Гамельнский крысолов

Было это, или нет, никто не знает. Но говорят, что иногда, когда ночь особенно беззвездна, по пустынной дороге, залитой светом от яркой полной луны, идут два путника – беловласый, как лунный свет, парнишка и черновласый, как ночное небо, мужчина. Куда они идут – никому не известно. Но легенда на то и легенда, чтобы оставлять будущее в тайне… Истории о крысолове ходили по всей Европе. Его звали в час нужды, чтобы увести беду от города за ту цену, которую назовет флейтист в пестрой одежде. И горе тому городу, который поскупится на награду, - взамен флейтист забирал то, что более всего любили горожане. Например, Гамельн лишился 130 детей, которых разгневанный отказом музыкант увел в горы. Что же случилось потом с ними – никому не известно, но родители так и не нашли и следов своих детей. Крысы – вестники мора и смерти – пришли и в городок у самого подножия гор, разношерстный люд, населявший эту деревушку, был в ужасе. По каменным, неровным мостовым уже не бегали дети, а только серые противные полуоблезлые комочки с длинными розовыми и черными хвостами. Тогда он и пришел. Парнишка в пестрой одежде цветов осенних листьев, невысокий, хрупкий на вид, с серебряной флейтой в руках. Он выделялся среди остальных необычной белизной красивой гладкой кожи, короткими белоснежными прядями мягких волос и ярким шрамом на лице, который алым росчерком проходил по левому глазу вниз по щеке, оканчиваясь каплей. Сверху он перечеркивал глаз и на лбу начинался небольшой перевернутой пентаграммой. У него при себе была только флейта, поблескивавшая удивительным рисунком и привлекавшая внимание. Мальчик уверенно шел к ратуше, не обращая внимание на выглядывавших из окон бледных людей. Серые глаза, похожие на зимнее небо с легкой пленкой полупрозрачных облаков, смотрели безучастно, небольшие ступни шагали по неровным камням уверенно и легко. В изгибе бледных губ цвета лепестков розовой вишни по весне притаилась вечная улыбка, полная иронии, как маска клоуна. И почему-то, глядя на это лицо и печальный древний взгляд, забывалось, что внешне это был всего лишь мальчик с отчего-то седыми волосами. - Ты берешься изгнать крыс? – с сомнением переспросил староста, рассматривая мальчика перед ним. Он явно не внушал уверенности в том, что крысы и в самом деле покинут город. – И просишь столько золота, сколько можешь унести? Сопляк, а где гарантия, что ты не обманешь меня?! - Оплата после исполнения договора. В любом случае, плата будет взята, так или иначе, - бесстрастно ответил ему беловолосый, представившись как Аллен Уолкер, причем совершенно не отреагировав на недоверие, заносчивый тон и оскорбление. - Что ж, по рукам, флейтист, - мужчина уже протянул было руку музыканту, но проворный подросток выставил вперед острый конец флейты и слегка царапнул по пальцу. Староста тихо зашипел, отдернув руку, а на серебристой поверхности осталась пара капель, почему-то быстро впитывавшихся в металл. - Договор заключен, - с этими словами Аллен поклонился и быстрым шагом вышел из комнаты – ему надо было выполнить свою часть договора. На главной площади было пусто, со времени нашествия крыс в город. На темных, почти незаметных камнях стоял невысокий мальчик с седыми волосами. У губ его уже замерла серебряная флейта. Легкий взмах белесых ресниц, и легким выдохом зазвенело серебро, подчиняя мелодию мягким юрким пальцам. В застывшем воздухе лилась тихая, почти невесомая, местами становившаяся зовущей и резкой, мелодия, постепенно набирая свой звук, силу, резкость. Живая, переливающаяся каждым звуком, сверкающая и даже немного ласковая, похожая на звон ручья, она сменялась резкостью, гневом, почти криком, приказывая, и подчиниться было единственным выходом, иначе мелодия обещала самые страшные муки. И вскоре тишина, разрезаемая, словно ножом, мелодией серебряной флейты, наполнилась миллионным топотом маленьких лапок, тихим попискиванием, то тут, то там мелькали лысые облезлые хвосты и блестели бусинки черных глаз, влажно переливалась черная и серая шерстка, мелькала ржавая рыжина и редкие пятна грязно-белого. Вокруг пестрого музыканта собрались крысы, старые матерые грызуны и еще мелкие маленькие крысеныши. Ни одна не вступила в круг света от лампы, стоявшей у ног подростка, и все они собрались на площади, освещенные луной и немного – желтой лампой. Одна за другой они стали на задние лапки и внимательно слушали песню серебряной флейты, подергивая бисерными мокрыми носами и длинными жесткими усиками, почти не шевелясь и лишь тихо попискивая, немного встревожено и в то же время зачарованно. Легкий перелив – и вот уже подросток шагает по камням мостовой, уводя полчище крыс из города, а грызуны послушно и медленно, не отставая, шли за своим заклинателем и лишь пищали иногда. Вскоре крысиная армия и флейтист ушли, и лишь когда властная музыка удивительного инструмента перестала быть слышна, люди медленно начали выходить из домов на очищенные от скверны улицы. Горожане ликовали и радовались, их охватило почти безудержное счастье, которое нельзя было описать и передать. Таинственный музыкант спас их от неминуемой, казалось бы, смерти, отвел беду, как и обещал. В городе начался праздник, ликовал и стар, и мал, и только староста был мрачен, ему вовсе не хотелось платить этому мальчишке, хотя он выполнил свою часть договора. Волновала его и кровь, пролитая на флейту, мрачное предчувствие терзало каменное сердце. Однако надо было что-то решать, ведь, как догадывался мужчина, флейтист вернется за своей наградой. Прошло три дня, прежде чем вернулся загадочный Аллен, один, только со своей не менее загадочной флейтой, которая таинственно блестела в свете фонарей и огня огромного костра, разведенного на главной площади. Он явился в разгар праздника, когда все были на площади. - Я пришел за своей наградой, - громко сказал он, подойдя к столу старосты и глядя прямо в глаза своего заказчика. Но тот, уже изрядно хмельной, лишь усмехнулся на претензию музыканта. - Мы благодарны тебе, что ты избавил нас от крыс, но не слишком ли большую цену ты запросил? – ответил ему староста. - Не слишком ли низко вы оцениваете жизни ваших людей? – сребровласый подросток нахмурился, хмыкнув и сжимая пальцами флейту. - Нет. Вот, держи, - к ногам флейтиста упал мешочек с золотом, который парень медленно поднял и взвесил на руке. – Это твоя плата. - Здесь всего на одного, - пробормотал юноша и поднял глаза на старосту. – Но я прошу вас еще раз подумать! Свою плату я возьму, так или иначе, но не будет ли это для вас слишком высокой ценой? Хотя голос мальчика был почти не слышен в гуле толпы, шум стих почти как по приказу. Люди смотрели на флейтиста почти с раздражением, с сомнением, страхом и гневом. Как этот мальчишка смел?! Люди, опьяненные избавлением, не желали вспоминать о том, что готовы были отдать свои богатства и дома, чтобы защитить себя и своих детей от страшной смерти. - Вы уверены? – голос парнишки стал еще тверже. – Вы уверены, что отказываете в золоте? - Да! – староста ударил ладонью по столу и поднялся. – И еще раз да! Пошел вон, мальчишка! Убирайся! - Я вас предупредил, - покачав головой, откликнулся Аллен и исчез из города, однако слова его глубоко запали в сердца и умы людей, и они спешно думали, что же может заменить таинственному музыканту плату. На ум ничего не приходило. Беда пришла в город, когда прошла неделя. Ровно через семь дней, когда городские часы пробили 10 вечера, в город снова вошел пестрый флейтист. Легкими шагами он вошел в город, держа в руке серебряную флейту, мерцавшую почти что зловеще в полумраке. Легкие ноги привели его снова на главную площадь, где догорели уже костры веселья и лежали обрывки от фантиков и конфетти. Снова он поднес к губам свою флейту и начал свою мелодию. Но на этот раз она была тихой, щемяще грустной и заунывной, похожей на вой волчицы, потерявшей своего волчонка. Дикая, заунывная