Улыбка Силанны

Шелест опавших листьев и спотыкающихся шагов; шум ветра в густых древесных кронах – и прерывистый звук дыхания; еле различимый стук мелких капель по широким шляпкам осенних грибов – и мокрые дорожки в грязи и пепле, оставшиеся на нежных девичьих щеках… «Почему… почему ты не пришел раньше? Почему ты его не спас?» Но нет ответа – лишь печальный взор темно-синих глаз, в которых давным-давно растворилась вечность. Почему?.. И, пошатнувшись, она все-таки падает – подломленное деревце, внезапно потерявшее опору, и тонкие белые руки зарываются в лесную подстилку, после чего она сжимается в комочек, закрывая уши ладонями – но в ее голове по-прежнему звучит треск горящих деревьев, с жутким грохотом проваливается вниз рухнувшая крыша дома, а на фоне всего этого, против слепящего ярко-рыжего, чернее самой ночи, с жуткими лиловыми глазами!.. Почему? Почему ты его не спас?! И, вскинувшись, Ильфина все все-таки закричала – тонко и пронзительно, точно раненый зверь, потерявший родное логово, семью и надежду… надежду на то, что завтра утром все-таки встанет солнце, и наступит новый день! День, когда птица с обгоревшими крыльями будет тоненько высвистывать печальную мелодию у обратившегося в пепел гнезда. День, когда изувеченная душа не будет безутешно плакаться равнодушным небесам, пока ноги упрямо будут нести ее все ближе и ближе к источнику ее еженощных кошмаров. День, когда проклятая эльфийская память забудет то, что видели глаза, и позволит насладиться днями, часами, мгновениями счастливого неведения – слепой веры в то, что вот-вот… …откинется занавесь – толстая, пушистая, любовно связанная из душистых трав и тростника – и внутрь залетит легкий ветерок, в вихре вплетенных в волосы цветов и развевающегося платья, еле слышно простучавший босыми пятками по земляному полу. – Дедушка! – после чего старого эльфа, задремавшего в «кресле» из гнутых древесных корней, обовьют хрупкие белые лозы – руки внучки, и на тонком указательном пальце левой он увидит роскошную медово-золотистую бабочку, похожую на блик солнца, отразившийся от гладких камушков, разбросанных на берегу реки. Весенняя пестрянка, или, как ее называли более набожные, «улыбка Силанны» редко появлялась так далеко на севере, предпочитая песчаные отмели южных границ Ироллана, так что престарелый друид, «только на мгновение, клянусь памятью Бритигги!» отвлекшийся от росписи глиняных фигурок, с удовольствием полюбовался изящным насекомым, прежде чем перевести взгляд подслеповатых глаз на ту, что стояла за его плечом. – Опять весь день в лесу пробегала? – голос его, которым раньше впору было пленить девичьи сердца, ныне стал хриплым и резким, точно у заледеневшего старого дерева, – Ильфина… – Ох, дедушка! – если он ждал покаяния, то ждать придется еще долго, – Сейчас же весна! Ну кому захочется в такую чудную погоду сидеть за пыльными свитками и слушать заунывные истории о давно минувших днях? Обещаю тебе, едва наступит осень, я вернусь в Силину и засяду за учебу, но прошу, сейчас!.. – И почему мне кажется, что в прошлом году я слышал от тебя то же самое? – еле слышно вздохнул старик, тем не менее, улыбнувшись, когда смеющаяся внучка поцеловала его в слегка облысевшую макушку и умчалась прочь вспугнутым оленем – вот только что стояла рядом, а уже – ищи-свищи! Эх, такую ловкость и скорость – и заставлять ее обходиться лишь луком… Может, не так уж и не права была Туидхана, когда позволила женщинам своего клана взять в руки боевые клинки? «Убереги Силанна», – будто испугавшись крамольных мыслей, Вараэн Шепот Листвы прикоснулся к висевшему на груди глиняному трилистнику, отвращая возможное недовольство своей богини упоминанием имени предательницы… хотя, может быть, сделал это чуть менее яростно, чем большинство его соплеменников. Все же, как ни крути, он был не настолько сопливым юнцом, чтобы не помнить День Огненных Слез, а также последовавшие за ним добровольное изгнание благородного Тиеру и, что самое горькое, предоставленные рыцарями Ордена Дракона доказательства того, что темная королева Тарлада вовсе не была причастна к гибели короля Арниэля и сожжению священного