Искупление

Колокола возвестили об окончании вечерней службы в Вероне. Их гул пронесся над городом, словно ураган, то становясь сильнее, то утихая. Звук этот, призванный приблизить к Небесам и прогнать злых духов, заставил Тибальта встрепенуться. Юноша плотнее завернулся в темный плащ, в надежде, что никто из плавно вытекающего из церкви святой Анастасии Узорешительницы потока его не заметит. Ожидая, когда внутри величественного собора не останется никого, он стоял у главного входа уже пару часов, но не чувствовал усталости; дух его был охвачен святым вдохновением и раскаянием, что столь редко побеждали в душе царя Котов. Через какое-то время наконец, выдался шанс проскользнуть внутрь незамеченным, но у исповедальни все еще ожидали несколько верующих, ожидающих часа искупления. Тибальт скользнул к центральной части церкви и на несколько секунд опустился на колени пред распятием, привезенным в Верону совсем недавно и поблескивающим в тусклом свете свечей лаковым покрытием. - Господь, храни меня,- прошептал юноша, рискнув откинуть капюшон, до того скрывавший его лицо, на плечи. Справа на него вот-вот был готов обрушиться сам Страшный суд; фреска, еще не до конца законченная, нависала над ним, и пугала не столько размахом изображения, сколько своей незавершенностью. Картина эта была призвана предупреждать, а не запугивать, однако пустые лица, блеклые цвета и пустые проблески делали суд омерзительным. Казалось, будто бы Бог и Дьявол делят людской род, высасывая из его представителей краски и саму человечность. Постепенно прихожане стали расходиться, и у исповедальни остался лишь мужчина в дорогих бархатных одеяниях. Тибальту он знаком не был. Наверное, проезжий купец или путешествующий дворянин. Кошачий царь, мягко ступая, приблизился к нему и сел рядом. Его пробил пот, ведь юноша, редко посещавший церковь, исповедовался и того реже, и волнения, присущего грешникам пред лицом Господним, было не избежать. Тибальт положил плащ на колени и ослабил шнурки, завязывающие ворот рубашки у самого горла, обнажив тем самым простой деревянный крест,на фоне бледной кожи смотревшийся словно истинный символ Веры. Вещица эта привлекла внимание того самого незнакомца в дорогих одеждах. - Дерево? - удивился он. - Столь редко можно встретить человека, предпочитающего не металлические кресты! - Это подарок, - сухо ответил Тибальт. - Да? И от кого же? - не думая о том, как неприличны навязчивые расспросы, продолжал незнакомец. - От матери. Племяннику леди Капулетти несказанно повезло: подошла очередь его соседа, и тот поспешил скользнуть в исповедальню. Юноша глубоко вздохнул. Даже придя в храм, ему пришлось соврать! Как же это отвратительно! Пальца его сжали тот самый злосчастный подарок. Достался он ему всего месяц назад, как знак клятвы, связавшей двоих людей в ночной тиши. До того Тибальт никогда не носил креста на теле. Вскоре пришел и его черед искупить тяжкие грехи, повисшие на шее мельничным ярмом. Крохотное помещение исповедальни было необычайно прохладным и спокойными: там можно было вдохнуть полной грудью воздух надежды на спасение и помощь. Тибальт встал на колени перед занавешенным окошком и сложил руки в молитвенном жесте. - Во имя отца, сына и святого духа, - произнес юноша, - я молю прощения. Занавеска, разделяющая священника и прихожан, была тонка, и сквозь нее можно было легко различить профиль святого отца, мужественный, с сильным подбородком и горбатым носом. - Господь да прибудет здесь, чтобы искупить твои прегрешения от последней исповеди и до сего дня. В горле Тибальта пересохло. Он тихо произнес: - В последний раз я исповедовался пятнадцать месяцев назад. С тех пор грешил немало. - Важно не то, сколько раз ты попросишь прощения,- спокойно, словно пытаясь приободрить, ответил священник. -Важно то, есть ли в твоих словах раскаяние. Молодой мужчина не продолжал, раздумывая над этими словами. - Я грешил много и часто,- раздумывая над каждым словом, говорил он.- Сколько раз впадал во гнев, столько и обагрял руки кровью. Похоть, пьянство, гордыня - и они преследуют меня ежедневно, не давая ступить ни шагу. Вновь стало тяжело дышать. - Ты борешься с ними? - Да, отец, - не раздумывая, ответил Тибальт. - Я уже полгода не сближаюсь с женщинами, не пью и не принимаю участия в пирах своего дома, но... - юноша сглотнул подступившую к горлу желчь. - Вражда, о мой отец. Вражда моего клана и проклятых Монтекки не дает мне смирять гнев! - От чего же? На этот вопрос ответа подготовлено не было. - У меня есть долг перед семьей, с которой я связан кровью. "Джульетта стала этой связью,"- о сестре Тибальт обычно вспоминал с нежностью, но сейчас это имя показалось горьким. - Долг? Равносилен ли долг справедливости? - Вы правы. Мне должно было самому подумать об этом, но, стоит мне не ввязаться в драку, в спину сыпется ворох насмешек, и... - Гордыня не позволяет тебе уйти,- закончил священник,- Смири ее. Это непросто, однако первый шаг самый сложный. Ты сделаешь это. Вот тебе моя епитимия. - Благодарю, отец, - слабо понимая, как выполнить это наставление, продолжил Кошачий царь.