тоска сквозила в голосе флейты, и она же звала свою новую добычу. Новые души. Все, кроме одной, за которую было заплачено золото, кровавые деньги. Снова послышался тихий топот, но уже мелькала не шерсть, а разноцветная ткань. А вместо крыс тут были дети. Все дети, которые были в городе, кроме одного ребенка, за которого заплатили. Однако и он пришел на площадь: в тот день он ночевал у своей подруги, по совместительству еще и любимой девочки, по имени Алма. Им было всего по девять лет, но Канда, как звали парнишку, не сомневался, что хочет провести с Алмой свою жизнь. И когда блондинка встала с кровати и пошла следом за слышной только ей мелодией, мальчик-японец, отличавшийся идеальным слухом, но не слышавший флейту, пошел следом. И пришел на площадь, где уже были все дети. - Алма, идем отсюда, - мальчишка поежился и потянул девочку за руку, однако она неожиданно оттолкнула брюнета с непонятной для маленькой девочки силой. Да так, что мальчишка упал на мостовую. А Аллен тем временем начал уходить из города, уводя детей за собой. И ни один взрослый не проснулся. За Уолкером следом шли все, кто был младше пятнадцати. За ним шел и Юу, немного в стороне и позади группы, не отрывая взгляд от пестрой фигурки флейтиста, игравшего свою странную мелодию. Он привел их всех на полянку где-то в лесной чаще. Дети выстроились в ряды друг за другом, глядя на Уолкера, глазами преданных щенков, и тут мелодия закончилась. И началась резня. Один за другим дети падали на землю, горло их было перерезано тонким острием на конце флейты. И от тел отделялись маленькие облачка тумана, зависавшие над трупами. Когда же дело дошло до Алмы… - Не трогай ее! – чернявый малец преградил дорогу флейтисту, черные, почти что бешеные от решимости глаза схлестнулись с серебряной сталью. Однако музыкант лишь покачал головой и занес флейту для удара. Юу смотрел на подростка снизу вверх, пытаясь упросить взглядом музыканта, но тот лишь коротко ударил. Лезвие свистнуло мимо уха японца, на затылок и спину брызнули обжигающие горячие капли из проткнутого горла. Флейта вернулась окровавленной, тело позади упало с глухим шумом. Юу замер, не в силах повернуться. - За тебя заплатили, - ответил юноша с седыми волосами, грустно улыбнувшись и разворачиваясь от парня. - Я убью тебя, кем бы ты ни был! – голос Канды сорвался на крик, истерический и дрожащий. Флейтист обернулся и снова грустно усмехнулся. - Мое имя Аллен Уолкер. Я буду рад, если ты сможешь меня убить. Тонкие губы снова вдохнули воздух в инструмент, пальцы зажали нужные отверстия, и снова полилась тихая, почти неслышная мелодия, щемяще грустная и похожая на колыбельную, и тела начали осыпаться пеплом, а облачка поплыли к уходящему музыканту, впитываясь во флейту. А Юу сидел на траве, куда сполз, лишившись всех сил, и смотрел на спину удаляющегося Уолкера, окруженного серебристым дымом душ… *** Прошло 11 лет. По улицам небольшого немецкого городка шел высокий парень в длинном черном плаще, его неестественно бледное лицо с тонкими чертами, присущими восточному типу, раскосыми миндалевидными пыльно-серыми глазами и высоким хвостом сине-черных волос до талии, с выпущенными двумя прядями по щекам, струящимися по груди, он был заметен сразу и каждому, но тонкие губы были сжаты в полоску, а глаза ни на кого не смотрели, выискивая беловласую макушку. Из проверенного источника японец знал, что в этом городе должен был объявиться флейтист. Канда уже три раза был в других городах на охоте, но каждый раз опаздывал. В одном городе Уолкер увел скот, в другом уничтожил урожай, а в третьем ему заплатили, и музыкант ушел. Однако здесь пестрый флейтист еще не появлялся, и парень не мог скрывать свою радость, таившуюся в уголках глаз лучиками света. Руку грел браслет из семян лотоса – напоминание об обете, данном душе Алмы, об убийстве пестрого флейтиста с серебряными глазами. За прошедшие 11 лет Канда стал тем, кого называют охотниками за нечистью. Он охотился за ведьмами, вампирами, оборотнями, демонами – и собирал информацию о нужном ему подростке. Многие его видели, но никто не мог сказать, кто он. Мальчишка, лет восемнадцати, бродячий музыкант и артист, юный клоун с седыми волосами, он приходил и уходил, выступая на ярмарках и иногда играя на простой деревянной флейте, совсем не похожей на роскошное серебро волшебного инструмента. Для всех этот подросток в пестрой от заплат одежде был обычным бродягой, никто и не знал, что этот, как его называли, «ангел с серебряными глазами» был убийцей с колдовской флейтой. Однако была и другая загвоздка: сколько бы трактатов не перечитал Юу, он никак не мог найти ни одного упоминания о том, кем бы мог быть этот странный юноша. Даже монах-священник, Лави, у которого был доступ в библиотеку Ватикана и к священным редчайшим книгам о демонических существах, не мог точно сказать, кто был этот странный парнишка. А что-то с ним явно было не так – в этом мысли Лави и Канды совпадали на все сто. - Ты точно уверен, что хочешь поймать этого Аллена? – тихо спросил идущий рядом Лави в сутане с капюшоном, скрывающим привлекательное юношеское лицо и ярко-рыжие волосы, чтобы избежать ненужного внимания. - Убить, - поправил монаха в ответ Юу, внимательно всматриваясь в толпу и выискивая белые волосы и пеструю от заплат одежку. Они уже несколько дней патрулировали город и искали Уолкера, но пока что удача лишь вредничала и издевалась. - Почему-то мне кажется, что это не слишком удачная идея, - осторожно произнес рыжик, кося зеленым глазом на спутника. – Неспроста этот малыш выполняет условие. Ты помнишь – в том городке ему заплатили, и все остались целы. Я бы даже назвал этого мальчишку слугой Смерти… - Крольчатина, ты о чем говоришь? – вполголоса рыкнул Канда и прищурился, чуть слышно шипя, а его друг пожал плечами. - По древним повериям, души людей могут становиться какими-то животными. В том числе – крысами. Если вспомнить древнегреческие мифы, существовала мистическая река Стикс, разделявшая мир живых и мир мертвых, и воды ее одинаково губительны для живых и для мертвых. И по этой реке плывет ладья Харона – перевозчика для умерших, которые приходят к берегам Стикса для перехода в мир иной. И при себе у них должна быть плата за перевозку для Харона. Две монеты. Ты помнишь, что греки клали на глаза умершим по золотой монетке. Но далеко не все могли позволить такую плату Харону, или же это были убитые в бою, далеко от родины. Что происходило тогда? Харон не брал их в ладью, и души, возможно, перерождались в качестве зверей, вредителей, тараканов, крыс и тому подобного. А что, если Аллен – один из слуг Харона или даже самого Аида, который забирает души и требует плату за их покой, иначе отбирает детей, скот или урожай? - Бредовая идея, - вздохнул самурай, покачав головой, - но это пока что лучшее объяснение происходящего. - И то верно. Внезапно брюнет напрягся, вытянувшись вперед и словно принюхиваясь к воздуху. Лави поспешил глянуть в ту же сторону. Сквозь толпу пробирался невысокий парнишка в пестрой от заплат одежде и с выбивающимися из-под капюшона белыми, даже седыми волосами. В руках мальчик держал серебряную флейту с необычным узором, который, казалось, неуловимо изменялся. - Он, - рыкнув вполголоса, брюнет сорвался с места, начинал продираться сквозь толпу, к стремительно удаляющемуся мальчику, и Лави поспешил за ним, мысленно вздохнув и посетовав на темперамент своего друга. А Юу тем временем старался не упустить из виду этого юношу. Аллен Уолкер наконец-то был в его власти, и скоро он умрет. Это грело душу японца, и образ Алмы на мгновение снова встал перед его взглядом, маленькой, смеющейся блондинки, которая все еще жила в его сердце. Однако стоило отвлечься от юркого подростка, как тот уже через мгновение пропал из поля зрения, и Канде теперь уже хотелось завыть от безысходности. Снова потеря, снова неудача. Но оставалась