими язвительными шуточками и подчеркнуто поверхностным отношением ко всему. Мне кажется, что я знаю и вижу тебя даже лучше, чем ты сам. Может, это самонадеянно с моей стороны, но… Никто не стоит этого шанса, никто не должен платить такую цену. Ты всё решил за нас двоих, ладно, я смирился с этим. Ты – упрямец, поискать еще второго такого. Ты – разгильдяй и повеса для каждого, кто хоть раз с тобой пересекался. Ты – умеющий отказываться от себя, от своих чувств. Противоположность всем критикам и умникам, предпочитающим лечить тебя, а не просто заглянуть глубже, открыть свои застеленные шаблонами глаза шире – и рассмотреть тебя, настоящего тебя. Но ты всегда позволяешь повесить клеймо, ложное, обидное. Мне хочется всем закрыть рты. Доказать, объяснить, обелить тебя. А, может, и не нужно этого? Если все узнают, что ты не богатенький Буратино, а настоящий мальчик – может, тогда они сумеют тебя достать? Задеть за живое, ранить, согнуть? Нет, я не хочу этого. Лучше… Я буду знать, ты – догадываться. И достаточно, чтобы мы были сча… Не знаю, чем заменить это слово. Ты отгородился от понятия счастья. В пользу Яны. И, вроде бы, в мою. Прости, благодарить как-то не охота. Ты всегда пьёшь черный. Без сахара. Крепкий, горький. С резким привкусом, который не теряется даже за мятными нотками жевачки. Кофе или отсутствие привычки облизывать губы – тут мне бы поучиться у тебя – делают твои губы суховатыми и почти безвкусными. Другое дело, когда пробуешь тебя дальше. С тобой всегда так, да? Верхняя оболочка – ложная, непробиваемая. А глубже – с каждым глотком густота вкуса ощутимее затягивает, впитывается в каждую венку. Я не насытился, не отравился, но… подсел. Ты все решил за нас обоих, но, как отучиться от себя, рассказать забыл. Снова не за что благодарить. Я рад, что алкоголь в букете твоего вкуса вспоминается слабо. Ты стал заботиться о себе, больше думать, что полезно, а что вредит – в первую очередь, хоккею. Да, пошути, давай. «Я стал тобой, Костер! Докатился! Скоро юбку надену!». Неисправим. Но такой смешной… Иногда я думаю, может, ты откупился от меня? Вот так, отдав мне Яну, уступив её, из-за которой мы стали соперничать. Ту, борьба за которую предательски сблизила нас, превратив не во врагов, как часто бывает в нашем возрасте, а в… друзей. Да, друзей. Ты сам решил за нас, помнишь? Что же мысли так путаются? Я часто ловлю себя на том, что думаю теперь под стать твоему характеру. Изменчиво, рвано, запутанно, чтобы самый опытный следопыт не сумел повторить путь хитросплетений и раздумий. Чтобы не понял, не распознал, что я собираюсь спрятать среди всех потуг серого вещества. Да, это я загнул что-то. Всё – ты… Почему целая неделя прошла, а ты так и не «написал позже»? Зачем было обещать? Или это автоматически? Лишь бы я отстал? Господи, я скоро развяжу Третью мировую, если мне назначат третью неделю госпитализации. Врачи-фюреры в один голос нагнетают, что лучше перестраховаться. Папа нервничает, мама плачет в трубку, а потом врет, что поперхнулась чаем. Ага, каждый раз чаевничает, когда мне звонит, так я и поверил… Черт, да я клянусь, что выйду на лёд! Слышишь?! Андрей, ты слышишь? Я тебе обещаю, что буду играть. Ты же понимаешь, что теперь у меня даже намека на выбор нет. Когда ты мне впервые сказал, что не веришь в обещания, что не обещаешь сам и не ждешь от других оправданий такого пустого понятия, как слова, что я тогда сказал? Сказал, что никогда не подведу тебя, что выполню каждое обещание, которое тебе дам. Плевать мне – и тогда было, и сейчас, - что ты не веришь и в слово «никогда». Я верю. И я никогда не подведу. Я вернусь на лёд, мы будем с тобой в одной пятерке, будем обмениваться результативными передачами. Я никогда не сдамся, слышишь? А