Нет ничего прекрасней!

      13 октября 1864 года все утренние заголовки лондонских газет пестрили новостями о том, что прошлым вечером было найдено тело десятилетней девочки по имени Эшли Смит, пропавшей днём ранее. По словам гувернантки, с которой юная мисс отправилась на прогулку в парк, женщина лишь на несколько минут отвернулась, а девочки и след простыл. Родители тут же обратились в полицию, но должного результата не последовало.       В конечном счёте, по словам очевидцев, вечером следующего дня её нашли сидящей на скамье. На ней было надето пышное атласное платье ярко-красного цвета с белым кружевом, на голове маленькая шляпка, а в руках девочка держала небольшой букет из полевых цветов. Её бледная кожа начала покрываться синевой, а на глазах была повязана лента из чёрного шёлка. Подробности дела не разглашались, но по городу быстро прошёл слух, что глазные яблоки ребёнка были вынуты и всё это проделки дьявола.       В газете, что я подобрал на земле, было несколько фотографий с места преступления: девочка, сидящая на скамье в полном одиночестве, была похожа на фарфоровую куклу изысканной работы. Пожалуй, меня смутил лишь тот момент, что её волосы были острижены до самого подбородка. Насколько я мог знать, в знатных семьях, и, вообще, семьях благородного поведения не принято остригать девочкам волосы. Уверен, когда-то это были пышные кудри, что роскошными волнами спускались по её хрупким детским плечам вниз и тянулись к земле, словно ветви яблони под тяжестью фруктов...       Однако сколько бы я не думал над этим, мои выводы ни к чему меня не приводили, но оно и не нужно. Для людей, подобных мне, которые живут, как говорится, без роду и имени, лишние неприятности совершенно ни к чему... Я спрятал газету во внутренний карман своего потрёпанного пиджака и направился в такую родную мне часть города. Недавно прошёл сильный ливень, и дороги ещё не высохли до конца, а потому ботинки иногда тонули в грязных лужах. К этому неприятному ощущению сырости можно привыкнуть, и я привык... Пройдя мимо старого кабака, управляющим которого является мистер Болди, я свернул в один из переулков.       К моему большому сожалению, я столкнулся там со своими заклятыми врагами, если их можно таковыми назвать. Пятеро ободранных мальчишек от девяти и до пятнадцати лет столпились в кучу и о чём-то разговаривали, не прибегая к изыску жестов или громких слов. Я был бы настоящим дураком, если бы не попробовал проскользнуть мимо них, а потому, ускорив шаг и натянув старый берет на лоб, с невозмутимым видом прошёл за спиной Дэвида.       — Куда это ты собрался, Вильям? — с надменностью в голосе проговорил самый старший из этой шайки, Джон, хватая меня за шиворот и волоча назад. Ноги подкосились, и я упал на землю.       — Да, да! — начал поддакивать самый младший из их компании — Томас. — Куда это ты собрался, Вильям?       — Никуда, — тихо ответил я, вцепившись взглядом в грязные и порванные ботинки Джона. Поднимать взгляд мне было просто страшно. Столько раз я уже получал по лицу за подобные своевольные действия со своей стороны!       — А чего не здороваешься тогда, а? — я не видел, но чувствовал всем своим нутром, как он ухмыляется, глядя на меня, сидящего на земле и вжимающего голову в плечи. Мне нечего было ответить на его вопрос, а потому я молчал. Но уже через несколько секунд он присел на корточки и, широко замахнувшись, ударил меня со всей силы по лицу. Я упал на бок и приложил ладонь к вмиг раскрасневшейся щеке. По телу пробежала мелкая дрожь, а на ресницы выступила влага. Тупая боль мелкими отголосками, словно иголочками, дошла до самых пят.       — На вопросы нужно отвечать, мелкая ты дрянь! — прошипел Джон, схватив меня за волосы. Я видел его перекошенное от злобы лицо и полные необоснованной ненависти глаза. «Отчего этот взгляд обращён именно ко мне?» — в доли секунды промелькнула в голове до боли знакомая мысль.       — Джон, не бей его сильно, — с тихой дрожью в голосе проговорил Мэтью. Этому мальчику было около двенадцати или тринадцати лет, и он единственный из всей компании редко когда принимался бить меня. Одно только мученическое выражение его лица заставляло меня бесчисленное количество раз задумываться над его пребыванием в этом месте. Бывало, что мне удавалось заглянуть в его глаза — они безумно красивые: зелёные с оттенком ореховой кожуры. Но более примечательной была та боль, что крылась в этих радужках на самом дне.       — Какая к чёрту разница, как сильно я его ударю? — громко проговорил Джон, оттолкнув меня так, что я ударился головой о землю, запачкав грязью лицо. Несколько капель попало на губы, тут же просочившись мерзким привкусом в рот.       — Эй! — я не ожидал услышать здесь женский голос, а потому дёрнулся от неожиданности.       — А ну прекратите! — вновь прокричала незнакомка. Я слышал, как она приближается к нам, а ребята, подорвавшись с мест, бросились бежать со всех ног. Последнее, что успел заметить, это маленький комок страха в глазах Джона.       — Ты в порядке? — она приблизилась ко мне, коснувшись ладонью плеча. Это была молодая девушка в полицейской форме. Из-под характерной шапочки торчали каштанового цвета волосы, а несколько прядей спадали от висков на щёки. Как по мне, она не была очень красивой женщиной, но, возможно, я просто ничего не понимаю в этом слове. — Ты в порядке? — снова спросила она, а я постарался отстраниться от неё.       — Всё нормально, — я не знаю, какой у меня был взгляд в тот момент, когда я говорил это, но она слегка улыбнулась, нахмурившись.       — Нужно уметь давать сдачи, — сказала она, поднимая меня с земли. Такой осторожности со стороны другого человека по отношению ко мне я ещё никогда не испытывал. Она достала из кармана своих форменных брюк белоснежный платок и провела им по моему лицу, а потом удовлетворённо кивнула, искренне улыбнувшись.       — Их много, — возможно, это была всего-навсего отговорка, а скорее всего так оно и есть, но это всё, что я мог ответить ей.       — Количество не всегда всё решает, — нравоучительно проговорила она.       — Мисс Брамс! — прокричал кто-то с улицы.       — Иду! — ответила она в той же манере немолодому мужчине в полицейской форме. — Меня зовут Анна Брамс, а тебя?       — Вильям Тэтчер, — сорвалось с моих губ.       — Очень приятно, Вильям! — она прошлась рукой по моим спутанным и грязным волосам, отчего я невольно вздрогнул. «Вы должны испытывать отвращение», — подумал я, но она лишь по-прежнему улыбалась.       — Надеюсь, ещё увидимся, — сказала она и торопливыми шагами последовала к мужчине с широкими усами. Пожалуй, это была единственная вещь, которая бросилась мне в глаза. Надо мной опять сгустились тучи, пара капель упала на нос, и я понял, что собирается ливень. Оглядев угрюмое серое небо, я пустился в бег, ища приюта на эту прохладную ночь.       В такие моменты понимаешь, как быстро течёт жизнь в городе и как скоро она тает под напором ночи. Быстро разжигающиеся друг за другом цепочки фонарей исчезают, когда тьма и её спутница луна овладевают небесными просторами. Дождь закончился так же быстро, как и начался, оставив после себя лишь слякоть, сырость в воздухе и грязь на моих ботинках. Я привык к этому... Пожалуй, даже слишком сильно. Но что может сделать ребёнок, брошенный на улицах окраин Лондона? Сон одолевал так, что веки слипались сами собой, а ноги начали заплетаться так, будто сейчас упадёшь на этом самом месте, впечатавшись лицом в землю. Любая скамья казалась уютной постелью. Однако тогда я ещё не знал толком значения слова «уют».       Холодный порыв ветра заставил поёжиться и вернуться к жестокой реальности, к обыденности своего существования. Я огляделся вокруг. Лишь пустота и тьма, разрываемая белыми лучами луны и грязно-жёлтым светом редких звёзд на синем полотне. Где-то отдалённо раздался собачий лай. Противный, звонкий и режущий слух так, что я недовольно поморщился, сжимаясь в комок. Свернув на другую улицу, вышел на маленькую площадь неподалёку от парка. Я понял, что это то самое место, где нашли девочку, лишь тогда, когда присел на скамью и осмотрелся вокруг.       