Считая до трёхсот

Оранжевое небо тонким звенящим куполом накрывает землю, изредка затуманиваясь остовами кораблей-облаков, бороздивших его просторы. Оно тянется вниз, лучами почти зашедшего солнца силясь дотронуться до каждого неизведанного уголка. Разгоняет тени, в последние мгновения дня даря засыпающему миру живительный свет. А внизу, вместо зеркального отражения в оставшихся после вчерашнего дождя лужах — кровь. Идёт война. Шаг за шагом проходя по голой каменистой пустыне, она касается почти каждого, если не забирая жизнь, то оставляя практически без воли и желания сражаться. Стиснув зубы, люди, волею судеб закинутые на край света, раз за разом поднимают мечи в вечном споре. С врагом. С войной. С собой. Сого утирает яркие капли, брызнувшие из раны только что убитого повстанца, и замирает на миг, полной грудью вдыхая тяжёлый воздух. Он, наверное, единственный, кто не чувствует себя чужим на бранном поле. Наслаждается, улыбаясь холодно и про себя считая каждого врага, у которого отнял жизнь. Двести один. Кровь повсюду: на одежде, что уже, кажется, насквозь пропитана ею; на коже, в контрасте с тёмно-алым выглядящей ещё бледнее; на оружии, буквально поющем от переполняющего его удовольствия. Призвание меча — убивать. Кромсать тёплую плоть и ощущать на стальном теле горячую жидкость, с которой за несколько секунд тает жизнь. Ещё, ещё и ещё. Ему всё мало. Сого, чувствуя это каждой клеточкой тела, стремится насытиться сполна. После слишком длинного отдыха длиной в два с половиной года он рвётся к тому, что больше всего привлекает, разгоняя бешеный адреналин по венам. Он играет, совсем не беспокоясь о том, что ставит собственную шкуру на кон. Так ведь интереснее. Двести пять. Сого не оглядывается, сосредотачиваясь лишь на смертельном вихре, что кружит его в этом Богом забытом месте. Движения точны и резки — нельзя тратить время на раздумья о подходящей цели. Они идут в руки охотника сами. Нужно лишь не прогадать с выбором места удара. Один взмах — следующий. Скрещённые клинки, уворот, уклон, быстрый выпад — ещё один. Двести восемь. Звон стали тяжёлым грохотом врывается в уши, перемешиваясь с барабанным стуком сердца. Лёгкие разрываются от нехватки чистого кислорода: даже Окита задыхается, куда уж там Хиджикате-курильщику. Глаза застилает едкий дым от взрывов бомб, которыми так любят пользоваться Джои, внезапно вставшие на одну сторону с Шинсенгуми. Воевать бок о бок с теми, кого пытаешься выследить и посадить за решётку уже несколько лет — Сого не привыкать. Лишь бы до окончания схватки не воткнули нож в спину. Хотя именно в данную секунду верит Джои и Кацуре. Они же самураи. Двести тринадцать. За спиной очередного врага, выросшего будто из-под земли, мелькает знакомое красное платье, и через мгновение тот падает к ногам Сого, проткнутый насквозь. Перед глазами появляется девчонка из Йородзуя — перемазанная в грязи и чужой крови, с исцарпанными руками и разодранной щекой, но неизменно широкой улыбкой. — Двести пятнадцать, мистер садист, — показывает язык и срывается с места, закружившись в танце жизни и смерти с новым противником. — А ты, оказывается, умеешь считать до двухсот, — как бы между делом замечает, с удовольствием отмечая, как злится. Несколько секунд смотрит на неё, невольно подмечая меткие и невероятно быстрые удары. В безумстве боя есть своя притягательность, и она — удивительное её воплощение. Сила, страсть, ярость и удовольствие, мазками сумасшедшего художника расписанное на лице. Идеально. Фыркает и отворачивается, парируя выпад слева. Позёрка, желающая показать своё превосходство. Плевать он не хотел на всё: и на её клан, что с рождения готов жить лишь боями, и на силу, которой восхищается, отчаянно скрывая это. И на смутно скребущее в душе чувство… желание убрать подальше эту ненормальную. Чтобы не пострадала ещё больше. — Чёрт, — сплёвывает вязкую слюну и перешагивает через развалившиеся кишки и нечто, секунду назад