Древа… Впрочем, как это часто бывает в таких случаях, немногие эльфы сумели признать свою вину и раскаяться за ненамеренное зло – куда большая часть населения Ироллана до сих пор считала темных эльфов изменниками и предателями, не то сговорившимися, не то подкупившими и озерные кланы, что помогли им бежать от правосудия, и даже драконьих рыцарей, что лишь зазря кичатся своей беспристрастностью! Увы, но обвинить кого-то, пусть и незаслуженно, гораздо проще, чем сознаться в собственной неправоте, так что, хотя к изгнанным кланам и были посланы эмиссары, дабы «убедить» их вернуться домой, не один светлый эльф вздохнул с облегчением, узнав, что сыновья Туидханы «высокомерно», «презрительно», и, что самое важное, «неблагодарно» отвергли предложение воссоединиться на земле своих предков и остались бесславно гнить в сырых пещерах, замкнувшись на собственной гордыне… Кхм-кхм. Ну что ж, по крайней мере, король Аларон оказался мудрее отца, и хотя на последователей Малассы по-прежнему косо поглядывали, никто уже не удивлялся, заметив у ворот таверны привязанного к коновязи зубастого ящера, плотоядно облизывающегося на нервно ржущих лошадей. Или, скажем, увидев на ярмарке плотный черно-фиолетовый тент, под которым, закутавшись в неизменный плащ, молчаливо сидел торговец редкими грибами, сушеным лишайником или – мечта любого кузнеца – кислотной кровью подземных гидр, незаменимой при травлении клинков из сумеречной стали! Да, темные эльфы никак не тянули на обиженных ангелочков, и, если верить слухам, порой творили такое, что самые дикие орки Ранаана дружно побледнели бы от ужаса, но, по крайней мере, со временем их детская обида на светлых собратьев практически сошла на нет, и два народа кое-как, но научились терпеть присутствие друг друга, не устраивая ежедневных стычек на границах, так что можно было надеяться… Ну, впрочем, это его уже совсем не в те дебри понесло. Прошлое – то прошлое, а будущее ведомо разве что самой Асхе, так что, древний ты мечтатель, чем зазря пялиться в потолок, перебирая воспоминания давно ушедшей юности, лучше бери-ка в руки кисть – и за работу, пока опять не уснул! Вот сюда чуть-чуть белил… совсем немного. Вот так… А еще каплю лазури. Толику изумрудной пыли… Может быть, добавить золотого? Хотя нет, это уже явно будет лишним. Хм. Ну что ж, если не считать несколько кривовато вышедшего глаза, присевший на пеньке заяц вышел очень даже славным, и, думается, вполне сгодится какому-нибудь купцу из Империи Грифона, охочему до «эльфийских побрякушек». Все-таки, хоть многие и ругали Аларона за то, что тот открыл границы и позволил инородцам вольно разгуливать по лесным дорогам, экономика Ироллана от нововведений только выиграла, и даже самые упертые приверженцы традиций не могли не отметить, что отношения с соседними государствами стали крепки, как никогда раньше, а тонкие шелка из Серебряных городов или цветная стеклянная посуда, которую мастерили в герцогстве Волка, пользуется немалым спросом. Конечно, величайшие упрямцы до скончания дней своих будут есть исключительно с глиняных тарелок и наряжаться в звериные шкуры или ткани из древесной коры (и среди них будет неизменно числиться один престарелый друид), однако та же Ильфина относилась к новшествам куда благосклоннее, и с удовольствием разглядывала украшения, привезенные гномами из Гримхейма, а то и примеряла какое-нибудь особо вычурное атласное одеяние, в котором вполне сошла бы за знатную леди! Вараэн беспрестанно ворчал, фыркал, точно дикий кот, а порой и вовсе начинал занудным голосом читать лекцию о славной истории эльфийского народа и его полном равнодушии к заморским диковинам, но даже он признавал, что, скажем, в том нежно-голубом платье внучка смотрелась просто неотразимо, и лишь сама Силанна уберегла его от мимолетного порыва достать-таки кошелек! «Баловница», – отложив порядком измазавшую пальцы кисточку, старик все-таки улыбнулся, после чего, поставив готовую фигурку на стол, откинулся в своем кресле… и почти тут же вынужден был согнуться в три погибели, разрываемый мучительным кашлем. Что ж ты так… Рука уже выученным движением метнулась