Пляски с огнём

Бутылка с грохотом скатывается со стола и падает прямиком на плиточный пол, разбиваясь вдребезги. Тёмно-коричневые осколки разлетаются по всей кухне, оставляя на гладкой поверхности кафеля последние капли только что выпитого хереса. Тут же по помещению волной проносится раскатистый хохот, схожий с приступом безумия у душевнобольного человека, однако до настоящего безумия ещё далеко. Оно только разрастается диким пламенем в крови, отбивая четкие ритмы фламенко и выплёскиваясь наружу с этим задорным смехом. - Чёрт, мне же это убирать потом, - растягивая слова, словно кот, налакавшийся валерьянки, без особого энтузиазма проговорил молодой на вид парень, пьяно улыбнувшись при взгляде на усыпанный битым стеклом пол, на котором он сидел, упёршись спиной в кухонную тумбу. А ведь опасно было. Осколки слишком шаловливы и могли долететь и до самого объекта, олицетворяющего всем своим видом великую лень во всех движениях. Создавалось ощущение, что ему даже пошевелить пальцами было в тягость. Излишняя расслабленность сейчас завладела его телом и напрочь отбила всё желание что-либо делать, в том числе и убираться на собственной же кухне. Улицы давно уж накрыла своим крылом ночь. Эта прекрасная птица прилетела на землю сразу же, как только последние лучи солнца скрылись за линией горизонта, расплывшейся в розовой дымке мягких облаков, которые еще долго не могли потерять свой нежнейший оттенок. Может быть Солнце так передает свои поцелуи Луне? Все свои чувства... В небе, таком до невозможности красивом и загадочном, возвышалась красавица Луна во всём своём величии среди верных золотоволосых фрейлин - звёзд. Через большое окно, которое не скрывали занавески - они были аккуратно связанны в объемный узел, который создавал легкие складки - в помещение проникал лунный свет. Делая это с грацией настоящего хищника, он подкрадывался к своей жертве, освещая ее блеклым синеватым светом. Он отображался от зеркальной поверхности покрытия и играл, переливался в каждом стёклышке, рассыпанном неподалеку, в каждой маленькой и неприметной капельке спиртного. Голубые глаза устремились в окно, разглядывая небесное светило. Сколько уже живёт на свете, а так и не насытился магией Солнца и Луны – они необъяснимы даже для того, кто видел их извечную смену изо дня в день на протяжении нескольких сотен лет. Но каждый раз лицезреть эту красоту прекрасно. Каждый раз словно впервые. Каждый раз словно сказочный танец. Уголки губ поползли вверх, образовывая некое подобие ухмылки. Ну, вот точно кот! Да только Чеширский! Он безнадёжно пьян и не важно, сколько раз до этого его организм принимал в себя алкогольное пойло. Ничему жизнь не учит, и времена отважных корсаров так и не научили пить. Хотя… Поглядев на брата, что минутой ранее заливисто хохотал из-за неудачного падения бутылки, парень понял, что даже этот некогда гроза морей, который употреблял ром, словно питьевую воду, сейчас вусмерть пьян. И как ему удалось? Опять же, уметь надо вусмерть напиваться... Даже смешно как-то становится при взгляде на детей прославленной Иберии. Слишком просты, слишком расслаблены, пьяны и радостны. И трудно представить, что это олицетворения великих держав. Но разве нельзя государству отдыхать хоть иногда от обязанностей и проблем своего народа? Что, нельзя уже дать себе свободу на один единственный день, когда повод действительно заслуживает того, чтобы опрокинуть бокальчик… Или бутылку. На пол и вдребезги. Может даже несколько. Первое декабря. «Я свободен, брат…» - думал Португалия, улыбаясь новому дню. В этот день много лет назад он, наконец, покончил с влиянием брата на его страну. Воспоминанием болезненно отдавал шрам, что рассекает левый глаз с доброй испанской подачи. Он никогда не даёт забыть, как ни старайся. Габриэль вырвал из рук Антонио свою свободу, и теперь вся нация разделяет его радость, из года в год празднуя День восстановления независимости Португалии. В голове роятся мысли, как медовые пчелы в улье, который нагло потревожили. А кто отменял головную боль? Тело приковало к полу словно цепями, алкоголь