Меня охватил необоснованный страх, словно кто-то опять придёт, словно если поднимусь с места, то тоже найду кукольный труп. Но это чувство исчезло вместе с воем собаки из-за соседнего куста и выбежавшей кошки. Она бежала так легко, мягко ступая по каменной кладке, как человек никогда не сможет. По крайней мере, я точно никогда не смогу. Я облокотился на спинку скамейки, чуть расслабившись. Воздух слегка потеплел, и мне невольно подумалось, что завтра будет хороший день, а таких бывает немного.       Я проснулся от того, что кто-то рядом копошился, шурша листвой и тихо бормоча. Открыв глаза, я никого перед собой не увидел, однако стоило бросить кроткий взгляд в сторону, и я заметил человека в чёрном плаще, копающегося в зеленеющих кустах. Тихонько спустив ноги на землю, поднялся и осмотрел его, но ничего кроме вороного цвета пятна и бледных пальцев, проскользнувших в воздухе, не увидел. Он остановился и выпрямился во весь рост, и я вздрогнул, когда этот человек, стоя в пол оборота, посмотрел на меня. Тёмно-русые пряди волос были уложены назад, а серые глаза напомнили мне холодный осенний день с его наступающей грозой. Бледное лицо имело, на мой взгляд, какие-то аристократические черты, за счёт чуть вытянутого подбородка, прямого носа и узких губ.       Он смотрел на меня, но на его лице я не мог прочитать ни одной эмоции, ни одного отголоска хоть какого-нибудь живого чувства. Мне казалось, этот молодой человек о чём-то глубоко задумался. Однако стоило этой мысли проскользнуть в голове, как он приблизился и, чуть наклонившись вперёд, коснулся кончиками пальцев моей щеки. Его взгляд был по-прежнему холоден и неприветлив, отчего мои плечи мелко затряслись, и я сжал губы в тонкую линию, пытаясь спрятать голову за ворот пиджака.       — Тебя били недавно? — вдруг спросил он. Я испуганно посмотрел на этого человека, а он приветливо улыбнулся и погладил мои волосы. — Я занимаюсь работой, которая очень щепетильна к таким вещам, так что сразу вижу нечто подобное, — он чуть отвернулся от меня, роясь в карманах и опять что-то бормоча. Я хотел убежать, но только отвёл ногу назад, приготовившись, как он с торжественным выражением лица опять склонился надо мной. Держа в руках маленькую баночку, он провернул крышку и обмакнул один палец, коснувшись им моей щеки.       — Это поможет, — с улыбкой на губах произнёс он. — Как тебя зовут, мальчик? — вкрадчивый голос пугал меня, и я был не в силах произнести собственное имя. Он вопросительно посмотрел мне в глаза, склонив голову набок. Весь его образ казался мне каким-то наивно-детским и в то же время наигранно-фальшивым и немного ужасающим.       — Моё имя Николас Олдридж, и я мастерю кукол, — спокойно произнёс он, выпрямившись и спрятав баночку в карман. — Ты не видел здесь кошку? — уперев руки в бока и осматривая округу, спросил он. — Она белая и пушистая, на шее красная лента с колокольчиком, — он посмотрел вскользь на меня. Я отрицательно покачал головой, ведь действительно не видел такой кошки.       — Ясно, — разочарованно вздохнул Николас. На мгновение на его лице отразилась печаль и досада.       — Ты где живёшь, мальчик? — спросил он. Я несколько секунд просто молча смотрел на него.       — У меня нет дома как такового, — всё же решился на ответ я.       — А родители?       — Далеко. — Он странно посмотрел на меня, будто оценивая товар на прилавке.       — Насколько? — подобные расспросы меня раздражали и я, сам того не осознавая, грубо ответил:       — Настолько, что я туда не хочу, — видимо моё лицо показалось ему очень смешным, раз он рассмеялся. Его чуть хрипловатый смех немного пугал, но я не понимал почему.       — А ты забавный, — успокоившись, произнёс он. — Мне скучно одному, не хочешь составить компанию? — Николас потрепал мои волосы, и я опять подумал: «Вы должны испытывать отвращение». Я последовал за ним, и вскоре мы пришли к кукольному магазину с красивой вывеской «Dolls and Puppets», которая приковала мой взгляд своим изысканным видом завивающихся букв. Он пригласил меня внутрь, и я с неким подозрением вошёл. Было несколько темно, и лишь силуэты мебели бросались в глаза, но стоило ему зажечь лампы, как я поражённо уставился на всё вокруг. Заметив моё удивление, он рассмеялся.       — Нравится? — спросил он, обводя рукой полку с необычайно красивыми куклами. Каждая отличалась выражением лица и глаз, в каждой можно было прочитать что-то своё, каждая рассказывала одну совершенно неповторимую историю. — Это мои любимые, — с неестественной теплотой в голосе проговорил он, обводя указательным пальцем овал лица одной из кукол. Это была довольно больших размеров кукла в пышном тёмно-синем платье с чёрными лентами, золотые кудри, украшенные белой розой, и большие глаза, в которых можно было увидеть весь мир, поражали своим изяществом. Никогда прежде я не видел ничего прекраснее, чем эти глаза, казавшиеся живыми.       — Это вы их сделали? — неуверенно спросил, сделав шаг вперёд, чтобы поближе рассмотреть одну из кукол.       — Да, — с нежной улыбкой на губах говорит он, касаясь кончиком пальца рук другой куклы. Это был мальчик. На мгновение я подумал, что передо мной сидит настоящий человек, настолько живыми были черты лица. Чёрные брюки с ярко выраженными ровными полосами от утюжки, белоснежная рубаха с пышными рукавами и изысканный жилет с маленькой золотой цепочкой создавали образ неподдельного аристократизма и возвышенности. Она, кукла, улыбалась уголками губ едва заметно, и мне невольно захотелось увидеть, как этот неживой мальчишка будет смеяться звонким голоском, сияя задорно серо-голубыми глазами.       — Значит, это ваша работа? — мой голос уже не так дрожит, мне не так страшно. Я очарован.       — Да, — он посмотрел на меня. — Все они — мои драгоценные творения, мои дети. — В глубине его глаз я увидел одержимость, но тогда ещё не понял всей полноты смысла этих слов и жестов.       — Они потрясающие, — с восхищением проговорил я, будто зачарованный, желая коснуться одной из кукол, чьи пронзительно голубые глаза смотрели, будто в самую душу, читая её без пробелов.       — Не трогай, — его голос был спокоен, но с долей тревоги. Он схватил мою руку. — У тебя руки грязные. — Мне показалось, что он смотрит на меня холодно и с отвращением, показалось, что он пытается пригвоздить меня взглядом к месту, но это была лишь иллюзия... Он посмотрел на меня с лёгкой улыбкой на губах, чуть сжав запястье. Его рука по сравнению с моей была большой, но такой холодной, словно на меня опустили кандалы.       — Хочешь чаю? — спросил он, отпуская меня и уходя куда-то. Я вновь, как зачарованный, смотрел вокруг, крутя головой из стороны в сторону. После этого он предложил мне остаться у него на какое-то время в обмен на незначительные услуги с моей стороны. В мои обязанности входила уборка и стирка, покупка нужных вещей, в свою очередь, Николас разрешил мне жить в одной из комнат на втором этаже и иногда смотреть, как он мастерит кукол.       Этот процесс был самым занимательным из тех, что я когда-либо мог наблюдать. Его руки, словно заколдованные, порхали над поверхностью стола, то касаясь небольшой коробочки с мелкими инструментами, то медленно проявляющихся силуэтов тела. Его куклы были словно живые люди, словно дети, как я. Но иногда меня пугала его зависимость от этих неодушевлённых существ. Когда Николас сутками сидел в своей мастерской, не отвечая даже на мои просьбы и мольбы оставить творение на пару минут, мне казалось, что он исчезает из этого мира, его сознание словно уплывало в те дали, куда мне никогда не попасть. Через время он мог выйти и с прежней улыбкой на губах и радостью на лице спросить: «Как провёл день? Всё хорошо?» — в такие моменты он не осознавал, что прошло куда больше дня.       Поначалу я пытался объяснить ему, что он не видит, как течёт время вокруг него, и что меня пугают его действия. Но он лишь касался ладонью моих волос, чуть поглаживая словно заботливый родитель, и говорил: «Ты очень красив, Вильям. Знаешь, когда-нибудь я сделаю куклу, подобную тебе», — а потом снова уходил в соседнюю комнату, садился за стол и, бормоча, улыбался, рассматривая своих кукол. Временами он пропадал, не предупредив, просто уходил, а потом я мог застать его в ванной отмывающим свои одежды или сидящим на кухне и с задумчивым видом пьющим давно остывший чай. В такие моменты, Николас не чувствовал, как бежит время, не чувствовал, как сидя рядом с ним, я дёргаю его за рукав рубашки и зову.       