имевшее притязания на его жизнь. Двести шестнадцать. Сого рвётся вперёд, освобождая земли своей страны от спятивших прислужников Аманто, готовых предать огню всё, что он любит и ценит. Идёт по головам, прокладывая кровавый путь. Черпает силы из страха врага перед смертью и поразительно жалкого взгляда, когда те осознают, что их время вышло. Он не потерпит предавших то, во что верит сам. И единственно верное наказание — смерть. Костлявая Госпожа любит своего слугу: он дарит ей множество душ, которых всегда будет мало. Скалясь в пустоте голым черепом, она следует за ним, совершая жатву. Потирает ладони, наблюдая за последними мгновениями сопротивления жалких людишек, и открывает врата туда, откуда нет возврата. Костлявая Госпожа любит своего слугу, но зорко следит за ним, ведь его душа самый лакомый кусочек. Она ждёт его уже очень и очень давно, и этот бой не исключение. А Сого ходит по острию лезвия и смеётся в лицо Смерти, каждый раз оказываясь вне зоны досягаемости. Ощущает ледяное дыхание за спиной и делает шаг вперёд. — Не дождёшься, — шипит, ни к кому не обращаясь. Он здесь не для того, чтобы проигрывать. Двести двадцать. Оранжевое небо просится вниз, рассыпавшимися осколками времени отражаясь в стеклянных глазах. Проникает в душу и шепчет едва слышно, сливаясь с ветром: — Очнись… Сого уже давно теряет счёт времени. Да и нужно ли оно? У сражения своё время: секунда — вдох; минута — взмах меча. А о часах уже никто не говорит. Битва, что останется в памяти предков, или будет забыта на следующий день, навеки застывает на сжатых губах. Остаётся немым воплощением новыми шрамами, что будут изредка болеть в сезон дождей. Он рычит, кромсая так и не открывших лица врагов, и внезапно замечает, что его спину давно прикрывают. Словно маленький смерч, Кагура в нужный момент всегда оказывается рядом. Подсечкой сбив слишком шустрого повстанца, садится сверху и широким жестом втыкает зонт в сердце. — Как грубо, — фыркает Сого, вытаскивая оружие из глаза противника. — Ты так и не научилась работать аккуратно. Смотри, вся грязная, — с укором качает головой, что заботливая мамочка, попутно отпихивая ногой покусившегося на голову девчонки. Та зло сверкает глазами из самого синего льда, вскакивает на ноги и снова исчезает. Гнев на мальчишку, одним только видом начинающего невероятно раздражать, подогревает и без того кипящую кровь. Она докажет ему, что стоит гораздо больше, чем он себе напридумывал. Кагура из клана Ято не нуждается в защите. Двести тридцать пять… А небо всё так же тихо просит: — Очнись… Оно чувствует беду. Но, понимая, что его не слышат, медленно агонизирует, окрашиваясь в алый. Прощается с миром, распахивая двери подступающей тьме, и неслышно молится за ещё дышащих на этой проклятой пустыне. Счёт безразличного времени отстукивает диким грохотом доли секунд до срыва. Безумие друга их всех убьёт. Сого трясёт головой, выбрасывая дурные, занесенные шальным ветром мысли. Поднимает меч и скалится ядовито, переступая новый труп. Им нет конца, им никогда не будет конца. Закончится ли эта битва? Не знает. Выживет ли он? Иначе и быть не может. Сого всегда воюет только за себя. Интересны лишь собственные идеалы и ценности. Однако иногда случается так, что они совпадают с людьми, совсем ему не нужными. Он по достоинству оценивает шутку судьбы, но даже здесь, в месте, что буквально похоже на ад, не удерживает свою натуру в узде. — Надо же, — тянет, делая шаг назад и оказываясь спиной к спине с Хиджикатой. — Вы ещё не умерли, Хиджиката-сан? — Ты успеешь состариться и облысеть, прежде чем я сдохну, — ухмыляется тот в ответ, сдерживая натиск сразу двоих. — Я… могу ускорить это дело, — невинно предлагает Окита с хищным блеском в глазах, выковыривая печень у одного из противников Тоширо. — Пошёл к чёрту. Двести сорок два. Сого старается не сбиться со счёта: поспорил с китайской девчонкой, что она неделю будет его рабыней, если он выиграет. Не