играет в крови и уже полыхает полноценным пламенем. Безумный зелёный огонь в глазах Антонио пугает и будоражит сознание одновременно. Габриэль приглушённо вздыхает и прикрывает глаза, дабы не смотреть в глаза этому дьяволу. Вот, где безумие! Не зря Европа так боялась зеленоглазых – в «зеркалах их душ» кроется та же загадка, что и в небесных водах. У Антонио в руках полупустая бутылка всё того же хереса. Трудно поверить, что от пары бутылок креплёного вина его так понесёт. Всё же бывший повелитель морей всегда любил напитки покрепче. «Теряешь хватку, Карьедо» - пронеслось в хмельной испанской голове. И Испания мысленно с собой же согласился, крепче сжав в руке злополучный херес. Горлышко бутылки вновь поднесли к лицу, касаясь холодного стекла губами и позволяя истинно испанскому напитку наполнить и без того нетрезвый организм. Вкус уже был едва различим, но Фернандес продолжал вливать в себя алкогольный напиток. Может лишь из-за того, что в бутылке ещё оставалось немного, а дело нужно довершать до конца. И пить – до дна. - Да ладно тебе, - спустя несколько минут тишины на удивление связно ответил Тони, отодвигая опустевшую бутылку в сторону, - будто я не помогу тебе с уборкой. Чудили-то вместе. Габриэль лишь усмехнулся. Эти безумные изумруды вновь смотрели на него, заглядывая в саму душу, заставляя ощутимо вздрагивать. Совсем как в былые времена – в его взгляде полыхали костры инквизиции. Он помнит… Вот, что делает с людьми алкоголь. - Ты меня с ума сведёшь, - еле слышно проговорил Португалия, откидывая голову назад и негромко посмеиваясь. Дурман в крови между тем разрастался, словно тёрн: такой же колючий и вездесущий, проникающий во все закоулки сознания. Ещё немного – и острые шипы избавят голову от обязанности думать. Карьедо хмыкнул, не пряча дерзкой улыбки. В венах бушевал неукротимый огонь, сердце отбивало ритм тысячи барабанов, грозясь выпрыгнуть из груди и станцевать фламенко прямо на битом стекле, дурманящий разум алкоголь ударил в голову с усердием быка, стремящегося к красной тряпочке. А Тони никогда не замечал, что его брат так красив. Особенно при волшебном свете полной луны. И от чего же он всё время прячет глаза? В отличие от брата, Антонио не чувствовал в своём теле той тяжести, что сковывала, не давая возможности подняться, потому он пусть и не так быстро, как ожидалось, но всё же поднялся на колени и приблизился к Португалии. От того веяло дурманящим запахом спиртного, что так и кружило голову, как карусель в парке аттракционов. От ощущения чужого дыхания у себя на коже, Габриэль словно очнулся от обморока, не ожидая, что к нему приблизятся. Их глаза встретились: голубые, странно отливающие бирюзой, в коих читалось некое недоумение вперемешку с застилающим все вокруг дурманом, и зелёные, несравнимые даже с изумрудами, в которых плясали лукавые бесы. Испания и сам не понимал, зачем он подошёл так близко, зачем сейчас легко, едва ощутимо, касается подушечками пальцев кожи на шее брата, зачем как завороженный смотрит в эти голубые словно озёра глаза. Его действия опережают мысли. Его рассудок не поддаётся отчаянным воплям совести. - Что ты делаешь? – совершенно спокойно спросил де Сантарен, чуть прищурившись и окинув взглядом склонившегося над ним Карьедо. Его загорелая кожа, что в лунном свете казалась гораздо бледнее, манила к себе прикоснуться, и Габриэль корил себя за эти мысли. Крепкий напиток завладел разумом всецело и теперь диктовал действия, нашёптывал. Чуть сжав одну руку в кулак, Антонио прикрыл глаза и тяжело выдохнул, пытаясь расслабиться. Перед ним темнота, однако, игры подсознания не прекратились – оно мастерски уговаривало его совершить тот грех, что не простила бы церковь. И что, что того же пола? И что, что брат? Словно в жизни всё так просто… "Просто сделай так, как ты хочешь!". В голове медленно пошёл обратный отсчёт. Три - Антонио приоткрывает глаза и устремляет взгляд на всё ещё слегка удивлённого Габриэля. Два... – с долей неуверенности он протягивает руку вперёд и накрывает ладонью его щёку. Один – рука скользит вниз по подбородку