к поясу, где с недавних пор постоянно болтался кожаный мешочек, наполненный мелкой серебристой пылью, и, захватив горсточку, друид глубоким вдохом отправил жгучее снадобье в легкие. Что именно это за порошок – он не знал, но, по крайней мере, был точно уверен, что никаких темных чар на него не наложено… да и разве потребно друиду, хранителю лесов, разбираться во всякой подземной растительности? Уж наверняка Айшан, старый интриган, добывал его из какого-нибудь мерзкого гриба с невыговариваемым названием, да вдобавок еще и растущего где-нибудь в таких местах, куда порядочному эльфу соваться строго противопоказано, так что Вараэн без лишних вопросов выкладывал на стол честно заработанное золото, после чего, если было настроение, еще и усаживался с древним темным эльфом где-нибудь на завалинке – раскурить трубочку-другую хорошего тарладского табака… ах, ну да, верно – «Дыхания Чернодревья». Эти имперцы, даром что без зазрения совести присвоили себе бывшие земли Туидханы, так еще и взяли привычку все эльфийское переименовывать на свой лад, будто надеясь, что от этого их откровенно кислое вино станет слаще, а постепенно вырождающиеся плантации табака станут расти пышнее! Айшана, как ни странно, эти нововведения скорее веселили, чем злили – очевидно, старик, в отличие от своих юных собратьев, на которых еще накатывали приступы ностальгии, был вполне доволен новой жизнью, и с удовольствием рассказывал о причудливой жизни пещер, о светящихся грибах, хищных червях и гнездовьях сумеречных драконов, приправляя все своим вечным «Желчь Малассы, но вот теперь-то ты мне точно не поверишь! Буквально лет пять назад…» Эх. И почему все древние конфликты нельзя решить таким образом – всего-то двумя трубками и полным коробом приключений, о которых так хочется кому-нибудь рассказать?.. «По крайней мере, наш пример доказывает, что это вообще возможно», – не без удовлетворения подумал Вараэн, проверяя количество оставшегося порошка. М-да, еще раза на два, не больше… Впрочем, Айшан со дня на день должен был объявиться у дверей, так что старый друид не особенно переживал – может, его приятель и был довольно экстравагантной личностью, но о данных обещаниях (и обещанном вознаграждении) не забыл бы и во сне, так что, дождавшись, пока жгучие искры в его груди улягутся на место, Вараэн уже вполне бодро встал на ноги и, чуть пошатываясь, двинулся к полке над камином, за новой игрушкой. Волшебный огонь, полыхавший зелеными и золотистыми язычками, уже немного приугас, но, постучав ногтем по очередной фигурке – толстой и будто чем-то недовольной сове – друид убедился, что глина хорошо просохла и вполне готова к раскраске. Может, сделать птичку белой, в темных крапинах? Или дымчато-серой, в затейливом угольном узоре? Или все же постараться и расцветить ее всеми оттенками коричневого?.. – Гр-рф-ш-ш. Гр-рш-ш, – и, спустя некоторое время, – Гр-ру-у-а-ах! – О, началось, – со вздохом поставив сову обратно, Вараэн демонстративно закатил глаза, – Айшан, старый ты позер, может быть, уже перестанешь дурачиться и издеваться над бедным животным? «Кхе-кхе… но, признайся, поджилки-то у тебя затряслись!» «Кто, я? Ничего подобного, клянусь когтями Малассы!» «Э, а я-то что? Сам привадил этих чертовых зайцев – совсем обнаглели, прямо из-под ног выскакивают!..» Он мог бы это сказать. Он всегда так отвечал, после чего, довольно небрежно пропихиваясь под занавеску (отдернуть ее? Ну, это слишком просто…), вваливался внутрь, волоча за собой кое-как сдернутый с седла вещевой мешок, из которого вечно торчали чьи-то сушеные лапы, вяленые хвосты и скрюченные щупальца – ты только попробуй, какая вкуснотища! Да, он был довольно странный, этот темный эльф, если не сказать – немного сумасшедший, но, видно, именно этим он и нравился своей мрачной богине, что уже не одно столетие позволяла ему беспрепятственно шарахаться по самым потаенным уголкам Асхана. Порой Вараэн и журил друга, намекая, что тому уже давным-давно пришло время осесть где-нибудь в тихом местечке, подальше от суетного мира, и провести остаток дней в покое и довольстве… но Айшан, упрямец, только хитро позыркивал на него из-под надвинутого на глаза капюшона, и, вытряхивая из трубки пепел, неизменно отвечал: «Прости, старина, но мы с тобой молимся совершенно разным богам. И если ты, пень трухлявый, можешь спокойно сидеть в своем лесу, то меня зовут тени, обещая новые приключения… а я слишком глубоко погряз во тьме, чтобы оказать им достойное сопротивление!»