твое решение… Я наберусь наглости и смелости – и оспорю его. Отказаться от хоккея – чем это серьезнее, чем смириться с участью быть чьим-то, быть её? Пофиг. Я никогда, никогда-никогда не привыкну её целовать. Аккуратные губы-бантики, мягкие, податливые. На красивом точеном личике. Девушка-мечта, неприступная, честная, верная. Я готов был многое отдать за возможность быть с ней. Готов был драться с тобой. Я ревновал её к тебе, так яростно и маниакально, по поводу и без… Я цеплялся за каждую ниточку, соединяющую вас. И эти ниточки привели меня к тебе, примотали намертво, тонкие, но крепчайшие, невидимые, незнакомые материи. Неправильные, как весь ты. Я разматывал клубок, с каждым мотком всё отчетливее понимая, до чего меня доведут и моя ревность, и твоя бесконечная задиристая способность оказываться в нужном месте. Ты сам не знал, куда ворвался? Ты ведь не специально, скажи? Говорят, что переделать человека невозможно. Тогда что? Ты разбудил меня? Разбудил – и сам проснулся? Или мы чокнулись? Всё пройдёт, стоит нам вырасти из юношей в настоящих мужчин? Это было бы классным выходом, только… Мне совсем не хочется. И привыкать к ней не хочется. Хоть ты и не прокомментируешь ни одного из вышеизложенных абзацев, но мне полегчало. Ты всегда искусно обходишь краеугольные кусочки моих писем. Не споришь, не соглашаешься. Просто… Смаргиваешь несколько раз – я точно знаю. Ненавижу расстраивать тебя, но если перестану ворошить твоё внутреннее богатство, оно застынет, как золотые залежи гнома-жмота. Ты – настоящий мальчик, помни, пожалуйста. И чувствовать – страшно и опасно, да. От этого бывает больно, но такие как ты от этого не умирают. Честное слово. Мой дорогой друг, Кислый с горьким привкусом кофе, свежестью мяты и ноткой бросай-окончательно-уже-курить сигарет. Отпишись, не гони. Я не женится тебе предлагаю, а просто пальцами по клавишам постучать. И вложить смысл в «Нормально», которое ты выдавливаешь на моё «Как дела?». Имей совесть, а то впечатление, что ты имеешь моё терпение. Иметь – какая волшебная привилегия. Ты научил меня замечать её. Ты же пытаешься и отобрать. Я окрепну, вернусь в команду, а потом – обещаю – твои решения оспорю с дотошностью, которую ты во мне так ценишь. Потому что ты, может, и привыкнешь, что за своё бороться стыдно и предосудительно. А я – нет, не привыкну. Потому что каждый раз, когда Яна тянется меня поцеловать – я зажмуриваюсь, я вру себе. Я жду другой вкус, а он сладкий, на зло, приторный, не тот! Ты носишься вокруг, стебешь меня, лжешь, чтобы сбить её с толку, запутать. Заставить бросить меня. А потом – толкаешь обратно в мои объятия, силой разводя мне руки. Лжешь, что ты – бесчувственная сволочь, а я – весь такой пай-мальчик, идеал. Сам шепчешь мне, что я лишен изъянов, сам бесишься, мечешься… О, да, ты все порешал, решатель хренов! Короче, я жду твой ответ ровно час. А потом – пишу Яне, что ты разлагаешься в своей квартире. Пусть едет и делает тебе втык по самое не горюй. Может, тогда ты хотя бы разъяренных пару строк осилишь мне прислать. Не играй со мной в бессердечного. Я чувствовал его, твоё сердце, помнишь? Можешь затроллить каждое моё слово. Вот такой я у тебя романтик. У тебя и у неё. Тролль. Разрешаю. Обломался, да? Потому что я научился тебя цеплять. Да, я горжусь этим немного. Я знаю, что тебе не пофиг на меня. И, пожалуйста, не пей. И не кури. Забей в полуфинале за меня. Шайбу эффектную, а лучше – две. Яна перешлет мне видео, я просил её снимать на мобильный. Так что – улыбайся. Мне. У тебя есть час, Кисляк, я не шучу. К твоему вниманию я уже привык. И отвыкать не планирую, понял? Врежу тебе, когда вернусь, за вот эти выходки. А лонгеткой, говорят, больно. Проверить хочешь? Ты онлайн. Андрюх… Не прощаюсь.