еще надежда на Лави, который был, несмотря на свой единственный глаз, гораздо внимательнее и зорче Канды. Уж этот не упустит добычу, пока не поступит такая команда, а Ватикан не отпускает тех, кто подозревается в связи с дьяволом. К слову, и сам Юу по своей работе был связан с церковью, так как получить лицензию на истребление небогоугодных тварей можно было получить только там. А самого Кроля отправили с Юу в качестве надзирателя, помощника и историка, который запишет истину о пестром флейтисте. И хотя монах из рыжего был довольно бредовый, это не мешало парню оставаться весьма хорошим товарищем по оружию. - Он зашел в дом градоправителя, - помяни черта. Зеленоглазый бес словно вырос из-под земли, тяжело дыша и стряхивая на поврежденный глаз рыжую челку. – Он скоро выйдет, тогда мы сможем проследить за ним и схватить. - Надо было перехватить его до сделки, - пробормотал брюнет, - но ладно. Мы еще не опоздали. Пацан покойник в любом случае. Как и сказал Лави, Аллен вышел из дома где-то через пару часов и направился в чащу леса возле городка. Лес не был любимым местом для Канды, но ничего более приятного седой не выбрал. И кстати – на опушку привел его Уолкер примерно такую же большую и темную. Красным песком на придавленной и когда-то высокой хорошей траве была нарисована правильная пятиугольная звезда, окруженная кругом из толстых невысоких черных свечей. В середине пентаграммы лежал сам этот мальчишка, в расстегнутой черной рубашке, выгодно оттенявшей бледность молодой гладкой кожи, и в черных брюках, взамен пропавшей пестрой одежки. Его живот и грудь были присыпаны тем же алым песком, мерцавшим в свете свечей, а сам парнишка выглядел больше как жертва, а не будущий палач для невинных детей. Японец шагнул ближе, стараясь не задеть свечи и не потревожить символ. Тихо прошелестела сталью о ножны катана, холодно блеснувшая в оранжевом пламени, уже занесенная над грудью Уолкера. - Целься в сердце, - прошептал внезапно Аллен, не открывая глаза. – Иначе ты не убьешь меня. И после… не трогай флейту. Иначе станешь следующим. - Нани?! – от неожиданности Канда перешел на родной язык и едва не выпустил из рук меч. Смертоносное лезвие замерло в дюйме от солнечного сплетения парнишки. - Ты пришел убить меня, - бледные бескровные губы искривила усмешка. – За тот город. Единственная выкупленная душа. - И что? Зачем тебе мне подсказывать, Мелочь? – с сарказмом спросил в ответ брюнет, пряча катану в ножны и хмыкнув. - Наверное, потому, что я устал? – парень так и не открыл глаза. – Потому что я проклят, и мой шрам – ярчайшее тому подтверждение? Не это ли причина моего желания умереть, а, Канда Юу? - Ты знаешь мое имя? – теперь в пыльно-серых глазах читалось искреннее недоумение. - Я знаю все имена, всех душ, которые собрал. А также некоторых выкупленных, - невесело откликнулся Уолкер, передернув плечами. – Ты хочешь отомстить за душу Алмы Кармы, девочки девяти лет, погибшей в том городке при твоей попытке спасти ее. Ты тогда загородил ее собой, 11 лет назад. Кстати, твой спутник, Лави, спасшаяся от меня душа. Но в отличие от тебя, его память была стерта. Он моего прихода не помнит, как и своего имени и настоящих родителей. А сегодня вспомнит. Как и все слышавшие прОклятую флейту. Ее звук навеки в нем остался. Тогда он лишился глаза, наткнувшись на ветку, и от боли потерял сознание. Когда он очнулся, его нашел один из монахов и привел своим учеником и послушником в ваш Орден. Так что ничего удивительного, что его отправили с тобой. Старик знал, что его ученик вспомнит ту ночь. Ватикан заинтересован в этой флейте, в ее секрете, который позволяет ее музыке становиться нитями для сознания и тела. Голос седого парня звучал отстраненно и безразлично, словно у глубоко уставшего человека, измученного и безумно отчаявшегося. - А почему нельзя флейты касаться? – не сдержал любопытства Юу, чуть наклонившись над мальчишкой и рассматривая черты красивого лица, не стесняясь, так как сам юноша лежал с закрытыми глазами. - Ты чем слушал-то? – серые мерцающие глаза распахнулись и уставились прямо в растерявшиеся пыльно-серые. – Эта флейта проклята, и тот, кто ее возьмет, убив ее владельца, сам станет собирать души ее мелодией, когда его призовут те, кому нужна помощь пестрого флейтиста. А флейтист обязан выполнить уговор и взять свою плату за работу. Так или иначе. - Это проклятие можно снять? – тихо спросил Канда, прикрыв глаза. - А кто его знает, загадочный японский парень, - хрипло рассмеялся юноша и тихо выдохнул. – Сомневаюсь, что такой способ есть. - А чем ты занимаешься между призывами твоей мелкой тушки? - Живу как обычный человек, бродячий музыкант и клоун. Хотя я и проклят, есть тоже охота, да и спать в тепле не откажусь. А ты думал, я живу в лесу бесплотной тенью и возношу хвалу его темнейшеству, питаясь кишками и мясом убитых крыс, запивая все это кровью убиенных младенцев? – в голосе Аллена явственно сквозила издевка, а сам белобрысый не скрывал задорную и лукавую улыбку. В ответ ему Юу тихо и снисходительно фыркнул, садясь рядом с одним из лучей звезды. - Я найду способ тебя освободить. И пойду с тобой. Теперь уже настал черед Аллена изумиться и приподняться на локтях, с удивлением глядя на ватиканского охотника. - Ты? И с какого перепуга-то?! - Наверное, потому, что не хочу, чтобы твоя мелкая тушка портила жизнь мне и другим, а заодно таким образом я отомщу за Алму, - хмыкнул брюнет. - Тогда по рукам. Только сплавь своего напарника, он орденовец до мозга костей. *** Спустя полчаса. Гостиница - Ты с ума сошел?! – казалось, рыжего сейчас хватит удар от злости. А Канда сейчас сидел за столом и пил зеленый чай, только что сообщив рыжему про то, что он собирался сам словить этого любопытного флейтиста, а монаху стоило поискать заклинание освобождения душ и проклятого, возможно, заклинание очищения. Вопрос о том, зачем японцу это, были малость проигнорированы и даже несколько невербально посланы в сторону, известную всем. - И что ты скажешь в свое оправдание?! - Ничего, Кроль. Захлопнись, - огрызнулся юноша и скривился от недовольства. – Или ты мне поможешь, или я действую сам. Выбор за тобой. - Да, помогу, конечно, - вздохнул Лави и потер переносицу кончиками пальцев. – Но что именно мне искать? - Ритуалы очищения, снятия проклятий… - Юу сделал неопределенный жест рукой. – Проклятый предмет и привязанный к нему человек, способ разорвать этот круг, связь с предметом… - Непростая задача, - тихо хмыкнул Лави. – Так Аллен Уолкер – проклятый, связанный с серебряной флейтой? - Видимо, да, - кивнул брюнет, вздохнув и покрутив пальцами чашку. – Он сам просил убить его и не трогать флейту. - А почему не убил-то? – зеленый глаз прищурился в недоверии. - Потому что это так надо, Крольчатина, разобраться с этим делом качественно, чтобы это не повторилось. Сечешь? – пыльно-серые глаза стали более синими, ближе к индиго, угрожающе щурясь и немного более пристально глядя на юношу, стараясь рассмотреть, что же задумал его напарник. - Хорошо, раз так надо, - выразительно посмотрел Лави на японца, - то я тебе помогу. Через ворона будешь присылать ваше местоположение, а я в ответ – отправлять результат исследования. Ворон, Матиф, уже ждет тебя в номере. Аллен сейчас работает? - Да, - юноша кивнул. – Завтра заберет награду и уйдет. - А кем он вне проклятия является? – с интересом спросил рыжик, отпивая кофе. - Бродячий артист, музыкант. Не сильно пыльная работенка, - хмыкнул юноша и поднялся. – Я спать, Кроль, заодно соберусь. - Спокойной ночи, - монах проводил японца взглядом и тихо вздохнул. – Странный этот парень все же… А Канда уже лежал на кровати в рубашке и брюках и тщетно гнал от себя мысли. Плащ небрежно валялся на стуле, катана осторожно поставлена в изголовье кровати. Сам владелец этого добра смотрел в потолок невидящими глазами и думал. Почему он не смог убить этого пацана? Почему не