… – Ну, чего не заходишь? – старые кости, так их и эдак, не больно-то торопились выйти на улицу, чтобы в очередной раз помочь нерасторопному темному эльфу с его объемистой поклажей… или эта дурная ящерица снова решила запутаться в сбруе? И как только Айшан с ней справляется – ну невоспитанная же зверюга, одни зубы, а мозгов!.. – Долгонько тебя не было, я уж думал, до ярмарки не появишься… – и, помолчав в ожидании ответа, добавил, – Айшан? Только не говори, что ты опять заснул в седле! – и, зацепив высохшими пальцами тяжелую, как одеяло, занавесь, он с трудом отодвинул ее в сторону, подслеповато захлопав отвыкшими от дневного света глазами… Кажется, он так и стоял – сгорбленный и бледный, с ниспадающими до самой земли серебристыми волосами – когда ослабевшие от старости уши уловили еле различимый щелчок взводимого арбалета. Знаменитого арбалета темных эльфов, которые они мастерили из корней энтов и заряжали отравленными стрелами, способными остановить даже закованного в доспехи рыцаря. Кажется, он еще успел удивиться, почему сквозь пелену слез видит не одинокого всадника, а, как минимум, троих. Кажется… …а потом ему в грудь, без труда справившись с теплой курткой из оленьей шкуры, воткнулась острая боль, что мгновение спустя разбежалась немеющей волной, тут же обратившей мышцы в кисель и затуманившей сознание. Пожалуй, будь старый эльф хоть парой десятков лет моложе, он бы сумел справиться с этим ядом, призвав на помощь целительные чары, но, увы – еще до того, как нужные слова принялись сплетаться на его языке, ноги уже отказались ему служить, и вот несчастный старик, еле слышно вздохнув, рухнул на пол, даже не почувствовав удара о землю. Какое-то время он еще жил – мучительно тлел на краю лучинки, скорчившись и невидящими глазами уставившись куда-то в сторону, пока левая рука медленно тянулась к глиняному трилистнику, пока затухающий разум, вот-вот готовый унестись в обитель Драконов, твердил лишь одно: «Ильфина… Сохрани Ильфину… О, Силанна, сохрани ее!» До тех пор, пока один из разбойников, заметив, что упрямый друид еще дышит, не помянул желчь Малассы и, проходя мимо, умелым ударом ноги не сломал Вараэну Шепоту Листвы шею, отправив его… …в беспросветную тьму, на дно чернейшего болота – как то, что сейчас медленно, по-хозяйски обстоятельно засасывало в себя молоденькую эльфийку, пробиравшуюся мимо обгоревших стволов деревьев. Лес Ироллана, когда-то порожденный самой Силанной, невозможно было уничтожить каким-то крошечным пожаром, и влажное дыхание листвы быстро загасило готовое разбушеваться пламя, а почерневшие клочья коры уже начали отшелушиваться с вековых стволов, точно старая кожа – не пройдет и пары месяцев, как свежий мох затянет уродливые проплешины, и лес залечит неглубокие раны… Вот только как быть с ранами душевными, от которых – увы! – не так просто избавиться? Как быть, если с каждым вздохом легкие опаляет несуществующий дым, если каждый шаг – как по раскаленным углям, каждый миг – вырванный из чужой жизни?! Как быть, если сквозь пелену горя уже проклевываются первые семена ненависти, и в лесных запахах ты вновь чувствуешь спертый дыханием воздух и отвратительную вонь давно не мытого тела, в затейливой игре предрассветных теней снова видишь силуэты ненавистных врагов, а в старческом кряхтении подсохшего дерева, как наяву, слышишь!.. …противный скрип колес, когда явно не первый год использовавшаяся повозка неуклюже подпрыгивает на лесных ухабах, заставляя всех трех своих обитательниц с вскриками биться о деревянные стены, перепутываясь одеждой, руками, волосами – всем, чтобы чуть погодя снова разбрестись в разные углы, откуда время от времени начинал доноситься тихий плач. Они не видели друг друга в лицо, не знали, как зовут, откуда они и куда их везут - кромешная