сомневается в победе, но берёт себе всё больше повстанцев, плюя с высокой колокольни на усталость. Он здесь не для того, чтобы бездарно потратить время. Сердце внутри практически разрывается на части — вот-вот остановится, мелкими кусочками тая в остывающей крови. Мышцы горят огнём, плавясь от каждого следующего движения. Тело ведёт собственный бой: подгоняемое разумом и бушующей жаждой победы, оно раз за разом преодолевает прежние пределы, выходя на новый уровень. Забирая силы у убитых. Расширяя возможности благодаря проклятию Ада. Только велик ли резерв? Сого не думает об этом. Мысли о слабости подтачивают решимость идти до конца, поэтому заменяет все сомнения на чёткую картинку конечной цели — гора трупов и убитый главарь, развязавший бойню. Втянул их всех. Втянул её. Двести сорок шесть. Спотыкается о незамеченный камень и падает, больно ударившись коленом. На чём свет стоит проклиная чёртов булыжник, подбирает выпавший меч и поднимается, стремясь продолжить битву. Но, едва оказывается на ногах, понимает, что враги, в отличие от него, не дремлют. Восемь одинаковых, скрывших истинные лица, масок. Восемь клинков, отчаянно и яростно желающих оборвать ниточку, на которой висит его жизнь. Выхода нет. Сощуривается, просчитывая возможные варианты, исходя из своих невеликих сил. Быстро оглянувшись по сторонам, подмечает, что помощи ждать неоткуда. Что ж, тем лучше. Сделает ещё одну кровавую запись в тетради истории своей судьбы. Больше ведь для неё чернил не предусмотрено. Перехватив клинок, оскаливается и резко срывается с места. Уклонившись от первого удара, подныривает под второй и быстрым движением посылает врага в пучины преисподней, или райские кущи — не имеет значения. Отражает падение сверху, перекатом уходит в сторону и подрубает ноги замешкавшегося повстанца, а затем пронзает его насквозь со спины. Минус два. У него ещё есть шанс… …который тут же отнимает шутница-судьба. Меч застревает в теле. Пока Сого возится с ним, остальные больше не медлят. Шестеро коршунов рвутся к жертве, намереваясь сытно поужинать. Ей, бедной, загнанной в угол, всё равно некуда деться. Кровавый пир капитана первого отряда Шинсенгуми Окиты Сого закончен. Выхода нет. Шансов справиться со всеми у него просто нет. Но даже не думает отступать. Не сдвинется с места ни на дюйм, продав свою душу так дорого, насколько это вообще возможно. Сколько там уже набежало? Двести сорок семь? Или восемь? Сплёвывает досадно — сбился. Туман в голове мешает сосредоточиться, перед глазами плывут противные пятна. Сжимает рукоять меча, словно это последняя реальная вещь на земле. Секунды тянутся ужасно медленно: кто-то будто специально делает это, желая показать, насколько глуп и жалок будет последний яркий отблеск его звезды. Так и не дошедший до конца пути хищник, питавшийся чужими страхами и болью, сам оказывается в бездне, где поджидает Костлявая Госпожа. — Ну же, — шипит. — Давай. Шаг — так и не сделанный. Удар — так и не достигший цели. Вдох — замерший на середине. — Какого чёрта ты творишь? — прямо перед ним слишком быстро появляется запыхавшаяся китайская девчонка, принимая на себя основной удар. Стискивая зубы, ногой отпихивает одного, второго убивает зонтом, а вот с третьим справиться не успевает. Сого во всех чёртовых деталях видит, как сверкнувший в отблеске взорвавшейся бомбы меч проходит сквозь её плечо, окрашивая ткань в ненавистный бордовый цвет. Та, заменив стон на рычание, с размаху сносит голову врагу, и, больше не обращая внимания, резко разворачивается к следующему. Но те уже наготове; не мешкая ни секунды, набрасываются разом. Желая задавить числом. Секунда — и доводящее до бешенства красное платье скрывается за белыми спинами. Мгновение за мгновением… ничего не меняется. Обрывки кончающегося дозволения судьбы жить пеленают по рукам и ногам. Время будто останавливает свой чертовски быстрый бег, чтобы насладиться… смертью? Ну уж нет. Сого не позволит. Но, едва