смог проткнуть катаной мальчишку? Вызвался спасти недомерка и бросил Лави, который не раз спасал жизнь брюнету? Столько вопросов – и ни одного ответа. И только внимательные серые глаза с туманом где-то в глубине зрачка, за темнотой лет. Сколько ему было? На вид – лет восемнадцать. А на самом деле? И за 11 лет волосы у мальчишки заметно отросли. Тогда они трепали по середине шеи, а теперь завязаны низким хвостом, ниже лопаток… Канда перевернулся на живот и пару раз ударился головой о жесткую подушку, пропахшую соломой и травами. Мысли в голову лезли совсем уж сумасшедшие. Какая ему разница, что там с этим пацаном такое, кто он и почему почти не изменился? Хотя, за 11-то лет… Кто знает, чем он еще отличается от простых людей. А еще вспоминались алая полоска шрама и пентаграмма на лбу, словно вобравшие в себя все краски с тела этого Уолкера, став алыми метками за счет крови и цвета волос, кожи и глаз. Удивительно… Сам того не заметив, Юу уснул и проспал до позднего утра. За окном уже давно пели птицы и шумел город, а напротив Канды сидел его белобрысый морок, с любопытством подростка рассматривавший заспанное лицо с припухшими от сна губами и румянцем на скулах. - Ты что тут делаешь? – хрипло спросил брюнет, чуть щурясь и зевая. - Я с работой закончил. Горожане заплатили. Деньги отданы… кхм… работодателю, - пояснил парень и заодно дополнил полностью вопросы Канды. Охотник лишь кивнул и чуть прикрыл глаза. - Выйди. - Почему? – подросток недоумевающе взглянул на японца. – Ты что, искренне считаешь, что чем-то можешь отличаться от меня? - Наверное, размерами, не хочу, чтобы мой напарник комплексовал, - съязвил в ответ брюнет, еще прикрываясь одеялом и совершенно по-детски пользуясь случаем поваляться в мягкой удобной перине. - Ну, раз ты будешь комплексовать, то, пожалуй, я твою психику избавлю от такого давления, принцесса, - ухмыльнулся седой подросток, и Канде на мгновение показалось, что в этих серых глазах сам Сатана канкан пляшет. Было так, а, может, и нет, но через пару минут мальчишка уже вышел из комнаты, и Юу не знал, что в ту же секунду его на приватный разговор перехватил Книгочей и утащил в свою комнату рядом. И теперь беловласый сидел напротив и лишь похлопывал глазами, кося под «дурочку», пока сам рыжий смотрел на флейтиста тяжелым взглядом. - И что мешает мне собственноручно прирезать тебя прямо сейчас? – мрачно спросил, наконец, Лави, тихо вздохнув. - То, что Канда этого не хочет, - ответил ему парень, улыбнувшись, сбрасывая маску простачка и глядя дикими мерцающими глазами хищника, отчего монаха передернуло: слишком уж этот взгляд напоминал ему японца. - Юу охотник на таких, как ты, уродов и монстров, - Историк наклонил набок голову, не отводя взгляда, однако Уолкера ничто не смущало. - Выходит, я не монстр, хотя природа и обделила меня смазливостью, - протянул парнишка и облизнул губы. – Или, может, ты хочешь проверить, насколько я человек? А, монах? Естественно, Аллен лукавил: природа абсолютно не наказала его уродством, напротив, подарила почти сверхъестественную привлекательность. Милое личико, лукавые колдовские серые глаза, пушистые белесые ресницы, необычный цвет волос, хрупкое тельце, и особую экзотику добавлял алый росчерк проклятия на миловидной мордашке. Аллен был экзотичен – и красив. И Лави не мог этого отрицать. Поэтому, когда флейтист приблизился к креслу Лави и чуть наклонился над замершим Книгочеем, тот ни слова не произнес. А этот парень стоял над ним и пытливо всматривался в лицо рыжего, словно что-то искал, а потом чуть грустно и ласково улыбнулся, прикрывая глаза длинными ресницами. - Канда честнее тебя. Намного, - тихо произнес подросток и быстро направился к выходу, встряхнув пепельно-белыми волосами и оставляя Историка в раздумьях. - Ну, что, уходим? – мальчишка успел натянуть улыбку при виде Канды, уже решившего постучать в комнату монаха, однако, судя по хмурому лицу парня, часть разговора с рыжим он все же слышал. - Причем прямо сейчас. Ты выходишь первым. Я – сразу следом. Иди своей дорогой, я тебя не потеряю, но плутать и пытаться улизнуть не советую – я теперь тебя даже за сотню миль учую и сдеру твою бледную шкуру, - бесстрастно произнес брюнет, хмыкнув и прикрыв глаза. В ответ парнишка серьезно кивнул, внимательно слушая. – Лави выходит через полчаса, направляется на поиски. Понял, Кроль? – монах коротко и быстро кивнул. – Периодически оповещай об успехах. И неудачах. Я хочу быть полностью в курсе происходящего. - Матиф вас найдет, - выдохнул рыжик, качнув головой. – Он тоже… за сотни миль учует. - Матиф? – вопросительный взгляд на Канду, затем на Лави. - Ручной ворон. Он будет передавать отчеты и донесения, - пояснил Историк, чуть хмурясь. – План готов, выдвигаемся, - подвел черту воин и, взмахнув иссиня-черным хвостом, скрылся за поворотом. - Жестокое у вас начальство, если такие меры предосторожности… - задумчиво хмыкнул проклятый и вышел из дома, идя легким и быстрым шагом по улице. Черная тень в капюшоне скользила за ним, словно призрак, не приближаясь и не отставая ни на шаг. Лави отлично видел в окно, как беловласая фигурка в пестром костюме из лоскутов удалялась, огибая прохожих, и как японец гнал за ним, не теряя из виду. Пора было и ему покинуть этот город. *** Встретились Аллен и Канда на опушке, где Юу впервые увидел флейтиста. Сейчас примятая трава выглядела как просто трава поляны, а не местный филиал сатанинского культа, только по кое-где опаленным кончикам на листках и чуть более блеклому зеленому можно было о чем-то догадаться. Когда японец шагнул на поляну, сам Уолкер сидел в центре, положив флейту на колени и опустив голову, оставляя спину идеально прямой. - Мелкий, - в голосе Юу была настороженность и весьма неожиданно – легкая тревога. - Сейчас идем. Я слушаю, есть ли новые вызовы… - едва слышно откликнулся подросток и приподнял голову, глянув на брюнета широко распахнутыми расфокусированными желтыми глазами, да так, что охотника передернуло: в этих безразличных глазах не было ничего человеческого, ни одной эмоции. Это было безумно страшно. Волчьи глаза, дикие, холодные… Неужели они принадлежат этому мальчику? Однако уже через пару минут Аллен снова прикрыл глаза и снова открыл спустя мгновение, свои, серые, и виновато улыбнулся. - Прости, что напугал. Немногие выдерживают. - Тоже мне, глазки, как у идиота, сделал, а думал напугать, - фыркнул, скрестив руки на груди, Юу, хотя на самом деле душа у него в пятки ушла, вместе с дрогнувшим сердцем. Уолкер в ответ лишь усмехнулся, прикрыв глаза, и на мгновение Канде показалось, что в этих серых глазах отразилось понимание, знание, что брюнет соврал. *** Первый городок был довольно небольшим, и в нем весьма удачно проходила ярмарка. Впрочем, интуиция подсказала, что мальчишка не зря сюда пришел, и это немного нервировало парня, потому что если в таком случае сам Аллен решит бросить его, Юу не сможет предугадать действия чокнутого флейтиста. - Тише, охотник, успокойся, - чуть слышно прошептал блондин, скользя пальцами по обычной деревянной флейте. – Мы лишь немного подработаем. Поищи пока что работу, двоих игрой на флейте прокормить сложно. - Не вздумай сбежать, - тихо прорычал японец, прищурившись. - Конечно, - тихо рассмеялся юноша, - встретимся в гостинице вечером, - с этими словами парень быстро подошел к своему стражу и, поцеловав в щеку, мгновенно растворился в толпе, оставляя застывшего с удивленно-недоумевающим взглядом японца осознавать произошедшее. - Придурок, - выдохнул, наконец, Канда и отправился искать работу. К счастью, в любом городе найдется работка для охотника, даже в период праздника. На этот раз ему попалась вполне простенькая, почти безобидная водяница, пугавшая местных своим пением, напоминавшим тихое подвывание волка, смешанное с хрипом утопленника, вытащенного из воды уже почти мертвым. Этой безобидной твари вполне хватало