и уже более решительно, притом аккуратно, хватает его пальцами. «Будь что будет!», - последняя мысль, что проносится в нетрезвой голове, объявляя разуму длительный перерыв. Прикрыв веки, Испания поддаётся вперёд, резко притягивая Португалию за подбородок, и накрывает его губы поцелуем. Совесть поняла, что ей здесь не рады и поспешила ретироваться: зачем грызть душу упреками, когда тебя не слушают? Возможно, завтра она отыграется, а сейчас… остаётся наблюдать в сторонке, как страна страсти воплощает в жизнь свои тайные желания. Габриэль даже и не думает вырываться, поначалу не решаясь ответить, однако, вскоре сдаётся, притягивая брата ближе к себе и плотно прижимаясь к нему всем телом. Подхватывать его губы своими, сминать их и прикусывать было до одури приятно. Мысли просто покинули голову и больше его не тревожат. Лишь один момент - всё остальное потом. Ох уж эти южные страны. Что бы ни случилось, всё можно свалить на страсть. Страсть, что лишь разгорячилась от привкуса дурмана на губах, который пьянил похлеще, чем сам напиток, и ломал все цепи здравомыслия и морали, сковывающие каждого нормального человека. Пусть и трудно назвать иберийских братьев нормальными людьми, скорее безумцами, что таят в душах сильнейшие многовековые переживания. Время течёт вечной рекой, заставляя принимать реальность, плыть по течению, надеясь, что когда-нибудь ты всё же доберёшься до спасительного берега. История вершится на глазах, льётся кровь, полыхает пламя, а ты остаёшься нетронутым, словно застрявшим в паутине времени, прячась от Хроноса. Слишком много для одной головы, не так ли? Слишком много странам приходится помнить, слишком много держать в себе. И как после этого считать себя нормальным? От прикосновений кожа буквально горела, взрывалась, словно тысячи мощных вулканов, что всё это время только и ждали своего часа, ждали извержения. Даже одно мимолётное касание проходило по телу ударной волной, сравнимой для них с мощью взрыва ядерной боеголовки. Пальцы бесстыдно проникли под рубашку, даже не растрачивая времени на расстёгивание пуговиц, заставляя вздрагивать и требовать большего. Антонио поспешил углубить сладостный поцелуй, вновь перехватывая инициативу, терзая чуть ли не до крови эти мягкие губы, упиваясь ими словно райским нектаром, от которого мир растворяется в серной кислоте. Португалия прогибался под умелыми ласками брата, запустив пальцы в его растрёпанные каштановые кудри, сжимая их до боли, которую Испания попросту игнорировал. Поцелуи – вот оно, неоценимое по достоинству искусство, которым Тони овладел в совершенстве. Они способны возбуждать и сводить с ума, пьянить похлеще алкоголя. Настоящее искусство. Наравне с картинами и шедеврами литературы – это то, что может оценить каждый, но не получить ничего более, чем яркие эмоции и удовлетворение своего эстетического чувства. Поцелуями же можно насытиться, ощутить на себе их пылкую страсть или же необычайную нежность, сравнимую с бархатистыми лепестками различных цветом. Их достойны немногие. Антонио примкнул к желанным губам, вкладывая в поцелуй столько страсти, сколько танцор вкладывает в каждое движение, и у него самого от этого чувства закружилась голова. Развратные ласки и бесстыдные прикосновения сводили с ума и срывали крышу с её законного места, а Антонио уже не отдавал отчёта своим действиям. Если кто спросит – во всём виновата страсть: её не скроешь, как ни старайся. Горячее дыхание обжигает кожу адским пламенем, отчего по телу проходит новая волна удовольствия. Точно дьявол. Сожжет сейчас всё вокруг, лишь посмеявшись над своими деяниями. Испания остервенело срывает с брата рубашку, не беспокоясь о сохранности пуговиц. Ожидание так утомительно для обоих, что мимолётные секунды кажутся вечностью. Движения становятся резкими, щёки алеют, а губы уже ноют от грубых поцелуев. С губ Португалии срывается первый несдержанный стон, разрывающий тишину, от того, что Антонио так бесстыдно проводит руками по его оголённому торсу и спускается вниз, намереваясь избавить парня от такого ненужного в данный момент элемента одежды