делает шаг, намереваясь покромсать всех в мелкие клочки, как снова замирает, совершенно наплевав на происходящее вокруг. Взгляд карих глаз прикован к тому, чему он совсем не хотел быть свидетелем. Повстанцы, атаковавшие Кагуру, оказываются совсем не победителями. Окита не успевает моргнуть, как тела разлетаются в стороны, что тряпичные куклы без души и сердца. В прямом смысле — без сердца. Слегка покачиваясь и опустив голову, она молча стоит на месте, держа в одной руке оружие, а во второй — ещё тёплый, секунду назад бывший живым окровавленный орган. Алая жидкость тонкими струйками стекает вниз, пропитывая и без того стонущую землю. — Эй, — Сого и рад бы дух перевести — выкарабкались, но слишком уж непривычна для него такая девчонка. — Ты в порядке? — взглядом окинув, замечает несколько серьёзных ран и понимает всю глупость вопроса. Но уже поздно. — В полном. Она вскидывается и растягивает рот в улыбке — идиотской, клоунской… совсем ей не идущей. Лицо будто маска, не выражающая ни единой эмоции. Но больше всего пугают глаза. Вместо живого, искрящегося, невероятно голубого льда там лишь мёртвое синее небо. Пустое, звенящее и не желающее никого впускать в свои просторы. Обратная сторона Ада. Только в тысячу раз больнее. Продолжая скалиться, Кагура склоняет голову на бок и переводит взгляд на сердце, которое неосознанно продолжает сжимать. Помедлив, отшвыривает, будто ненужный мусор, и снова смотрит на Сого немигающе. Как марионетка, которой вырвали всё человечное, а вместо этого вложили желание убивать. Отбирать жизнь для Ято — всё равно что дышать. Как она держалась до этого? — Попался, — тянет по слогам, а затем срывается с места, оказавшись рядом буквально за пару секунд, хотя до этого разделяло шагов сорок, не меньше. Где-то на задворках сознания Окиты просыпается животный страх: почуявшая кровь Ято не будет разбирать, свои или чужие. Размелет в прах и даже не заметит. Усилием воли давит эту мысль и поднимает меч, силой собираясь вернуть девчонку в нормальное состояние. Но та и не хочет с ним сражаться, отпихнув в сторону, не церемонясь, правда, в силе. От удара темнеет в глазах, а когда приходит в себя, осознаёт, что идиотка продолжает защищать его, даже слетев с катушек. — Ненормальная, — цедит, сплёвывая кровь. — Ненормальная. Встаёт, пошатываясь. Оглядывается кругом, оценивая обстановку. Смертельный вихрь продолжает своё жестокое путешествие. Хотя одно радует: врагов явно стало меньше. Значит, надо ещё немного потерпеть. Ещё немного. Сможет ли продержаться она? Кляня себя за так некстати проснувшееся беспокойство, Сого находит Кагуру взглядом и чертыхается громко и злобно. Эта психованная совсем не жалеет себя. Врываясь в гущу противников, пускает в ход руки, ноги и оружие. И абсолютно не замечает, что тело больше похоже на решето, которое вот-вот развалится. А ведь небо предупреждало. Шептало, звало, умоляло очнуться. Сейчас же — гробовое молчание и первые, бледные ещё звёзды на чёрном просторе. Они не будут ни за кого молиться. Лишь молча запишут судьбу каждого погибшего в его тетрадь. Кровью. Сого тяжело вздыхает. Наверное, у него нет выбора. Наверное, это его наказание за грехи. Наверное, так и должно быть. — Терпеть не могу возиться с детьми, — ворчит себе под нос и устремляется за Кагурой. Он привык делать грязную работу. И даже если в состоянии проснувшегося Ято она куда полезней, он вытащит её душу на этот грешный свет, загнав облик зверя подальше. Будь его воля — уничтожил бы совсем. Ей так будет лучше. А та, не оглядываясь, несётся вперёд, сея вокруг себя хаос. Не смущают оторванные конечности, отвратительный вид внутренностей и выколотых глаз. Всё что сейчас влечёт — кровь. Первобытная, дикая потребность, в праве первенства с которой может поспорить разве что необходимость дышать. Она не задумывается над тем, что делает. Всё будто приходит откуда-то изнутри, словно далёкие предки наставляют юную ученицу. Ведут