пары взмахов катаной и нескольких царапин, чтобы навсегда прогнать из этого места. Убивать полупрозрачную полумедузу-полумешок с водой сейчас не хотелось. Сказывалось ли это влияние мелкого, а может, само полузадумчивое настроение парня, но сам Юу просто не хотел смерти бурдячка с водой, сейчас шлепавшего лапами-ластами в лес, булькая и проворно обходя деревья и кусты. Зато за избавление от этого бурдючка платили довольно щедро, а были еще и другие заказы, которые были несложными даже для Лави, не то что для такого охотника, как Юу. Кстати, ворон должен был прилететь уже сегодня, с первыми результатами. Мудрая птица была единственной нитью спасения для белобрысого мальчишки, если, конечно, этот рыжий Кроль найдет выход и лечение от проклятия Уолкера. Лишь бы Матифа не перехватили, лишь бы крольчатина не сдал, не подвел… И в этот момент волосы взметнулись от порыва ветра, поднятого мощными черными крыльями, а плащ на плече сжали острые сильные когти. - Матиф, вот и ты, - Юу не испугался: монстров он чутьем чуял за десять метров, поэтому сейчас старый черный ворон подставлял грудку с черными короткими перьями и пушком, явно требуя ласки. Брюнет лишь усмехнулся и почесал указательным пальцем довольного ворона. Была бы птица котом – заурчала бы. К ноге ворона была привязана записка от Лави. «Я только доехал до библиотеки, вчера пришлось отчитываться, почему без тебя. Сказал, что ты идешь по следу и не хочешь прерывать преследования. До этого была стычка, и пацан оказался слишком сильным, чтобы преодолеть его без помощи экзорцизма. Так как угроза флейтиста слишком сильна, старики пустили меня в архив. Жди вестей и будь осторожен. P.S. Не гоняй слишком Матифа.» Никакой подписи, только небольшой, наспех нарисованный зайчик, рыжими чернилами. И перо. Знак Лави, который показывал, кто был отправителем. Символом Канды был лотос, лежащий на лезвии меча. Юноше для идентификации хватало и этого символа, придуманного еще подростками. Однако пора было возвращаться, и парень уже через десять минут вернулся в город, подходя к гостинице. Плату он взял по дороге у градоправителя, на слово поверившего самураю. Сейчас у него было достаточно монет для оплаты ночлега и еды. И сейчас юноша сидел в гостинице на нижнем этаже, где была расположена таверна, и тихо закипал. Мальчишки еще не было, и постепенно это начинало бесить. Неужели эта белобрысая зараза его предала и кинула?! «Поймаю паршивца – убью…» - тихо зарычал охотник и махом выпил уже вторую или третью кружку сливочного пива, уже понемногу бившего в голову и заставлявшего мозг мягко и незаметно мешать мысли. И сейчас вместо кровавых образов Канда уже медленно клял сам себя за то, что достаточно долго игнорировал первичные инстинкты тела. А еще проклинал мальчишку с его дурацким поцелуем, подавшим подсознательный сигнал мечнику, что этот белобрысый музыкант был готов к более активным действиям со стороны своего стража, и сейчас самому стражу хотелось побиться головой о стол, чтобы кровь прилила к голове, а не к другому органу. - Канда? – помяни черта, вот и он, и охотник с трудом вернул на лицо невозмутимую маску, мысленно уже поимев наглую мелочь на столе таверны. - Ну, что, клоун, заработал себе на корочку хлеба? – насмешливо фыркнул охотник, щурясь. - На корочку с маслом и подслащенный медом зеленый чай вполне хватит, - усмехнулся в ответ ему Аллен, а сам брюнет с любопытством посмотрел на седовласого: зеленый чай, мед и масло в последнее время не каждый мог себе позволить. - Ты что, к богачу в дом залез? – с подозрением спросил мечник. Сероглазый лишь покачал головой, сдержав тихий смех. – Тогда что? Нельзя простой игрой на флейте заработать столько. - Идем в номер, а то тут снова привяжутся с разными фокусами, - вздохнул парнишка и медленно поднялся по лестнице, даже не спросив за ключ. Было понятно, что спать эти двое будут в одной комнате, для сохранности. Правда, сейчас охотнику больше требовалась девица легкого поведения в комнате, чем худощавый мальчишка, на которого реакция ориентации была однозначной и в чем-то не то лестной, не то оскорбительной. Сама комнатушка была немного убогой и довольно странной для гостиницы. А вот за двуспальную кровать вместо двух односпальных Юу готов был снова сползти вниз и сменить номер, предварительно прибив хозяина гостиницы. Но Уолкер лишь проворчал, что не стоит поднимать скандал из-за такого пустяка как двуспальная кровать. - В конце концов, мы оба парни, чего нам стесняться? – устало и немного раздраженно произнес юноша, расстегивая свою пеструю одежку и скидывая ее на стул. Как ни странно, под пестрым сюртуком была идеально чистая белая рубашка с легким жемчужным оттенком, дорогая, но уже явно довольно старая. В сумке, которая была в руках музыканта, лежала серебряная флейта, деревянная и запасная одежда: брюки – черные, классические, правда, фасон показался Канде несколько устаревшим, а еще черная рубашка. Еще был некий сверток, но его интуиция говорила не трогать. А пока юноша рассматривал вещи, его «жертва» уже забралась в одной длинной рубашке под одеяло и мирно устроилась на кровати, собираясь спать. Матиф перебирал лапками, устраиваясь на деревянной спинке и прикрывая черные бусинки глаз. Птица уже была накормлена и сильно хотела спать, тогда как Канда просто физически не мог заставить себя лечь рядом с пацаном. Почему-то сразу начинало бунтовать тело, содрогаясь от тепла, волной разливавшегося внутри. Почему-то вид этого ребенка, осознание того, что сейчас он лежит в кровати и полностью в его власти… Это опьяняло. Однако в то же время парень просто не мог себе позволить так поступить с мелким парнишкой, по какой-то причине принявшим древнее проклятие. Но усталость сковывала тело все сильнее, и Канда, стиснув зубы, осторожно забрался под одеяло, щурясь и невольно стараясь не потревожить флейтиста. Впрочем, тот даже не шевельнулся. А вот сам мечник, хоть глаза и слипались, находился в таком нервном возбуждении, что сон упрямо не шел. Справа даже через одеяло жгло тепло чужого тела, а слева – леденящий одинокий холод, ставший невыносимым из-за близости другого тела, ставшего чуть ли не наркотиком за какое-то время. Было ли это влечение к конкретному седому ребенку или же всего лишь каприз взбунтовавшегося тела… Канда присматривался к Аллену, как присматривается охотник к дикому зверю: укусит или не укусит? А если укусит, то сколько оттяпает? Но крысолов был… мирным. Обычный парень в цветастой одежде. Если не знать, что именно он – тот самый печально известный флейтист, то мальчика вполне можно принять за уличного фигляра, какие собирают свои гроши и радуются случайному заработку. Вот только Аллен был… очень особенным. Даже в этом. У него была особенная, совсем не фиглярская гордость. Он мог сыграть бесплатно для уличных бедняков и отказать какому-то богачу просто из его отношения к себе как к человеку. Удивительный мальчишка. Путешествовать с этим парнишкой было одно удовольствие: слишком много он знал и слишком хорошо ориентировался по местности. Часто они набредали на небольшие тайные места, не тронутые человеком, и могли часами смотреть на удивительные озера и водопады, похожие на прозрачные хрустальные стены, с шумом падающие с высоты, на красивейшие поляны, укрытые ковром невиданных цветов всех мыслимых оттенков, а могли забредать на горные тропы, опасные, высокие и крутые, уходившие за облака к покрытым снегами вершинам. Аллен бывал практически везде, и дорога звала его каждый раз, когда кто-то нуждался в помощи темных сил. А экзорцист следовал за ним безмолвной тенью и превращался в его тень, готовую в любой момент освещенной сталью прекратить существование крысолова. Впрочем, чем больше японец узнавал свою будущую жертву, тем меньше ему хотелось избавлять того от жизни. И с тем большим нетерпением ждал он вестей от своего друга, пытавшегося найти способ избавить душу