Лишь однажды он откликнулся на мои просьбы. Поздно ночью, выйдя из своей проклятой мастерской, Николас опять сел за стол на кухне, переплетя пальцы, уставился в пустую стену. Я заглянул в его комнату, но то что увидел, повергло меня в шок: на одном из рабочих столов лежало окровавленное тело маленькой девочки, небрежно прикрытое куском грязного хлопка. В тусклом свете лампы я не мог полностью рассмотреть то, чем была сейчас наполнена мастерская, но пятна крови на полу и несколько склянок с непонятными мутноватыми жидкостями я видел отчётливо. На столе, где Николас в основном всегда собирал своих кукол, стояла банка с чем-то светло-зелёным, а в ней плавали глазные яблоки с радужками карего цвета и оттенком золота. Немой крик вырвался из моего горла, я испуганно отбежал от двери, припав к стене. «Что всё это значит?!» — затрепыхалась мысль в голове, словно канарейка, попавшая в ловушку, начала кричать, в испуге ударяясь о металлические прутики.       Я выбежал на кухню и вцепился пальцами в испачканную рубашку Николаса, тряся его. Я звал его, крича чуть ли не в истерике, сжимая в пальцах ткань. Создавалось впечатление, что он меня не слышит, и от этого я боялся ещё больше. В голове беспорядочно метались помыслы. Я выкрикнул его имя, а из глаз полились слёзы. Ресницы вмиг склеились, а щёки намокли. Я припал лбом к его плечу, тихо взывая к рассудку. Когда моя надежда почти иссякла, почувствовал, как моих волос коснулась рука, бережно поглаживая. Я вмиг отпрянул, уставившись на него заплаканными глазами, наполненными непередаваемым страхом.       — Ну чего ты? — как ни в чём не бывало спросил он, улыбаясь своей привычной улыбкой.       — Что у тебя в мастерской?! — в истерике спросил я, сжав его руку.       — Ну вот, — он вздохнул, будто разочарованно. — Я же говорил тебе, не заглядывай туда вечером, — он измученно посмотрел на меня, отчего я отпустил его руку, словно мне стало стыдно за свой поступок. — Сегодня немного неудачный день, — откинувшись на спинку стула, сказал он. — Она оказалась не так хороша, как могла бы. Поэтому пришлось изменить планы, — он провёл рукой по своим волосам, зарываясь пальцами в русые пряди. — Ну, ничего. Глаза тоже подойдут. Я как раз собирался доделать одну мою малышку, но никак не мог подобрать цвет радужек, — его улыбка в этот момент, сковала меня своей одержимостью и ужасом. Мне показалось, что в комнате в это время стало холодно, но моё тело словно бросило в жар.       — Николас... — я не знал, что хочу ему сейчас сказать. Он поднялся со стула и подошёл ко мне. Я испуганно отшатнулся назад и выкрикнул что было мочи:       — Не подходи! — я выставил руки вперёд, зажмурившись. Я чувствовал, как Николас смотрит на меня, медленно приближаясь. Он взял мои ладони в свои, и я, ощутив исходящий от него холод, открыл глаза и испуганно посмотрел в эти бледные черты лица, будто моля о пощаде.       — Ты должен был давно заметить, Вильям, — он улыбался, и от этой улыбки меня прошибла сильная дрожь. Ноги подкашивались в коленях, плечи тряслись, а по спине пробежался холодок вместе со скатившейся по шее холодной каплей пота. — Только не говори, что не видел, — он коснулся кончиками пальцев моей щеки. — Ты просто не хотел этого видеть, Вильям. На самом деле, тебе ведь нравится всё это. Ты такой же, как и я! — воскликнул он, отчего я дёрнулся, вырывая свою руку.       — Я не такой! — мой голос дрожит.       — Все эти куклы! Их красота навечно будет заключена в этих творениях! — раскинув руки в безумном восторге, воскликнул он. — Признай, Вильям, ты разделяешь этот восторг! Ты способен понять меня, как никто другой, ведь ты так же прекрасен, как эти милые создания. Останься они простыми людьми, то сгнили бы через несколько лет, а так будут цвести вечно, — меня трясло, а он улыбался.       — Это... неправильно... — Что ещё я могу ответить безумцу? «А вдруг он и меня убьёт также?» — неожиданно промелькнула в моей голове эта мысль. Я ведь и правда много чего замечал за ним, много странностей бросалось в глаза, но откинув их на дальний план, продолжал восхищаться его творениями, произведениями искусства.       — Нет ничего преступного в том, чтобы желать запечатлеть на страницах времени истинную красоту, — он подошёл ко мне и, схватив за руку, потащил в мастерскую. Я упирался ногами в пол и начал кричать. Он впихнул меня в комнату, заперев дверь на замок.       — Посмотри! — потребовал он, поворачивая меня к длинной скамье, на которой уже сидело несколько «кукол». — Разве они не прекрасны? — он подошёл к ним, любовно касаясь пальцами бледных щёк, вывел на каждой лишь одному ему известный узор. — Они чудо. Смотри, — сказал он, подходя к столу, — видишь, сначала их нужно усыпить, чтобы они успокоились, и их лица выровнялись, — он водил руками по столу в приступе. — А потом нужно ввести этот раствор, — он показал мне какую-то склянку, — а потом вот этот и этот. А после можно лепить, — его безумная улыбка с торжественным оттенком настолько исказила лицо, что теперь Николас был не больше, чем просто уродом, психопатом во время припадка.       — Они все такие доверчивые, — с ироничной улыбкой произнёс Николас, поднимая со стола ещё неоформившуюся голову будущей куклы. — Сами идут за мной ни о чём не подозревая. Знаешь, эта девочка была как и ты, — он посмотрел на меня с полным спокойствием на лице, все мышцы будто расслабились вмиг. — Она сказала, что у неё нет дома, и тогда я спросил: «А не хочешь помочь мне создать кое-что прекрасное?» — он тихо рассмеялся. — И ты знаешь, она словно засияла в этот момент. Даже через всю эту грязь я видел её прекрасные черты лица, — он широко улыбнулся, раскинув руки и вдохнув полной грудью терпковатый запах крови и сладостный аромат благовоний. «Прекрати, Николас», — просил я его в собственных мыслях, не решаясь произнести вслух. — Но она меня разочаровала, — мне показалось, что в этот момент на его лице отразилась вся ненависть мира. — Начала сопротивляться и в итоге поцарапала лицо, — вздох и он крутит в руках пустую голову. — Досадное происшествие, — надменность на лице и его полная отрешённость от слов, происходящего действа.       — Я тебя всему научу! — он подошёл ко мне и, присев на колени и откинув голову в сторону, схватил мои пальцы. — Всё это не сложно, — его лицо перекосилось от неясных мне эмоций. — Такие ситуации случаются, от этого не убежать, но это мелочи, — он махнул рукой, будто отмахиваясь от собственных слов. — Я научу, как к ним подходить, как правильно усыплять, как правильно вынимать глазные яблоки и «замораживать» от лап времени их тела! — меня опять затрясло, собственные мысли пугали.       — Но я не хочу. — Кажется, эти мои слова не на шутку его разозлили. Он занёс руку для удара, и я зажмурился, но действа не последовало.       — Нет, — он коснулся кончиками пальцев моей щеки, — я не могу портить твоё лицо. — Мне было страшно посмотреть на него в этот момент. — Ведь ты так прекрасен, — с вычурной нежностью говорит он, обводя подушечкой указательного пальца линию скулы.       — Прошу, Николас! — со слезами на глазах умоляю я. — Давай прекратим всё это! Давай уедем, — я всхлипнул, зажмурившись. — Тебя же арестуют. — Он коснулся ладонью моего затылка.       — Всё это — лишь ничтожная жертва ради высокого искусства. — Мой рассудок не выдержал напора эмоций, и уже через несколько секунд я понял, что падаю на пол. Единственное, что я успел уловить, были холодные руки, подхватившие меня, и короткий смешок.       Наутро я проснулся, с радостью понимая, что всё ещё жив, и каким-то неясным ощущением страха, подкатившего к горлу. Я попытался открыть дверь, но она была заперта. Подойдя к закрытому настежь окну, отодвинул штору и начал теребить ручку. Рама заскрипела, но не поддалась моим уговорам. Через какое-то время я услышал гомон и стук, чьи-то голоса доносились до моего слуха. Я подбежал к двери и с криками стал бить в неё руками и ногами, но никто не шёл. Закусив губу от разочарования, я ещё раз ударил ногой в дверь.       — Ты в порядке? — я услышал знакомый голос по ту сторону мира.       — Да! — неровно выкрикнул.       — Отойди от двери! — я послушно выполнил просьбу, и через пару секунд деревянная дверь, слетев с петель, с хриплым стуком упала на пол. Я измученно, но в тоже время радостно улыбнулся, с облегчением выдохнув. В комнату вошла та девушка-полицейский, которую я видел несколько месяцев назад.       — Хвала Богу! — воскликнула она, подойдя ко мне и обняв. Я расплакался, словно маленький ребёнок. Это были слёзы радости и облегчения. — Боби! Тут мальчик! — крикнула она. С первого этажа послышался крепкий, мужской голос:       — Он в порядке?       — Да! — она погладила меня по голове и, встряхнув за плечи, повела вниз. На полу сидел Николас, закованный в наручники. На его лице я заметил довольно глубокую ссадину, из которой сочилась кровь, капая на деревянный пол. Почему-то сейчас он казался мне очень грязным, несмотря на то, что я мыл его почти каждый день.       — Чёртов маньяк! — воскликнул полицейский, замахиваясь на него дубинкой. Анна, девушка сжимающая мои плечи, подбежала к мужчине, останавливая его.       — Прекрати, Джеймс, — она посмотрела на согнувшегося Николаса с жалостью и сожалением. — Зачем, Николас? — в её голосе я слышал неподдельные эмоции.       — Что значит зачем, Анна? — он поднял на неё взгляд, и она передёрнула плечами. — Я просто делал свою работу, — ответил с лёгкой улыбкой на губах Николас.       — Ты убивал, чёрт побери! Детей убивал, подонок! — выкрикнул Джеймс.       — Детей? — с каким-то неясным удивлением спросил Николас. — О чём вы? Я создавал произведения искусства, — он склонил голову набок и посмотрел на них, будто говорил всем понятные вещи. Я вжал голову в плечи и стал нервно перебирать пальцами.       — Ах ты!       — Джеймс! — воскликнула Анна. — Николас, то, что ты делал, давно перестало быть искусством, — она смотрела на него с жалостью.       — Анна, дорогая моя, ты ведь знаешь, люди так недолговечны, но то, что сделал я, будет жить десятилетиями, — он поднял на неё безумный взгляд. — Это не убийства, это творения, созданные руками самого Бога. Его желания были воплощены мной, его покорным слугой! — после этих слов Николаса выволокли из дома и посадили в дилижанс, я же ещё некоторое время стоял около дома один, окутанный водоворотом мыслей и эмоций, пока ко мне не подошла Анна. Она бережно коснулась моих волос, улыбнувшись уголками губ.       — Ты точно в порядке? — спросил она, а я лишь кивнул в ответ.       — Что с ним теперь будет? — мой вопрос, похоже, на мгновение выбил почву у неё из-под ног.       — Скорее всего, его приговорят к повешению, — проговорила она, отведя взгляд в сторону. — За такое вряд ли хоть один судья решиться дать ему помилование.       — Он был одержим?       — Кто знает, — неясно протянула Анна, выпрямляясь. Она посмотрела в небо, а потом сказала: — Для него куклы были единственно важными в этом мире.       После этих слов я невольно задумался над тем, почему он пригласил меня к себе. Однако потом вспомнил его же слова: «Знаешь, когда-нибудь я сделаю куклу, подобную тебе», — я испугался собственных мыслей, понимая, что так же, как эти дети, должен был оказаться на столе в его мастерской. Я не мог себе представить, что он хотел сотворить из меня, но этого было достаточно, чтобы по спине прошёлся холодок, а по лбу посыпались холодные капли. Я жив, но это лишь случайность, просто потому, что он не успел завершить свои планы.       Когда меня везли в приют, всё, о чём я мог думать, были его серые, как пасмурное небо, глаза и наивно-детская вперемешку с наигранностью улыбка. Перед глазами стоял его образ — холодный и безумный. Войдя в просторный, но ветхий зал, пахнущий сырым мелом, в моей памяти до самого основания запечатлелась мысль: «Ты такой же, как и я». И кто знает, когда силы отрицать подобное сходство иссякнут, и когда перестану я пытаться сделать всё вокруг прекрасным, стараясь сохранить красоту на века, ведь мы оба были лишь одержимыми.

" — Новая кукла?" — задорно улыбаясь, спросил он. " — Да, — с нежностью ответил другой. — Хочешь, я подарю её тебе?" " — Да! — И радость в глаза не иссякнет. — Они такие красивые!" " — Думаешь?" — заинтересованно спрашивает он, а младший утвердительно кивает. " — Нет ничего прекрасней!" — его улыбка, подобна солнцу, но отчего в душе полумрак.