по самому страшному, но и самому естественному для неё пути. Автоматически выполняет движения, которые быстрее всего приведут к желаемому результату, и ни на секунду не задерживается, мчится дальше, успевая не раз прикрыть спины друзей. Вот только самого понятия «друг» для Кагуры сейчас не существует. Люди делятся на две категории: добыча и те, убийство которых не принесёт удовольствия. Всё равно что хищнику вместо мяса есть траву. Ни вкуса, ни наслаждения. В голове нет ни одной мысли — дикая пустыня без единой травинки, и лишь где-то вдалеке нестерпимо ярко горит красный свет. Он раздражает, мешает сосредоточиться, и оттого злится ещё больше, кромсая подвернувшегося под руку врага. Временами Кагура будто видит себя со стороны и ужасается: израненное, едва держащееся на ногах тело, пропитавшееся кровью оружие, абсолютно пустой взгляд и оскал безумного чудовища. Синий лёд глаз кристалликами плавится изнутри, стараясь выпустить на свет душу, но ловушка слишком крепка. И сжавшись в комочек, плачет едва слышно и шепчет искусанными губами одно-единственное слово: — Очнись… Дать бы самой себе пощёчину — хлёсткую, чтобы клеймом горела на грязной коже, да не слушается тело, продолжая механически следовать чужой воле. Или своей? Кто-нибудь… Чёрное небо скорбно смотрит на бойню, устроенную по чьей-то глупой прихоти. Тысячи погибших, искорёженных тел, и жизней, что раньше срока прибрала к рукам Госпожа. Неужели все они настолько глупы? Неужели ни у кого нет сил остановить всё это? Неужели нет другого пути? Выхода и вправду нет. Война развязана и будет продолжаться до тех пор, пока не умрёт одна из сторон. Пока последний меч не выпадет из ослабевших рук. Пока не закончится история, что пишет каждый. Своей кровью. Сого усмехается криво. Перелистывая страницы жизни, вспоминая о прожитом, как никогда раньше остро и ясно осознаёт, что просто не может сдохнуть в проклятой пустыне. Слишком многого он ещё не успел. Например, спасти девчонку из Йородзуя — невероятно раздражающую, но безумно близкую. Наконец, нагнав её, отшвыривает в сторону оружие и, в два прыжка оказавшись за спиной, обнимает крепко и притягивает к себе. Считает секунды, слушая бешеный стук её сердца. Наклоняется к уху и тихо-тихо выговаривает, выделяя каждую букву: — Очнись. Кагура замирает. Тёплые и крепкие руки сбивают с толку, лишая желания что-либо делать вообще. Он дышит слишком громко и прижимает чересчур близко, что становится даже неловко. На мгновение просыпается надежда, что скоро всё кончится… …но лишь на мгновение. Маска снова скрывает все эмоции за равнодушием, а треснувшее было синее-синее небо стягивает ещё сильнее. Резко ткнув его локтём в живот, вырывается и старается скрыться от потенциальной угрозы, потому что сил на полноценное сражение почти нет. Осознание собственного бессилия приходит именно в тот миг, когда личина Ято даёт слабину, и это пугает. Она хоть и готова на многое ради сражения и ощущения тёплой крови на коже, но умирать пока не хочется. — Чё-ё-ёрт, — рычит сквозь зубы, оглянувшись: щенок из Шинсенгуми идёт по пятам. И вновь оказывается вблизи быстрее, чем успевает понять. Хватает её за запястья, препятствуя возможным атакам, после короткой и яростной борьбы отнимает зонт, отбрасывает за спину и, глядя в глаза, спокойно произносит, почти не надеясь на результат: — Прошу тебя — очнись. Приди в себя… Делает паузу, мучительно вспоминая, как зовут чёртову девчонку. А та тут же пользуется заминкой: всё так же молча головой бьёт в лицо, прибавив к этому удар в пах. Ощущая поистине невыносимую боль и продираясь сквозь затуманившееся сознание, Сого начинает ненавидеть тот миг, когда решил её спасти. Пусть бы катилась ко всем чертям вместе со своими психозами и нечеловеческой жаждой убивать. Но взгляд синих глаз — даже безжизненный — не даёт покоя. Всё кажется, что там, внутри, видит настоящую… Кагуру. Вспомнил. Чудом не выпустив её руки, выпрямляется. Холодно