Я свободен

— Мы на месте, — отчеканиевает один из командиров. — Пока Сойка будет задействована в съёмках ролика, Вы — её охрана. Действуем тихо, следим за всеми изменениями. За каждым шорохом. — Вот, возьмите, — Боггс достаёт из картонной коробки несколько плотных чёрных масок, слегка смахивающих на респираторы. — А это ещё для чего? — наконец подает голос Мэт, один из нашего повстанческого отряда. Он неловко крутит в руках маску, внимательно рассматривая деталь, иногда, постукивая пальцем по колену. — Нами была замечена радиоактивная зона, очаг которой находится в лесу. Скорее всего, именно туда сбросили бомбу. Поэтому доля радиоактивного излучения присутствует на всей местности, причём очень даже немаленькая. Так что, это все ради вашей же безопасности. Поэтому маски не снимаем, ни к чему не прикасаемся, ходим по указанным тропам, не трогаем никаких растений. Всем ясен приказ? — А, так вот для чего весть этот маскарад! — проговаривает Мэт, указывая пальцем на нашу униформу. Сегодня она совсем другая, плотно прилегающая к телу, с множеством ремней, карманов и слоёв плотной защитной ткани сверху, усыпанная свинцовыми клепками. Эта форма — усовершенствованный вариант прежней. Ее разработали для устранения подобных аварий. — Ещё раз повторю, это ради Вашей безопасности. За невыполнение приказа или пренебрежение правилами безопасности — расстрел на месте, — командир потирает дуло автомата. — Какая большая плата за нашу сохранность, — бубню себе под нос я, но и этого достаточно, чтобы привлечь к себе внимание Боггса, одарившего меня гневным взглядом. — Готовьтесь к высадке, — отчеканивает он и продолжает давать наставления Сойке. Какая глупость. Пока люди гибнут в кровопролитных боях, её наряжают, как куклу. Пока маленькие дети кричат о спасении, она с каменным выражением лица смотрит на руины чьих-то домов. Пока нас расстреливают, она выкрикивает на камеру глупые речевки, пестрящие лозунгами о счастливом будущем. Вот и сейчас, когда мы будем смотреть на трупы своих близких, она будет продолжать говорить о том, что все хорошо и ещё есть надежда. Может, она уже сама запуталась в этой лжи? Кто знает. Сначала она пела дифирамбы о величии Капитолия, сейчас — восхваляет Тринадцатый. Наверное, только ей самой известно, под чью дудку она пляшет. — На выход! — резко выкрикивает Боггс, и мы гуськом спускаемся с планолета, разбредаясь по территории. Ноги сами несут меня в сторону дома. Сердце тяжелеет, будто его наливают свинцом, и с гулом падает в пятки. Шаг. - Папа! Папа, догоняй! — раздаются радостные возгласы розовощекой малышки. Ещё шаг. - Она так похожа на тебя, — шепчу на ухо жене, держащей в руках белый свёрток с маленькой копией её самой внутри. — Она просто красавица, — по щеке матери стекает одинокая слеза, — Я люблю тебя. Ноги тяжелеют с каждым шагом. Угольно-черная пыль медленно садится на искалеченную взрывами от снарядов, изорванную минами землю. Останавливаюсь. Оглядываю все вокруг себя, осматривая остатки каменных домов, как памятники, как напоминание, как яркий знак, чёрная метка смерти, порождённая войной. Поддаюсь эмоциям и ступаю туда, где ещё совсем недавно кипела жизнь, где я видел улыбки и слышал смех. Шагаю по камням, остаткам моего дома. Теперь лишь разрушенная печь служит мне ориентиром. Вот здесь, в левом углу стояла кровать. Лили часто покрывала ее пёстрыми одеялами, что шила из лоскутов различной ткани длинными зимними вечерами. Даю одной слезе стечь по щеке. Срываю в себя выданный намордник и закрепляю его на поясе, прижав пряжкой широкого кожаного ремня. Сажусь на холодную землю, зарываясь пальцами в волосы, чтобы не закричать от волны накатившей боли. Прислоняюсь головой к пеплу — может он ещё хранит прах моих родных? Может, его ещё не развеял ветер? » Иди, не бойся с нами все будет в порядке. Я обещаю», — шептала ты мне в последний