как штаны. Одежда лишь сковывает, не давая полной свободы действий, и кажется сейчас такой нестерпимо тяжёлой, что хочется избавиться от неё как можно быстрее. Фернандес вновь поддаётся вперёд и тут же находит его губы своими, сминая их, кусая, сплетаясь языками, словно в каком-то безумном танце. Слух ласкают тихие вздохи, но хочется большего, потому испанец поспешно расстёгивает молнию на штанах брата и тут же стягивает их вниз, получая в ответ лишь негромкий вздох, побуждающий продолжить. Тони пытается стянуть с себя рубашку не глядя. Он улыбается сквозь поцелуй своему скорому успеху и откидывает ненужную тряпку в бесформенную кучу на полу. А вот с ремнём пришлось бы повозиться, если бы Габриэль не взял это дело в свои руки. Он ловко расстегнул железную пряжку и отшвырнул ремень куда-то в противоположный конец кухни. Звякнула молния. Карьедо удовлетворённо прорычал и обнял португальца за спину, проводя пальцами вниз по коже и ощущая её жар. Оба чувствуют себя словно на раскалённой сковородке, но от этого ощущения только слаще. Возбуждение с каждой секундой только росло и уже хорошо ощущалось внизу живота. Да и не только ощущалось, а так же неслабо так выпирало из штанов. Ещё бы, в такой обстановке возбудиться - нефиг делать. Теперь избавиться от ненужного предмета гардероба было делом нескольких секунд. Фернандес ловко стянул серые джинсы, отбрасывая их к остальным «тряпкам», и прижал Габриэля к полу. От неожиданного соприкосновенья с холодной плиткой по телу пробежала дрожь, придавая контрастности ощущениям. Словно водой окатили, на миг проясняя рассудок и словно протрезвляя. Он поддался вперёд и примкнул к чужим губам, чувствуя, как руки брата избавляются от последней преграды в виде нижнего белья. Де Сантарен прогнулся всем телом и вдохнул полные лёгкие воздуха, словно боясь, что может задохнуться, когда почувствовал в себе чужие пальцы, зрачки расширились от такого яркого сочетания боли и незабываемого удовольствия. Антонио прикусил уже распухшую нижнюю губу и ехидно улыбнулся. Он лишь начал свою сладкую пытку, а это уже заводило его. Пока палец всего один, но вскоре он добавляет второй, неспешно растягивая Габриэля и, наклонившись, проводя языком по щеке. Пусть Карьедо и пьян, но представление о половом акте в подобного рода отношениях он имел, так что сообразить – сообразил. В конце концов, кто из нас не совершал грехов? А уж Испания, поверьте мне, порочен, как бы не старался доказать обратное, как бы не старался искупить грехи за свои прошлые деяния. Прямое доказательство тому сейчас лежит под страной страсти, касаясь спиной холодной плитки, и развратно постанывая от того, что к двум пальцам у него в заднице добавился третий. Люди – порочные существа, но их жизнь коротка, как мгновенье для того, кто прожил несколько тысяч лет. И даже за такую короткую жизнь они успевают совершить так много глупых поступков, так много неприятностей посеять вокруг и, тем не менее, насладиться сполна. Так что же говорить о бессмертных воплощениях государств, которые обязаны нести груз за каждый поступок своей долгой истории? Потому им всё прощается. Жизнь итак сполна наказала, взамен давая право на безнаказанные глупости. Потому Антонио прогоняет все мысли, что засели у него в голове в данный момент и прокусывает до крови собственные губы, чувствуя, что у него нет больше сил сдерживать себя. Габриэль почти срывается на крик, прогибаясь всем телом и прижимаясь как можно ближе к Антонио, который нарочито медленно просовывает пальцы вперёд, то сгибая их, то распрямляя. Слишком долго, слишком медленно. - Блять… Прекрати уже, придурок, - проговорил Португалия сиплым голосом. – Можешь делом, наконец, заняться? Эта пошлая улыбка и безумный, залитый похотью взгляд, в котором можно было прочесть неконтролируемое желание, что вот-вот заставит умолять, попросту свели Антонио с ума, разбив вдребезги тот маленький мостик, что соединял здравомыслие и адекватность с его мозгом. Он вынул пальцы, оставляя за собою ноющее чувство опустошенности, и Габриэль капризно хмыкнул, откидывая голову назад и