тьма, порожденная плотным кожаным верхом повозки, не давала даже толком разглядеть собственные ладони, отбирала дыхание, закрадывалась в самое сердце и давила изнутри, будто нашептывая: надежды нет. Спасения нет. Никто не придет за тобой, глупышка, не прогонит схвативших тебя работорговцев, не отвезет, заплаканную, домой. Тщетно мечтать о благородном герое, который высвободит белую птицу из тесной клетки, ведь еще день-два – и граница Ироллана останется позади, а там – куда их повезут? В Империю Грифона, где, по слухам, вовсе не страдали от недостатка популярности бордели для знати, предлагающие, в том числе, и «лесной товар»? В Серебряные города, где могли найтись любители эльфийских красавиц, а то и просто сумасшедшие ученые, ставящие опыты и на живых объектах? Или, что самое страшное – в подземелья Игг-Шайла, в города темных эльфов, откуда ни один раб еще не возвращался живым?! Под длинными ресницами в который раз набухли предательские слезы, и рука Ильфины потянулась к груди – но нащупала лишь обрывок кожаного ремешка, зацепившийся за перепутанные волосы. Где, где она его потеряла, старый свой амулет, подаренный еще матерью?.. Вчерашний день (или это было позавчера?) припоминался смутно: как почувствовала в воздухе дыхание пожара, донесшее с порывом ветра струйку зловещего дыма, как, не чуя ног, побежала домой, как вырвалась из цепких руки колючего кустарника – не ходи, не надо! – и увидела пылающий ад на том месте, где еще полдня назад возвышалось дерево-дом, где между толстыми корнями приютились окна из плиточек янтаря, и лишь самый острый глаз мог рассмотреть мохнатую занавесь – входи, что же ты медлишь? Ведь кого бояться друиду, живущему посреди леса, зачем отгораживаться от мира прочными дверями, если по утрам к завтраку прибегают пронырливые белки, а то и старый олень, лениво почесавшись о складки коры, милостиво позволит себя угостить подсоленной хлебной корочкой?.. Зачем запираться безобидному старику, уже лет пятьдесят не державшему в руке оружия страшнее деревянного резачка, зачем прятаться его внучке, не видевшей в этом мире существа страшнее голодного медведя, выбравшегося по весне из развалившейся берлоги? К чему ждать беды, тем более – беды внезапной, непрошеной, незваной, что нагрянет посреди дня, обагрит когти кровью, а потом еще и изловит отшатнувшуюся, испуганно вскрикнувшую девушку за длинные волосы, закинет на плечо, швырнет, точно мешок картошки, в жадно распахнутый зев повозки! Наверное, если бы такое произошло где-нибудь в лесу, Ильфина дралась бы отчаянно, и работорговцам пришлось бы изрядно постараться, чтобы научить ее покорности!.. – но тогда, глядя, как обращается в кучу золы все ее беззаботное существование, она не могла даже закричать, даже пальцем пошевелить, и до сих пор чувствовала себя не то больным зверьком, не то ожившей куклой, которой хотелось лишь одного: чтобы ее оставили в покое. Ведь, даже если проклятая повозка вдруг остановится, а работорговцы отпустят своих пленниц на все четыре стороны – куда ей идти? Куда податься? После той страшной ночи, когда под толстым слоем грязи погибла вся ее семья, весь ее невеликий мир сосредоточился вокруг дома старого Вараэна да редких вылазок в ближайшие города, Силину и Фоллтиль, тогда как весь остальной Ироллан, не говоря уж о соседних государствах, казался вовсе заоблачной высью, в которую, как ни прыгай, ни за что не забраться смертному! И сейчас, когда древесное убежище, ставшее ей родным на целых двенадцать лет, было сожжено дотла – где, в каком краю она сможет вновь обрести надежное пристанище? Где отыщет место, которое сумеет назвать домом, не опасаясь, что однажды и оно исчезнет бесследно, по капризу стихии или злых сердец, не ведающих, каково это – оказаться маленькой девочкой, плачущей над общей могилой?.. Сможет ли она – о, Силанна, хоть когда-нибудь! – снова почувствовать… – Ай! – и, потеряв равновесие из-за резкого толчка, Ильфина в очередной раз полетела носом в пол, кубарем перекатившись через другую девушку и довольно чувствительно приложившись затылком о чье-то острое колено. Было больно, вдобавок, измученное тело