раз, прежде, чем небо над вашими головами разлетелось на тысячи кусочков и загорелось, посылая свой огонь на землю. Тишина давит на уши. Так, что можно оглохнуть. Стираю сажу с лица и ворошу пепел под ногами. Осколок от игрушки, часть фарфоровой статуэтки, стекло, обожженная фотография… до боли стискиваю зубы. Нет. Невыносимо. Хватаю воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, пытаясь прогнать воспоминания. Медленно поднимаюсь и направляюсь в сторону леса. Мне нужно проститься. Пепел под ногами неприятно шуршит, и при каждом шаге поднимаются клубы пыли. Они медленно кружатся в воздухе, оседая на этом кладбище для заживо погребенных. Сжимаю в руках фотографию жены с дочкой. Языки пламени опалили её по краям, но не тронули лиц. Светлых приветливых лиц, улыбающихся теперь мне с небес. - Папа, это тебе, — шепчет белокурая девчушка и протягивает мне ярко-желтый одуванчик, сорванный на поляне перед лесом. Она довольно улыбается и убегает, неловко семеня своими маленькими по-детски пухлыми ножками. Вот это место. Только выгоревшая трава и скелеты деревьев показывают то, что я не ошибся. Вдыхаю воздух, наполненный радиацией и запахом смерти. Я почти чувствую, как тлеют мои легкие. Хочу остаться здесь и медленно умирать. Пусть мои кости разлагаются, а кровь превратится в ржавчину. Пускай. Снимаю с себя автомат, отбрасывая его в сторону. Опускаюсь на землю, устремляя свой взор в небо. Я устал. Я не хочу больше воевать. Не могу убивать. С меня уже достаточно смертей. Вина давит на грудь, проламывает ребра, достигает сердца, нанося удар кинжалом. Кровь разливается по телу, лопаются сосуды, капилляры. Силы покидают меня. — Эй, жители неба, Вы меня слышите? Ну, ответьте, я же знаю. Кто из Вас бывал уже здесь, в Аду, в этом сжигающем пламени? Нет ответа. Помню, как под холодный шёпот ночных звёзд, я бродил здесь, по лесу, вслушивался в ночные крики и грезил об этой манящей неизвестности. А потом… Тринадцатый, бомба, взрыв, смерть. Простите, простите, что оставил Вас. Моё место рядом с Вами, быть там, далеко, на лазоревом небе, а не существовать здесь, как отголосок чужой мелодии. Срываю с себя куртку вместе со всей амуницией. Делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Зябко, сыро, но так хорошо. Оставшаяся выгоревшая трава покалывает кожу рук, а ветер ласкает лицо. Я беспомощен. Если сейчас сюда явится кто-нибудь из отряда, то я не буду даже сопротивляться, лишь пожелаю, чтобы все быстрее закончилось. Открываю глаза и вглядываюсь в опаленные верхушки сосен. Здесь так тихо и спокойно, так чувствуется этот родной запах свободы, пьянящей мой разум своим внезапным призраком. Солнце истошно продолжает прожигать моё тело. Его свет проходит сквозь меня. Сквозь мое тело и душу, ноющую от боли. Делаю вдох еще и еще раз Последний мост сожжен. Я дышу этими химикатами. Я уже привык. Моё тело медленно разрушается. Я теряю себя. Огонь. Он внутри меня. Он сжигает мои внутренности. Устал. Я могу избавиться от этих земных оков, что так давят на меня. Я ещё могу стать свободным. Я могу стать свободным от глупой людской молвы, от зла и от добра. Я могу стать свободным, словно птица парить в небесах, и своей душе уже не придётся ходить по лезвию бритвы. Вдох. Ещё вдох. - Папа, папа, я здесь! Иди сюда, — вдалеке то и дело появляется и исчезает миниатюрная детская фигура. — Я иду, — капсула с морником попадает на язык, я чувствую сладковатый привкус во рту и засыпаю. Лазоревое небо приняло гардиентный окрас с серыми нотками. Холодный воздух был пропитан химикатами и жаждой воли. Он был счастлив, на лице расцвела улыбка, счастливая улыбка, радость души, избавившейся от земных оков. В его душе больше не осталось места. Я свободен, словно птица в небесах. Я свободен, я забыл, что значит страх. Я свободен, с диким ветром наравне. Я свободен, наяву, а не во сне…