прищуривая глаза. В мыслях мелькают фразы, что срывались с его губ. Они свидетельствовали о собственной глупости и заставляли щёки полыхать от стыда. В момент слабости он сам себе не верил, но не было сил контролировать свои желания. Может разум и стыдился отчасти своих действий, тело же показывало совсем другое. Страсть заполняла рассудок, заставляя прогибаться, поддаваясь разврату и пороку, требовать большего и так пошло себя вести. Да он, казалось, сейчас в открытую начнёт умолять брата засадить ему как можно глубже, словно дешёвая шлюха, которой подобные речи входят в обязанности. От осознания даже как-то страшно становилось. Но голос совести не слышно, его пропускают мимо ушей, нагло игнорируя. Португалия непростительно пьян и практически совершил то, о чём, возможно, сильно пожалеет. А сейчас же он попросту шлёт всё в одно небезызвестное направление, забив на собственные сомнения и попытки совести таки достучаться до захмелевшего разума. Есть лишь он и его брат, который, избавившись от нижнего белья, поспешно осыпал возбуждённое тело, дрожащее от желания и страсти, кроткими поцелуями. Габриэль закусил губу, застыв в ожидании, когда почувствовал, как что-то твёрдое упёрлось ему в зад. Отступать поздно, деваться некуда. Да это им и не нужно. Антонио нарочито медленно, но сильно надавливает членом на вход, не решаясь пока перейти к большему, словно мучая де Сантарена своими сладкими пытками. Действительно пытками, что казались Португалии сейчас хуже инквизиции, пусть на самом деле всё было далеко от истины. Страны способны терпеть всё, что угодно, пока жива душа, пока границы обозначены на карте, а в сердцах людей живёт дух патриотизма и безграничной любви к своей нации. Но отчего-то у Габриэля совершенно не осталось сил, чтобы терпеть пытки подобного рода. Возбужденная плоть изнывала от желания, тело мечтало о плотских утехах и не важно, что всё это слишком человечное для них. Они сейчас слабы как люди, что не могут обуздать свою животную страсть, неистово целуя до медного вкуса на губах и темных пятен на прежде безупречной коже. Должно быть, Испания не считает засосы изъянами, раз позволяет себе оставлять их снова и снова на гладкой загорелой коже старшего брата. Он на пределе, в голове фейерверками взрываются мысли, суть которых так и остаётся неосознанной. Антонио сжимает бедра Габриэля и поддаётся вперёд, наконец, проникая в узкое колечко мышц с характерным пошлым стоном, отчего тело под ним задыхается от нехватки воздуха в лёгких. Кто бы мог подумать, что вечер в компании брата и алкогольных напитков может закончиться подобным образом? Вот ирония. Сегодня день освобождения от этого маньяка, который мечтал когда-то держать весь мир в своей власти, и именно сегодня Антонио, можно сказать, показал своё превосходство. Неважно свободна его страна или нет, ведь он позволил себе проявить слабость и дать Испании взять верх над собой снова, только на этот раз в прямом смысле. Осознание этого факта болезненно вспыхнуло в районе груди, но тут же погасло, заглушаемое более сильной болью в пояснице. Болью, которая смешалась с невообразимым удовольствием и растворилась в сладостных ощущениях. Испания ускорил темп, не жалея сил, и теперь яростно вбивался в податливое тело, срывая с его губ новые стоны наслаждения. Португалия утратил последние капли рассудка, теряя себя в громких и пошлых криках. Он не слышал собственного голоса, не слышал, как выкрикивает имя виновника своих слабостей, растягивая его словно сладость на языке, словно тягучий и до одури сладкий мёд. Никогда прежде он не чувствовал себя так хорошо, ни одна девушка не приносила таких ярких и диких как само безумие ощущений. Смесь боли с похотью и удовольствием. Их словно смешали вместе в волшебной чаше и дали Португалии испить заветного нектара. Испания терялся в тех же ощущениях. Габриель был нестерпимо узок – неудивительно, первый раз-то – и это приносило такие ощущения, что хотелось выть волком при виде луны. Пик наслаждения близок и каждый из них чувствует это. Они словно одно целое, чувства и ощущения смешались