Оконное стекло

Здравствуй, бессонница. Как поживаешь? Смею полагать, весьма недурно, хоть вид у тебя и болезненный. Ты — единственный мой посетитель. Сидишь со мной до утра в этой богом забытой дыре, выслушивая мои бредни, пахнущие потом и шизофренией. Мне смешно до коликов, до тошноты, до боли — от своего паршивого и всеобъемлющего одиночества. Оно раздирает меня на куски, нарезает тонкими ломтиками, того и гляди, сожрет со всеми потрохами в виде жалких призраков былых иллюзий. Побочный эффект? Остатки галлюцинации? Что живет в моей голове? Что бы то ни было — оно голодное, очень голодное, и каждый раз, когда стрелки часов забегают за отметку полуночи, оно играет симфонию своего урчащего желудка на струнах моего больного разума. Струны скрипят, визжат, лопаются в немом крике о помощи, но никто, — слышишь, никто и никогда, — не слышит чужих криков. Я кричал так долго, что голос охрип, а в ушах еще четырнадцать дней стоял звон собственной беспомощности. На пятнадцатый день этот звон превратился в грохот набата. Моя бессонница, ты видишь то же, что и я? Рассвет в кислотно-зеленых оттенках, как слова о долгой и счастливой жизни в эпилоге к красивой сказке — фарс и ложь, лицемерие и глянцевый блеск детского леденца на палочке. Пластмассовое счастье в картонной упаковке — мое персональное электрическое солнце. И даже оно скоро не выдержит. Разлетится, сверкая миллиардами осколков в предсмертном раскаянии ледяной электрической дуги. Мое персональное солнце всегда норовит меня укусить. В голове были сотни идей — куда они подевались сейчас? Листы исписаны мелким почерком, исчерканы, исчерпаны, запятнаны чернилами, холсты залиты краской, забрызганы, закрашены и изрисованы вдоль и поперек, и все одно — я остаюсь бесконечно одинок и опустошен, стоит лишь отвернуться. Все исчезает, как мираж. Все всегда исчезает. Когда таблетки оставляют за собой послевкусие, осколки разбитой галлюцинации оставляют за собой послесловие. И то — в виде вырванной страницы в конце книги. Когда ты паришь где-то на грани собственного сознания, ты совсем не задумываешься, откуда взялась трещина на оконном стекле. На самом деле, все намного проще — треснула хрустальная призма твоего мировоззрения, но никак не оконное стекло. Моральные устои пошатнулись, тебя прижимает к стенке твоя убежденность в завтрашнем дне, но этой убежденности не станет, когда ты вспомнишь, кем был вчера, а завтрашний день разлетится на кусочки, когда поймешь, кто ты сегодня. Сегодняшний день дал мне лишь одну уверенность: я ни черта не знаю в этой жизни, но по-прежнему сижу в свете своего персонального солнца, со своей персональной бессонницей на соседних койках, со своими персональными кошмарами и бреднями в обнимку, и, знаете, что? Мое оконное стекло давно треснуло.