отозвалось полным спектром «божественных» ощущений, и первые несколько минут девушка слышала лишь бешеный стук крови в ушах да – где-то там, на краю сознания – приглушенные голоса снаружи, в которых явно чувствовалась нарастающая тревога. Вот заржала лошадь, после чего повозка содрогнулась еще раз, видимо, получив крепкий удар от взбрыкнувшего животного, и тут же свистнул кнут – возница явно пытался навести порядок, но, судя по нарастающему шуму, без особого успеха. Вот откуда-то со стороны послышалась крепкая ругань на незнакомом языке, а чуть погодя раздался глухой удар – словно бы тяжелый рыцарский конь, взяв препятствие, одновременно вбил в землю все четыре копыта… Кто-то все-таки подоспел им на выручку? – …рок! – как-то невнятно, с этим их жутким щелкающим акцентом, выкрикнул один из темных эльфов, за мгновение до того, как раздался совершенно отвратительный звук – мокрый, хлюпающий, как будто где-то поблизости, упав наземь, лопнуло яблоко в затвердевшей от жары кожуре! – и мгновение спустя – такой же тяжелый, но мягкий удар о землю, сопровождаемый испуганным визгом ящера. Вот – чавкающий звук, вместе с недовольным фырканьем, похожим и не похожим на лошадиное, после чего животное вновь топнуло копытом, наверняка оставив в лесной почве немаленькую дыру! И… и мгновение спустя Ильфина едва успела, доверившись инстинктам, броситься на пол повозки, попутно увлекая за собой ближайшую соседку – едва успела, прежде чем кожаный полог со свистом принял на себя удар огненного шара и в мгновение ока вспыхнул ярким пламенем! Силы чернокнижник не жалел, и заговоренная кожа, которую не взял бы даже нож, почти сразу же обратилась в пепел, позволив Ильфине осторожно поднять голову, чтобы увидеть… Единорога. Могучий зверь, которому далеко не каждый взрослый мужчина смог бы заглянуть прямо в глаза, белоснежной статуей застыл между повозкой и оставшимися в живых работорговцами – вторым темным эльфом и худощавым человеком, что нервно комкал в руках незаряженную пращу, явно пригодную, чтобы отпугнуть волка или медведя, но едва ли подходящую для более серьезного сражения! Чтобы узнать о судьбе их товарища, достаточно было лишь посмотреть на длинный витой рог, который до самого основания был покрыт уже начавшей запекаться кровавой коркой – и, судя по выражению глаз, единорог был вполне готов вновь пустить свое оружие в ход, насадив на него парочку-другую непонятливых противников. Быть может, эти мистические создания и были миролюбивы по природе, но глуп был тот, кто недооценивал их дикую силу, их проворство, а уж совсем безнадежным дураком слыл выходивший на битву с ними один на один! Ибо, только-только темный эльф вновь начал собирать на ладонях магическую энергию, собираясь запустить в волшебного зверя какое-то из своих заклинаний, единорог, не дожидаясь развязки, скакнул вперед, много быстрее и легче, чем можно было ожидать от существа подобных размеров! Он даже не наклонил голову, но рог его, похожий на дивное копье из слоновой кости, вспыхнул белым пламенем, что змейками пробежало вдоль закрученных бороздок и, сорвавшись с острия, ярким всплеском ударило чернокнижника прямо в лицо. Оно не обожгло его, не заставило бледную кожу превратиться в черные лохмотья, не обуглило до костей – но пылающие лиловым сиянием глаза внезапно потухли, затянувшись молочной пеленой, и, сдавленно вскрикнув, темный эльф откинулся назад, прижимая руки к лицу… естественно, при этом невольно выпустив поводья своего ящера. Последний же, явно не горя желанием в следующий раз увидеть страшный рог в собственной груди, с визгом рванулся в кусты, и единственная присутствующая здесь лошадь явно собиралась последовать за ним, однако резкий скрип натягиваемой тетивы заставил всадника, рванув уздечку, остановить храпящего коня, после чего совершенно ошарашенно уставиться на нового противника – беловолосую эльфийку, что, схватив валявшийся возле убитого чернокнижника арбалет, недвусмысленно наставила его на врага. Кто убил его? Ты? Или, может, один из твоих приятелей?.. Уж наверняка этот человек мог бы рассказать ей донельзя трогательную историю об убитом на войне