воедино. Интересно, обозначится ли это как-то на состоянии народа? Страна ведь напрямую связана со своими жителями, и никому неизвестно, что случится, когда сольются две столь сильные энергии. Фернандес запрокидывает голову назад и прикрывает глаза, гортанно рыча. Он сжимает бёдра брата так сильно, что от того наверняка останутся следы, и двигается резко, быстро, не жалея ни себя, ни его. Словно от этого зависит нечто большее, чем невиданный до сего экстаз. Испания накрывает рукою возбуждённую плоть Габриэля и несколько раз проводит рукой по стволу, заставляя того выгибаться и пошло стонать. Вот она, последняя капля, организм больше не в силах терпеть. Габриэль чувствует, как его тело пронзает электрический разряд. Организм охватывает до боли приятная судорога, расходясь по организму таким горячим и сладостным удовольствием. Оргазм накрывает его с головой, не давая возможности вдохнуть хоть немного воздуха, словно перекрывая путь к лёгким. Да ему и не нужно дышать – это влечёт за собою лишь неприятное жжение в лёгких, которое не отпускает, пока те вновь не заполнятся таким необходимым для людей кислородом. В этот момент он забыл даже собственное имя, куда уж говорить обо всём остальном? Антонио оказался гораздо выносливее, но и его надолго не хватило. Не прошло и минуты, как Испанию напрочь снесло, оставляя в этом мире лишь тело, а разум и душу выбрасывая в чёрную дыру, где его буквально разрывало на атомы. Вряд ли кто-то владеет силой написать об этом, с точностью передавая словами всю ту бурю, что роилась в его теле. Это можно только почувствовать, как чувствовал сейчас Карьедо, совершенно без сил опускаясь на плиточный пол кухни, которую освещал лишь лунный свет и ничего более. Его грудь тяжело вздымалась - дыхание сбилось, словно Тони пробежал марафон. Организм грозился отключиться в любую минуту, ведь он был невероятно истощён и желал набраться новой энергии, которую только что полностью истратил хозяин. Испания негромко зевнул, лениво потягиваясь и подумывая как бы не заснуть прямиком на холодном полу, но Порту, должно быть, сей факт уже не волновал. Португалец прикрыл голубые как небесная гладь глаза и позволил Морфею забрать себя на необозначенное время. Антонио устало улыбнулся уголками губ, еле слышно хмыкнув. Нельзя оставлять всё вот так, но он чувствовал, что сил что-либо делать он в себе точно не найдёт. Телом овладела глубочайшая усталость, и она клонила в сон, не позволяя даже накинуть на себя какую-нибудь одежду. Ещё совсем немножечко – буквально несколько секунд – и сознание Королевства Испании провалилось во мрак, игнорируя любые неудобства, что обычно не позволили бы нормально уснуть. Ещё несколько часов – и рассвет. *** Солнце пылало над горизонтом уже довольно приличный отрезок времени, пусть грело и не так сильно, как то бывает в летнюю пору. Пусть здесь и тёплый климат, декабрь остаётся декабрём и всё равно отличается от того же июля разницей в несколько градусов. Прозрачные лучи проникали в комнату через окно, которое не было закрыто занавесками, и танцевали на деревянном полу солнечными зайчиками. Даже на вид они были тёплыми и дарили некое ощущение комфорта на душе, от чего хотелось понежиться на солнечных лучах подобно коту. Португалия с огромнейшей неохотой открыл глаза и тут же закрыл их, предпочитая оставаться в таком положении ещё некоторое время. По крайней мере, пока полностью не осознает всю горечь того, что он натворил. Спустя минуту, пока голова пустовала, а совесть ещё не начинала пилить, Габриэль осознал, что находится он не на холодном полу собственной кухни, опёршись спиной на тумбу, а в кровати, да ещё и в своей родной комнате. На нём даже одежда имелась – футболка в цветах национального флага, в которой он обычно спит, и мягкие пижамные штаны. Хм, а может всё-таки приснилось? Все было настолько реально, пусть и в пелене дурмана, что не поверить было невозможно. Ох, и напился же он вчера. Порту был неимоверно благодарен Господу за способность южных стран легко переносить похмелье. О вчерашнем праздновании напоминала лишь терпимая