Уолкера от проклятия. *** Очередной город, в который прибыли охотник и флейтист, был похож на какой-то странноватый осколок другого мира, на мгновение брюнет даже замер, увидев очередную витиеватую фантасмагорию на крыше дома. - Чего ты остановился? – с недоумением спросил беловолосый, обернувшись и проследив взглядом, куда же смотрит его страж. Над крыльцом одного из домов стояла огромная кукла, склонившаяся в полупоклоне и прижавшая одну руку чуть ниже предполагаемых ребер. Вторая рука куклы была опущена по боку вниз. Удивительной красоты творение казалось бы живым, если бы не легкий налет ржавчины на сочленениях и полная неподвижность. Возможно, этот механизм все же двигается, однако сейчас флейтист не мог понять, каким же именно образом приводилась в движение без сомнения весьма сложная конструкция куклы. - Это гостиница, разве нет? – задумчиво спросил у мальчишки Канда, рассматривая вывеску перед резной деревянной дверью. – Тогда, может, тут и остановимся? Аллен лишь пожал плечами и зашел внутрь. Небольшой городок в горах они нашли почти что случайно, седовласый просто прочитал заметку о старинном городе под названием Валадилена, где, по легендам, жили аниматроны – роботы, созданные руками знаменитого конструктора Ганса. Конечно, это была всего лишь легенда, и на улицах городка все же были жители, что не могло не порадовать Юу, но вот наличие то там, то сям слегка проржавевших кукол, созданных в форме людей, животных или даже растений, не могло не удивлять и без того удивленного и даже в каком-то плане ошеломленного экзорциста. Уолкер тоже был удивлен, по-своему, однако не показывал своей реакции, стараясь держать лицо перед своим спутником и возможным палачом. В общем и целом, город производил торжественное и гнетущее впечатление чуждости: округлые крыши домов, похожих на соборы, круглые окна с темными резными рамами, механические двери, запиравшиеся на хитроумные замки, которые могли поломать все мышление, прежде чем воришка, вздумавший незаметно пробраться в дом, сможет хотя бы подступиться к разгадке. Внутри гостиницы все было выдержано в красивых коричнево-бежевых тонах и удивительно умиротворяло, несмотря на то, что на столе даже стояло странноватое сооружение, напоминавшее небольшого робота - аниматрона, который расставляет печати на различных бланках. За стойкой же сидел полноватый мужчина с длинными черными усами и почти что лысой головой. Он читал одну из огромных местных газет, которые можно было купить в небольшой стеклянной коробке - тоже функционировавшей от шестеренок и рычажков. Юу даже поежился: уж слишком неуютно ему было в этой обители механики. Казалось, что эти существа живые. Настолько, насколько может быть живым создание человеческих рук. В Ватикане таких сжигали как еретиков, посмевших посягнуть на божественный замысел Всевышнего. Однако создатель их был точно гением, если сумел создать видимость души в таких странных и непонятных роботах. - Добрый день, нам бы снять комнату да узнать последние новости, - приветливо обратился Аллен к мужчине за стойкой, стараясь не тарабанить по замеченной экзорцистом привычке по поверхности деревянного стола. Сейчас в юноше нельзя было угадать того самого крысолова, потому что цветастый наряд сменили рубашка, темная жилетка, прямые штаны, заправленные в высокие сапоги, и песочный плащ на плечах, а волосы подвязала темная ленточка, позволяя хвосту покоиться на плече. За плечом парня была обыкновенная сумка, какие носят с собой путешественники, пусть бы на деле в ней покоились только скромные пожитки, пестрая одежка, серебристая маска да флейта. Маску мальчик купил в одной из своих "миссий", как их называл флейтист, где-то в районе Лондона у одного знакомого мастера. Маска была обычной, серебряной, с темным узором с одной стороны, и выбеленным серебром с другой, создавая странное монохромное сочетание, вызывавшее у Канды очередное неприятное ощущение, что маска живая и смотрит своими пустыми прорезями на экзорциста, слегка презрительно и в то же время настороженно и понимающе, странно насмешливо и сочувствующе. Порой хотелось выкинуть маску, но Юу каждый раз себя одергивал: это всего лишь маска, не более. - Вы, наверное, прибыли к господам Гансу и Анне, - добродушный толстяк улыбнулся, поправляя круглые небольшие очки на переносице, поблескивающие тусклой медью на оправе. - В последнее время в Валадилене затишье в связи с продажей фабрики. Господин Ганс не хочет продажи, а вот госпожа Анна... Она хочет разделить фабрику, чтобы дать ей новую жизнь. Аниматроны в последнее время не так популярны, ведь многие стали бояться "живых игрушек"... Когда-то наши аниматроны славились по всей Европе, короли и цари приезжали посмотреть на них и покупали с руками, знатные вельможи, герцоги да прочие именитые люди не гнушались дорогой в маленький горный городок только чтобы одним глазком взглянуть на чудеса техники. А тут еще и такая беда... - хозяин сокрушенно покачал головой. - Единственный внук-то, госпожи Анны, разбился недавно. Полез за игрушкой в пещеру и сорвался с выступов. Похороны сегодня вечером. - Вечером, говорите... - Аллен едва заметно нахмурился, и Канда почти сразу понял, что мальчишка уже что-то задумал. Обычно когда складка между бровей залегала у беловолосого, то стоило ждать новый фокус с мирозданием из тех, которые были в запасе у странноватого мальчишки. - Госпожа Анна - одна из моих давних друзей. Я знал ее еще ребенком, как и ее младшего брата, Ганса, - пояснил крысолов, когда они зашли в номер. - Поэтому между нами образовалась довольно прочная эмоциональная связь. И, наверное, это она позвала меня в Валадилену, чтобы... - мальчишка ненадолго умолк, снова хмурясь и чуть слышно фыркая. - Не знаю. Но я должен навестить ее. Канду Уолкер не хотел с собой брать, мотивируя это тем, что мечник будет лишним на разговоре двух друзей, которым есть, что обсудить, без посторонних ушей. Даже Ганс, который, как оказалось, давно хворал, не присутствовал на встрече. Однако все же Юу увидел их. Анну и Ганса, ненадолго все же спустившегося из своей комнаты. Владелицу и наследницу фабрики аниматронов и ее брата, гениального изобретателя, вдохнувшего жизнь в железо и сталь. Они были похожи и не похожи одновременно. Она - высокая, статная, очень красивая женщина, которая вместо старости получила в награду почетную седину и пожилые годы, сохранив удивительную свежесть лица, красоту точеных скул и блеск зеленовато-серых глаз, напоминавших замерзшую морскую воду. Она держалась прямо и величественно, будто королева, сложив тонкие изящные руки перед собой в вежливом жесте, выражающем гостеприимство, а бледные тонкие губы изгибались в вежливой осенней улыбке уже пожилой женщины, светская лесть почтенного возраста. Ганс же стал небольшим старичком, опирающимся на трость, с согбенной спиной, покрытый морщинами и с седой копной непослушных волос. Его лицо больше напоминало кору старого дерева, сморщенную и потемневшую, а губы стали сухими и незаметными. И пусть на лице его не было ни одного волоса бороды или усов, брови его тоже выцвели и напоминали заиндевевшие кусты над бледно-серыми озерами таких же выцветших глаз. Руки его, еще проворные и быстрые, напоминали сухие ветки, слегка тронутые старческими болезнями, превращавшими суставы в скрипящие и хрустящие заедающие механизмы, а кости - в хрупкий фарфор. Но было заметно, что они все еще сохранили свое мастерство, отточенное до совершенства, а выцветшие глаза сияли живым и деятельным умом настоящего гения своего дела. И пусть в их глазах были нотки печали и скорби, как и в темной закрытой одежде, застегнутой на все пуговицы с чопорностью и аккуратностью, но брат с сестрой все равно были заметно рады видеть своего старинного товарища. на мгновение брюнету даже показалось, что в глазах женщины видна призрачная и отчаянная надежда. Но на что? - Аллен, - Анна шагнула