смотрит, медля. Решая, что будет лучше. Не придумав ничего более оригинального, влепляет застывшей девушке пощёчину — сильно, не жалея. Яркий отпечаток ладони привлекает внимание, осуждающе горя, но Сого старается не поддаваться. — Я могу делать это ещё и ещё, — цедит абсолютно отрешённо. — Я могу убить тебя. Я могу оторвать тебе руки и ноги, а потом медленно поджарить на костре. Но я не буду этого делать. Потому что верю тебе. Замолкает, собираясь с мыслями, а затем продолжает: — Я хочу видеть тебя настоящую. Поэтому — очнись… Кагура. Очнись. Говорят, бег времени трудно заметить, но Сого на собственной шкуре ощущает, что это неправда. Секунды, проносящиеся мимо, превращаются в минуты, а те — в часы долгого, трудного и невероятно томительного ожидания. Он не знает, дошли ли его слова до цели, не представляет, что будет делать, если ответ отрицателен. Но одно осознаёт совершенно точно: лёд в глазах китайской девчонки должен стать живым. Обязательно. И никто никогда не узнает — то ли Боги решили сжалиться и один раз помочь убийце, то ли в его словах чувств оказывается чуть больше, чем достаточно, но оцепеневшая в руках Кагура приходит в себя. Дрогнув, оскал медленно сходит с лица, сменяясь на слабое подобие привычной улыбки, а лёд наполняется искрами и тёплым светом, согревая душу. — Наконец-то, — усмехается криво, поглубже пряча нежные чувства, скребущие внутри. — А я уж думал, сбудется моя сокровенная мечта: смогу с чистой совестью тебя убить. — Не дождёшься, — фыркает в ответ. Невероятная слабость и жуткая боль волнами накатывает, и стоять на ногах даётся огромными усилиями. Кагура несколько раз моргает, фокусируя мутный взгляд на лице Окиты, а потом старается осмотреть себя. Пропитанное чужой и своей кровью платье, израненные руки, содранная до мяса кожа на костяшках пальцев. Зябко поводит плечами и опускает голову, понимая, что натворила. Сорвалась. Снова. Глухой стон вырывается из груди, и всё-таки падает на колени. Слёзы — не сдерживаемые, злые — прокладывают светлые дорожки по грязным щекам. Не справилась. Ещё раз выпустила чудовище на волю, восторгаясь солоноватым привкусом на губах и видом выпущенных кишок. Упивалась боем, рискуя в горячке задеть своих. Опять поддалась слабости и отступила перед огнём, жегшим вены. А ведь она обещала. — Эй, — Сого обеспокоенно дёргает за руку. Расслабляться нет времени: Хиджиката и Кондо сдерживают натиск остатков врагов, прикрывая их, но могут сдаться в любой момент. И самобичевание сейчас совсем не к месту. Этим можно будет заняться потом… после всего. — Я не смогла, — всхлипнув, поднимает на него взгляд. От пронзительности и сумасшедшей тоски тот вздрагивает. На секунду хочется оказаться на другой стороне планеты: где нет войны, страха, крови и отчаяния. Где можно обрести кусочек тишины и покоя. Но вместо этого наклоняется ближе, изучает её лицо, а затем произносит, тыльной стороной ладони вытирая слёзы: — Не смеши меня. Ты сильная. Иначе я бы не стал с тобой возиться. Всегда помни это, или я собственноручно выбью из тебя всю дурь. И щиплет за щёку — несильно, но ощутимо. Кагура отшатывается и шипит, прикладывая ладошку к больному месту. Выдёргивает руку из его хватки и сама встаёт — неуклюже, пошатываясь. А в глазах с осколками самого синего льда пляшут чёртики. Вернулась. — Я тебе это ещё припомню, — бурчит вместо благодарности. — Сначала досчитай до трёхсот, — хищная улыбка в ответ. Она подбирает с земли зонт и уходит в сторону, крепко сжимая рукоять оружия. И в тот момент, когда Сого тоже собирается вернуться к сражению — оборачивается. — Двести восемьдесят восемь, мистер садист, — показывает язык и скрывается в туче пыли. Окита хмыкает. Проиграл. Но не важно. Запись в самой главной книге судьбы не сделана. Её судьба, которую почти отсчитали упавшими каплями раскалённых страданий, ещё не завершена. Девочка с глазами из самого синего льда больше не тает под огнём пулемётов.