головная боль и лёгкая тошнота. Габриэль вновь открыл глаза и попытался встать, но внезапная резкая боль в пояснице оборвала все его надежды на то, что события вчерашней ночи – лишь шутки его больного воображения, игры извращенного разума. Он откинулся обратно на кровать, тяжело выдыхая. «Де Сантарен, ты придурок, - рассуждал он в своих мыслях, даже не зная, с чего начать обругивать себя. А жалел ли он вообще об этом? Возможно… нет. Португалия не жалел. Зачем жалеть, если ему безумно понравилось? Он помнил каждое прикосновенье, что они дарили друг другу, каждый грубый поцелуй и все те красные метки, которыми теперь было «украшено» его тело. Он помнил даже собственные фразы, что предательски срывались с губ, теряясь в пошлых стонах, что порой срывались на крик. Сейчас его щёки пылали красным пламенем от всех тех воспоминаний, но нет, он не жалел. Дверь с едва уловимым скрипом отворилась - и на пороге появился ни кто иной, как Испания. В его улыбке была какая-то неловкость, а в глазах чётко проскальзывала неуверенность. Он боялся разговора и Габриэль заметил это, как только брат переступил порог его комнаты. - Как ты себя чувствуешь? – Антонио прошёл вперёд и присел на край кровати, - не хочешь меня видеть, да? Португалия старательно отводил взгляд, пытаясь не встретиться взглядом с зелёными изумрудами, что вчера полыхали неконтролируемой страстью. - Нет… - только и смог произнести он, - я в порядке. - Ну и… что делать будем? - А что делать? Мы ведь уже… - Габриэль в очередной раз густо покраснел и с трудом выдавил из себя остаток фразы, - …переспали. Антонио неловко улыбнулся и почесал затылок, не сводя глаз с сонного и раскрасневшегося Габриэля, что заметно нервничал, пытаясь укутаться в одеяло, словно от этого он переместится в другое место. Однако по законам логики, оно не служило телепортатором, потому Португалия лишь с досадой вздохнул, понимая, что серьёзного разговора таки не избежать. - Я хотел спросить, будешь ли ты обедать? – беззаботно протянул Тони, будто пропустил последнюю фразу мимо ушей. И где находится его здравый смысл? Ах да, это ведь Испания… Логика и серьёзное отношение к чему-либо у него явно не в почёте. Кто-то там думал о серьёзном разговоре? Вся неловкость тут же рассыпалась прахом, и Габриэля накрыло волной негодования. На лице так и читалось: «Мой брат – дебил», и хоть Португалия с такой физиономией смотрит на него постоянно, сейчас это было заметно как никогда ранее. И как тому удаётся всегда быть таким беззаботным идиотом? В любой ситуации Антонио способен вести себя так, будто так и должно быть. Конечно, не его же вчера оттрахали, как говорится, до потери пульса. И до потери товарного вида, да только Португалия себя ещё в зеркало не видел. Хотя, вспоминая с каким усердием Испания «разрисовывал» его тело бордовыми пятнами, он примерно представлял, какой картины стоит ожидать. Эдакий живописный далматинец. Хотел было Габриэль вылить на горячо любимого брата всё, что он о нём думает, однако тот не дал ему этого сделать, поднимаясь с кровати с феерической улыбкой идиота и с прежней беззаботностью в голосе обращаясь к де Сантарену: - Мне пора, я итак уже прилично задержался тут. Выходные, знаешь ли, я получаю не так уж часто. Я приготовил тебе обед, так что не залёживайся, а то остынет, - Антонио неспешно приблизился к двери и перед тем как удалиться, окинул брата взглядом и прищурился, - ты ведь помнишь, что через 4 дня у меня День Конституции? Отмечаем у меня. С этими словами, что казались Габриэлю слишком уж намекающими из уст Испании, он закрыл за собою двери и удалился прочь, оставляя после себя лишь множество вопросов и недосказанных фраз, что растаяли вслед за его шагами. «Мой брат – дебил», - не без улыбки подумал Португалия и откинулся на мягкую подушку. А к чёрту всё! Они ещё успеют вынести друг другу мозг. И поговорить успеют… возможно. Когда-нибудь. Их жизни – чертовски длинная дорога, которая не спешит обрываться, уходя в современность. Ещё всё успеют, а пока… «День Конституции, говоришь? Ну-ну, надеюсь, ты не забудешь свой любимый херес».