вперед и взяла руки Уолкера в свои, чуть улыбаясь и тепло глядя на подростка. - Все такой же юный, как и в день нашей встречи, а то и еще моложе. - Госпожа Анна, вы все так же прекрасны, - учтиво улыбнулся беловолосый, и это могло бы показаться простой вежливостью, если бы не взгляд самого крысолова. Он говорил о том, что юноша до сих пор видел перед собой не статную леди преклонного возраста, а маленькую девочку со сбитыми коленками, какую он встретил десятки лет назад. - Полно, не стоит всех этих церемоний с "госпожами", мы знакомы почти сотню лет, - женщина взмахнула изящной рукой, словно отгоняла что-то. - Я устала от них, пусть бы моя доля - лишь поддержка нашей фабрики, а истинных почестей заслуживает Ганс, ты же знаешь. - Здравствуй, мальчик с сединой старика, - Ганс мягко улыбнулся, подходя чуть ближе, и потрепал по волосам крысолова. Ростом старик, даже согбенный годами, был со стоящего перед ним подростка, и можно было сказать, что в молодые годы изобретатель был выше своей сестры, перегнавшей Канду на добрый десяток сантиметров. - Позвольте представить вам моего ... спутника, Канду Юу, - все сделали вид, что не заметили легкой заминки мальчика, однако взгляды зеленовато-серых и бледно-серых глаз словно бы на мгновение прожгли насквозь, изучая и приглядываясь. Враги Аллена - враги и этой пары из брата и сестры, это было понятно без лишних слов, и экзорцист поспешил поклониться, но остался все равно в стороне, чтобы не нервировать никого, в том числе и самого себя. Впрочем, вскоре флейтист знаком показал спутнику, что тот может идти: разговор в дальнейшем должен был быть только между Анной и Алленом, и даже ее брат не должен слышать, о чем говорили эти двое. Канда поспешил уйти из фабрики, хотя на выходе все равно обернулся, провожая взглядом поднимающуюся по ступенькам из железного кружева процессию из пожилой женщины и седого мальчика, серьезную и неспешную. Им некуда было спешить, ведь дела Анны давно закончены смертью ее единственного внука и наследника, Аллен же жил совсем в другом мире и по другим законам, которые оказались вне привычного времени. Но рассуждать об этом долго не пришлось, пока Аллен разговаривал со своей подругой, а сам мечник бродил по обширному саду, принадлежащему изобретателям, и едва не заблудился в саду-лабиринте из живых цветов и растений. - Идем. Есть дело, - чуть слышно прошептал появившийся словно из воздуха Уолкер, неслышно ступая по траве. Юу последовал за ним без лишних разговоров, даже не пытаясь прознать, что же задумал этот подросток. Когда они проходили мимо особняка, примыкавшего к фабрике и в котором жили Ганс и Анна, экзорцисту на мгновение показалось, что он увидел в окне силуэт женщины, смотревшей отчаявшимися серо-зелеными глазами вслед флейтисту, словно умоляя его о чем-то и надеясь - так, будто от этого зависит оставшаяся ей жизнь. Впрочем, отчего-то внутри все сжалось, ибо интуиция подсказывала, что предположение о хрупкости жизни этой леди могли быть более чем правдивыми. Дорога привела их к церкви, и за это время Аллен не проронил ни слова, мрачный, как и город, на который неумолимо надвигалась буря. В свинцовых тучах уже мелькали синевато-белые вспышки, однако сам крысолов не обращал на них внимание, погруженный в свои невеселые раздумья. Ветер гнал по мощеной серым булыжникам мостовой бледно-золотые листья, осыпавшиеся с деревьев, и витиевато крутил их в воздухе, создавая ураганчики из серой пыли и кусков бледной позолоты. Пожелтевшая трава устало гнулась к черной влажной земле под порывами, а хвост белоснежных волос растрепался, рассыпавшись на отдельные пряди. Куда делась темная лента, Юу не знал, но и спрашивать не рискнул, слишком уж сосредоточенным и печальным выглядел спутник. Он бы даже сказал - скорбным. Церковь представляла собой прямоугольное высокое здание из темного кирпича, с такой же округлой крышей, что и у всех домов, большим смотровым окном в самом верху и несколькими колоколами разной величины, крепившимися на внешней стороне самого здания между двумя колоннами-выемками за несколькими перегородками из мореного крепкого дерева, чтобы предотвратить попадание крупных предметов в колокола. Эти колокола как-то управлялись и были механизированы, но как - Юу не догадывался, в технике он абсолютно не разбирался. В саму башню вели высокие резные двери, тоже полукруглые, и сквозь приоткрытую створку были видны ряды скамеек, как в католических храмах, пусть бы сам "дом Божий" не слишком напоминал приличествующее его статусу здание. Но Аллен прошел не в сам храм, а в длинную пристройку в основании башни, где, по обычаю, жили священник и его семья, если таковая была. Именно в этой пристройке, просторной большой комнате, в которой располагалась скудная меблировка из кровати и пары кресел да книжного шкафа, на невысоком подъеме стояла цель их небольшой прогулки. Или лежала, смотря как расценить. Гроб для Матиаса, как звали внука Анны, был небольшим, и можно было предположить, что внутри лежит мальчик лет десяти, совсем юный и не заслуживший своей смерти. Аллен осторожно сдвинул крышку, стараясь не шуметь, и Канда увидел ребенка с каштановыми волосами, слегка вьющимися и спадающими ему на плечи, светлой кожей и тонкими чертами его бабушки, похожий на восковую куклу своей неестественной бледностью. Аллен присел на край гробика и наклонился над мальчиком, внимательно вглядываясь в черты лица Матиаса, словно пытался что-то там найти. А когда нашел - помрачнел еще больше и кивнул самому себе. В пальцах беловолосого сама собой материализовалась флейта, и узоры на ней мерцали голубовато-зеленым светом, перетекая из одного в другой. А Канду прошиб холодный пот. Он понял, что от крысолова хотела Анна и почему Аллен был так мрачен. Нарушить законы мироздания и выкупить жизнь внука любой ценой. Но что предложила женщина в качестве сделки? Свою жизнь? Брата? Всю Валадилену? Тем временем юноша играл. Тихо, призывно, мягко, словно упрашивая, и в его серых глазах танцевало золото, окрашивая радужку желтым, отрешая от этого мира. Музыкант пел и звал, как Орфей, из царства темноты душу мальчика, которого никогда не видел и не знал ранее. Он вкладывал всю скорбь и боль родного человека в свою песню, выворачивая душу и дополняя мелодию собственной неизбывной скорбью, пролитыми слезами о многих и многих рожденных и еще не родившихся. Вот уж кто знает о смерти больше, чем можно себе представить... Он пел о том, что снаружи так много света, так много тепла и солнца, и пусть сейчас там началась гроза и бушевало ненастье, освещая на мгновение выбеленные стены белесым смертоносным светом молний, после будет солнце и тепло. И веки мальчика дрогнули. А Канде показалось, что он услышал тихий вдох души, вернувшейся в свое тело. И Аллен продолжал играть, возвещая о рождении и свете, помогая душе снова вернуться и поселиться, подчищая память о проведенных в темноте днях и превращая смерть в длинный крепкий сон. Крепкий сон, который мог длиться вечность... - Анна, ты же понимаешь, что это серьезное нарушение ткани мироздания, - Аллен не спрашивал, а утверждал, и его подруга даже не кивала, так как это не был вопрос. Еще когда погибли ее дети с их семьями, оставив только Матиаса, она просила Уолкера помочь, но тот отказался, мотивируя той же причиной. И в этот раз отчаявшаяся женщина все равно рискнула просить о помощи. - Быть может, теперь у меня есть то, что может купить жизнь моего внука? - с тихой надеждой спросила Анна, и такое отчаяние было в ее глазах что Уолкер уступил, погладив появившуюся в его руках флейту по изящным узорам. Что могла предложить ему та, что лишилась всего? Душу ее флейта не примет, потому что душа этой женщины была более чем особенной, и за нее, даже с учетом этой сделки, настоящего грехопадения, хлопотали уже очень многие ангелы, коим не было отказа, ведь всю жизнь статная леди провела в благотворительности