отце и беспомощной матери, о голодных детишках, просящих еды, о том, как трудно найти достойный источник заработка в до сих пор не оправившейся после Войны Пятого Затмения стране… Возможно, при этом даже выяснилось бы, что в поход за «живым товаром» он отправился впервые, нанятый в какой-нибудь пропащей таверне, и не нужно будет обладать большим умом чтобы понять: мальчишку собирались использовать как откуп, если, случь-что, попадутся на границе, а кабы и добрались до точки сбыта, то не факт, что счастливый «подельник» не занял бы почетное место среди остальных рабов! Темные эльфы никогда не славились верностью клятвам, особенно данным чужеземцам, так что, вполне возможно, встреча с единорогом спасла от беды не только несчастных пленниц… но Ильфине до этого не было дела. Потому что перед ее глазами все еще зияла пламенная пасть, что безжалостно сожрала всю ее прошлую жизнь и выплюнула на обочину истории; потому что целый мир рухнул, и осталось лишь найти и покарать тех, кто его уничтожил; потому что она опять была одинокой, никому не нужной сиротой, которую уже не отыщет приехавший на ярмарку старый друид, не присядет рядом, поддернув слишком длинные седые косы, и не прошепчет на ухо, что всякий раз, когда где-то плачет ребенок – выходит, сама Силанна проливает горькие слезы, а в таком случае священный долг любого ее жреца – вернуть богине счастливую улыбку! Силанна, Силанна… ты послала нам своего воителя, свое любимое дитя, защитника своих первородных лесов – но почему он не пришел раньше? Почему, о мудрая богиня, почему он его не спас?.. И нет ответа – лишь безмолвный взор, видевший этот мир еще на заре сотворения, в котором боль раскалывающегося земного ядра смешалась с исцеляющими слезами Луны, в котором жили и умирали тысячи тысяч поколений смертных существ, в великом и нескончаемом танце жизни… «…потому что, стоит умереть одной звезде – на ее месте тут же появляется другая, такая же прекрасная и удивительная. А потому не стоит грустить о мертвых – ведь они ждут нас там, среди звезд, под крыльями Драконов, и они грустят, когда мы грустим, и улыбаются, когда мы радуемся жизни. Так что – не грусти, улыбнись же, Ильфина!» …даже если – увы! – так хочется заплакать. Даже если под руку уже ложатся знакомые до последней складочки древесные стволы, если тропинка, не на один раз отбеганная в детстве, привычно щекочет ноги метелками травы, и хочется закрыть глаза и поверить, хотя бы на капельку, на мгновение поверить!.. Это ведь не так уж мало – на мгновение обмануться… Это ведь ужасающе много – позволить себя обмануть. Уж лучше просто увидеть. Сила Земли – в ее стойкости, и, чем тешить себя бессмысленными иллюзиями, проще – с размаху, с корнями, точно глупый сорняк, возомнивший себя садовой розой! Все же сорваться на бег, рвущий жилы, безнадежно-отчаянный, дальше, дальше – пока, вырвавшись из плотного переплетения ветвей, не рухнуть лицом в высокую траву, в солоноватую от древесной золы почву, забыв утереть непрошеные слезы. И лежать так долго-долго, почти не удивляясь отсутствующему шуму гигантской кроны, почти дожидаясь того момента, как хриплый, словно у простуженного ворона, голос позовет озорницу домой – ведь солнце уже касается верхушек деревьев, а значит, давным-давно пора сесть за низкий круглый столик и достать чашки из вишневого дерева, в которых так славно заваривать травяной чай… – Ильфина… И можно будет еще долго сидеть у порога, слушая сонное мурлыканье засыпающего леса, наблюдая за бабочками, вьющимися у фонаря… Что?.. – Глупышка, – снова прошептал этот странный голос, похожий то ли на шелест листвы, то ли на шорох бесчисленных песчинок, – Того ли ты ищешь, дитя?.. – Кто… кто ты? – девушка тут же вскочила на ноги, тревожно озираясь по сторонам, – Покажись! – Глупышка… – повторил голос, и на мгновение – всего на мгновение! – Ильфина была готова поклясться, что заметила в обгоревшем остове дуба – уродливом угольно-черном трупе с воздетыми к небесам обрубками рук – чью-то фигуру, будто вылепившуюся из сожженной древесины. Мгновение спустя она уже пропала, но мертвое дерево будто почувствовало это