- Но есть вещь, что гнетет меня еще больше. Священник молчал. - Я вступил в запретную связь с мужчиной, - затихая, как горное эхо, произнес Тибальт. Вновь молчание. Юноша сквозь тонкую занавесь увидел, как святой отец поворачивается к нему лицом. - В священном писании рассказывается, как Содом и Гоморра пали, предавшись разврату. Не ты ли только что говорил, что забыл о похоти? - Здесь нет места похоти. Я... Я думаю, что люблю его. - Любовь бывает разной, - священник вернулся в прежнее положение. - Каковы же твои чувства? - Я не могу понять. Я лишь хочу забыть этот грех. - Знаешь, что я скажу тебе? Есть вещи, порицаемые церковью, но не все ее решения справедливы. Во времена охоты на ведьм один из Пап объявил, будто тощая женщина обязательно будет невестой Сатаны, ведь в мирской жизни его отвергла женщина подобной комплекции. У другого при присутствии кота начинали слезиться глаза, и потому ведьмы стали превращаться в кошек. - К чему вы это говорите? - Сын мой, платоническая любовь исходит от Бога. Она не несет в себе... стремления плотской связи. Такую любовь можно простить. - Но моя подарена Дьяволом. - Я не должен поощрять твоих привязанностей, но не хочу их порицать. Попросту не знаю, что сказать, - священник глухо рассмеялся. - Тебе есть, в чем еще покаяться? Табальт был удивлен. - Я солгал сегодня. - А обычно этого не делаешь? - Стараюсь избегать. Это все мои грехи, и да помилует меня Господь. Святой отец зачитал молитву на латыни. По окончании ее оба они осенили себя крестным знаменем. - Господь простил тебя. Иди с миром! - Благодарю. Тибальт медленно вышел из храма. В душе его царило смятение. Что же теперь делать? - Эй, Кошачий царь! Этот крик заставил юношу обернуться. У дверей, на том самом месте, где несколько часов назад стоял Тибальт, находился Меркуцио. - С каких пор ты ходишь по церквям? - С тех самых, как ты меня преследуешь. Меркуцио засмеялся и подошел к врагу. Его светлые волосы отливали медью в последних лучах заката. - Должен же кто-то за тобой присматривать. Что-то странное зашевелилось в груди Тибальта. Он прикрыл лицо ладонью, чтобы его случайный собеседник не заметил увлажнившихся глаз. - Ты сегодня необычно спокоен, шут клана Монтекки. - К лорду прибыл гость из Рима, - сказал Меркуцио.- Вся прислуга и члены семьи заняты на званном ужине в его честь. Сегодня я свободен и не имею необходимости задирать тебя. - Тогда пойдем. - Куда? - Все равно. Двое мужчин, Меркуцио, племянник лорда Эскала, и Тибальт из рода Капулетти, скрывая лица, пошли прочь от собора по пустынным улицам Вероны. Крест жег Тибальту кожу. Получил он совсем недавно, но казалось, что та ночь была несколько лет назад. Меркуцио спас его от одиночества. Пришел и сказал, что вражда ничего не значит, и Тибальт поверил, как не верил никому и никогда. Племянник лорда стал его близким другом и человеком, к тайной страсти к которому Кошачий царь сгорал день ото дня. Как тяжко было сидеть с ним в таверне и смеяться над шутками, которые оказались довольно смешными. Меркуцио показал ему, что значит жить. В ту ночь они оба поклялись быть друг другу верными товарищами. Тибальт обвязал вокруг запястья бывшего врага ленту, до того всегда удерживавшую черные локоны. Меркуцио было нечего ему подарить, поэтому он надел на шею упирающемуся Кошачьему царю свой крест. С тех самых пор они шли рука об руку, пусть Верона этого не видела. Верона, порочная и опасная, не могла видеть ничего, кроме проклятой вражды двух родом. Мужчины сидели на берегу Адидже. У Меркуцио с собой была краюшка свежего хлеба и фляга с разведенным вином, поэтому они решили перекусить и просто отдохнуть от городской суеты. Тибальт думал о словах священника и находил их неправильными. Как можно скрыть привязанность к столь близкому человеку? Как жить, зная, что на чувства ответят усмешкой и презрением. - Что с тобой?- спросил Меркуцио. Он лежал на жухлой траве, положив руки за голову, и глядел на товарища. - Ничего серьезного, - Тибальт, смущенный тем, что теплое тело предмета любви лежит столь близко, закрыл глаза и попытался забыться. - Кажется, слегка приболел. Это было правдой, но виновником болезни был не сквозняк или подпорченный обед, а человек. Меркуцио об этом было знать необязательно. Его теплая ладонь легла на лоб Тибальта. - Вроде нормально. Может, отвести тебя ко врачу? Я знаю одного знахаря. Он, за символическую сумму, конечно, и словом не обмолвится о нашем визите. - Не нужно,- тонкие губы племянника Капулетти растянулись в улыбке.Все же так приятно чувствовать, что любимый человек заботится о тебе! - Ты редко выглядишь таким счастливым, Кошачий царь. "Если бы ты был рядом, я бы смеялся каждый день." Меркуцио сел. - Давай, рассказывай. Кто она? Тибальт подскочил на месте. Секунду он внимательно смотрел на товарища, но чуть после, осознав, что вопрос этот не содержит подвоха, дрожащим голосом ответил: - Самое прекрасное создание на этой земле. - Познакомишь? - Вы встречались. - Хм,- Меркуцио театрально коснулся гладко выбритого подбородка. - Кто же это может быть? "Ты." Племянник Эскала, вопреки ожиданиям друга, докучать расспросами не стал. Тибальт вернулся домой лишь под утро. Он упал на кровать и уснул сразу же, не думая, искали его или нет. В его снах был любимый человек, и больше ничего не было нужно.