прикосновение, и в том месте, где появился этот образ, корка сажи пошла трещинами, вспухая и осыпаясь на землю, пока из-под нее, точно струя воды из пробудившегося гейзера, не выскользнула тонкая упругая ветка, зеленой змейкой протянувшаяся к небу и распустившая веера нежных листочков. Еще чуть больше минуты – и ветка уже стала в мужскую руку толщиной, и Ильфине стоило немалых трудов оторваться от удивительного зрелища, чтобы вновь поискать взглядом собеседницу. – Ты дух? – предположила она, – Дух природы? Ответом ей послужил смех – или же это просто сильный ветер пробежал сквозь листву? Звук был странный, но при этом довольно приятный, теплый и душевный – он наполнял тело силой, позволяя чувствовать себя огромным деревом, чьи корни оплетают кости мира, а непоколебимый ствол уходит до самых облаков, и требуется действительно огромная мощь, чтобы заставить этого великана хотя бы дрогнуть одной из тысячи тысяч своих ветвей. – Я – та, кто я есть, эльфийское дитя, – кажется, отвечать прямо она не собиралась, и голос ее стал глубже и торжественней, – Я – камень, я – дуб, я – червь и я – олень. Я зверь и птица, я цветок и дерево, я плодородная земля, дающая жизнь всему, и я же голый камень, не порождающий ничего. Поэтому не спрашивай меня, Ильфина – ты знаешь, кто я. – Но… это же невозможно. Это не можешь быть!.. – Ты звала меня, малютка, – чуть смягчившись, богиня вновь приняла видимый облик, сплетенный из высокой травы, пронизанной солнечными лучами, – Ты хотела спросить – так спрашивай. – Я… я… – Ильфина почувствовала, что щеки ее начинают розоветь, – Но я… – Потому и спросила я: того ли ты ищешь, дитя? – Силанна улыбнулась распустившимся цветком мака, тут же начавшим наливаться огненным цветом, - Если ты боишься задать простой вопрос… – Почему? Почему ты его не спасла? – …на который сама же и знаешь ответ, – невозмутимо закончила богиня, – Вспомни, чему учил тебя твой наставник. Вспомни, что у крохотной букашки или у самого короля – каждому отмерен свой срок, а на останках старой жизни неизменно появляется что-то новое, – тут она рассыпалась мошкарой, и смех ее вновь зазвучал над миром – в перезвоне крохотных крыльев, – Цени время, отпущенное тебе, и когда придет твой час – я позову тебя туда, где ты встретишь тех, кого потеряла… Но не раньше. Поэтому иди, Ильфина. Иди… и живи! Живи… каждым новым мигом, радуйся солнечным лучам на своей коже – и дыши, ибо помнишь цену, что была не единожды заплачена за твою жизнь. Живи… каждым новым днем, старайся сделать его лучше, чем тот, что отгорел вчера, и если вдруг можешь изменить этот мир хоть на мгновение… хотя бы на время взяв опеку над двумя девочками-рабынями, вместе с тобой спасенными из лап работорговцев – значит, день прожит не напрасно, и не стоит думать, что ты отняла этот срок у кого-то другого. Живи… век за веком, сезон за сезоном – не забывай, что жизнь дана тебе не напрасно, что в этом мире еще таится множеством уголков, где властвует несправедливость, еще скрывается немало вещей, которые стоило бы исправить… ну, хотя бы попытаться. Живи, дитя! Живи!.. …И, словно отвечая этим давним воспоминаниям, на руку Ильфины, во главе отряда единорогов пробирающейся к западным границам Ироллана, откуда – в который раз! – донеслись тревожные вести о бесчинствующей банде разбойников, доверчиво садится знакомая бабочка – дивная роспись янтарных бликов на нежной позолоте крылышек, что еле заметно шевелятся, отвечая теплому дыханию, пока девушка тихо рассматривает посланницу своего Дракона. Я буду жить. И если так случится, что за этот день я успею сделать хоть что-нибудь полезное, выходит, в тот далекий час твой единорог не напрасно пришел к нам на выручку и защитил от беды. Потому что теперь… теперь защищать нас буду я. Надеюсь, у меня получится. Во всяком случае… я попытаюсь. Ты ведь это мне хотела сказать? – Ты довольна, Силанна?.. Она не ответила. Вслух, конечно. Но где-то там, в густом лесу – может быть, шелестом листвы? Или поскрипыванием нагревшихся стволов деревьев? Или сонной тишиной камня, нежащегося в тепле весеннего солнца?.. – совершенно точно улыбнулась ее богиня.

Конец.