и добрых делах. И пусть говорят, что место в раю не покупают, деньги Анны принесли мир многим детям и сиротам, обеспечив им достойное будущее, и каждая монетка была дана без корысти, что делало дар практическим бесценным. Анна была очень доброй женщиной - и не заслужила такой судьбы. - Твои воспоминания обо мне, быть может? Они ценны, но потерять их для тебя - что отрезать часть твоей жизни. Ты отдашь кусок своей жизни в обмен на жизнь внука, как тебе такое? Ты никогда не вспомнишь меня, никогда не узнаешь, и даже если Ганс тебе что-либо обо мне скажет, ты забудешь в тот же момент, - тихо произнес Уолкер, уже заранее зная ответ, который его ждал. Анна кивнула. И пошла на первое и последнее в своей жизни предательство, которое только подтвердило проклятие флейтистов - их вечное одиночество, которому никогда не будет конца. На рассвете Аллен и Канда покинули Валадилену, навечно оставляя город в горах, где когда-то производили аниматронов, способных петь, жить и веселиться, как люди. А где-то в большом особняке пожилая женщина играла со своим внуком, чудом воскресшим из мертвых, и не понимала, отчего на сердце, несмотря на всю радость, так тяжело и тоскливо, будто она потеряла нечто безумно важное и ценное, целую жизнь. Было ли это важным? Она не помнила даже этого. И оттого еще сильнее снедала ее вина, когда она смотрела в укоряющие серые глаза своего брата. *** Сколько прошло? Месяц, два? Сколько раз уже вставало солнце, холоднеющее день ото дня, освещающее своим желтовато-промозглым светом землю? На пороге стояла зима, особенно здесь, на севере, где лето было весьма непродолжительно, а местные жители не снимали теплых рубашек. Можно было бы удивиться, но здесь, почти на самом краю мира, цвели особенные розы, которых больше нигде не найти. Темно-синие, багровые и черные. Вообще-то эти розы были очень темными багровыми, но когда наступала им пора созреть, их цвет становился черным, как если бы густое вино доспевало до того момента, когда его букет готов показать всю яркость своего вкуса и богатство сочетания. - Я очень люблю этот город, - обмолвился как-то Аллен, когда они с Кандой сидели на высоком утесе, который обрывался в море с ледяных скал далекой снежной страны, в которой всегда царила суровая, но в то же время величественная холодная белизна, порой отступая и возвращая людям сочную и ярко-зеленую траву, покрытую белоснежными звездочками зимних стойких цветов. Экзорцист не знал их названия - да и не особо стремился к этому. Но отчего-то все равно казалось, что такой человек, как Аллен, должен был родиться именно тут, в мире, где властвует зимняя пурга, а лед кристально чист, словно хрусталь. И он понимал, за что его беловолосый спутник так любит этот северный суровый край. "А на тех берегах - переплетение стали и неба..." - порой напевал крысолов, и в его серых глазах зажигалась тихая тоска, словно у большого зверя, который так хотел бы вернуться домой. Канде нравилось даже смотреть, как этот мальчишка спит, тихий, умиротворенный, и даже на лбу разглаживаются вечные морщинки раздумий, слишком тяжелых для восемнадцатилетнего мальчика. Лави все еще не давал вестей, писал лишь, что дошел почти до самых древних полок Ордена, разыскивая нужное средство, а ватиканские ищейки скоро кинутся в погоню за беглым экзорцистом. Что-то в нем было настолько особенное и неуловимое, настолько чистое, что Канде становилось не по себе, когда он думал о том, что ему придется убить того, кто столько лет являлся его целью. Но кто был его целью? Разве этот мальчишка? Юу считал, что под маской флейтиста скрывается настоящее чудовище, монстр, которому нет имени и который уничтожает по прихоти своей целые города, не оставляя в живых ни одного ребенка. Впрочем, он и не оставлял их в живых, если не была внесена плата. Но это было проклятие, которому он не мог противиться, иначе будет уничтожен весь город. Это была невыносимая ноша, и порой, когда сребровласый засыпал, в уголках его глаз застывали крошечные хрусталики слез, отчего сердце невольно сжималось. Сколько смертей он видел? Сколько крови на его руках, невинной и чистой? Сколько грехов на душе? И пока еще никаких вестей. За все эти месяцы выпадало им всего пару раз приходить в другие города, чтобы Аллен мог выполнить свое проклятие и жить дальше до следующего заказа. Как он сказал, раньше было куда больше всевозможных заказов. Видимо, люди наконец-то учатся справляться сами, без помощи сверхъестественных сил. А может, они просто переставали в них верить? Канда же считал, что это заслуга Инквизиции и экзорцистов, которые уничтожали нечисть и еретиков. И пусть сейчас он сам не считал это правильным, повстречав мальчика, в чьих глазах был солнечный и лунный свет, а не дьявольское пламя, как их учили, очень многие его братья придерживались монохромной точки зрения: есть свет, а есть тьма, и никаких полутонов быть не может. Но Аллен... Аллен научил видеть эти оттенки серого. Мелкий, невозможный, белый, и даже глаза у него цвета стекла. Как его вообще угораздило влюбиться в такое недоразумение... Влюбиться? Возможно, что и так. Отчего бы не признаться самому себе, что у него все-таки есть определенные чувства к седоволосому сумасшествию, с которым они путешествовали уже почти полгода, пока Лави собирал всю информацию, до какой мог дотянуться? Сложнее было бы признаться самому Уолкеру, что у Юу есть к мальчишке хоть какие-то чувства. Да и терзало его чувство вины. За что? За то, что он предал Алму, свои чувства к ней, пусть и погибшей много лет назад белокурой девочке. Но в один момент что-то сломалось между ними, тот хрупкий лед отчуждения, после которого начиналось совсем иное. Стоило отступить на шаг - и они снова стали бы врагами. Стоило шагнуть вперед - и они бы сами стали грешниками и преступниками. Запретная любовь, как в дешевых дамских романах, которые разные бумагомаратели писали и штамповали на допотопных скрипучих станках, а потом распродавали по себестоимости на различных небольших ярмарках. И пусть их могли себе позволить далеко не все, лишь богачи, которые, к тому же, должны были уметь читать или держали человека для чтения, такие книжонки обожали различные молоденькие воспитанницы богатых домов, а значит - подобное чтиво пользовалось определенной популярностью. Что не радовало самого Канду, который в свое время наслушался рассказов от Линали, одной из ведьмачек-экзорцистов. Впрочем, еще надо понять, как это случилось... Некоторые места были недоступны даже для Уолкера. Такие места были за океанами и морями, а так как Уолкер все-таки в первую очередь оставался человеком и ходить по воде не умел, равно как и летать, приходилось неделями ждать корабли, а после переносить прелести морских путешествий. В процессе этих путешествий Канда понял, что не настолько хорошо может переносить качку, как сам думал. Зато сам флейтист отлично справлялся с "прелестями" морских путешествий и все время торчал на палубе, забираясь на корму и глядя вперед, подставляя светлые волосы морскому соленому ветру, слегка прикрывая белесыми ресницами глаза и всматриваясь куда-то в горизонт, где по вечерам небо становилось цвета моря, а граница превращалась в зыбкую, едва заметную полосу, которую нетренированному глазу было очень тяжело различить. И порой экзорцист присоединялся к своему спутнику, чтобы недолго поглазеть на удивительное зрелище, пусть бы порой оно у него вызывало исключительно приступы "морской болезни", заставляя расстаться с ужином и обедом. Аллену все было нипочем: шторм, качка, шквалы ветра, грозившиеся сорвать его с канатов, непогода любого вида... Порой гибкая маленькая фигурка оказывалась на самом верху мачты, где ветра становились невыносимо сильными, и внутри что-то замирало от испуга, что ветер все же доберется до Уолкера. Впрочем, мальчишка обладал проворством и цепкостью белки и еще ни разу даже не покачнулся. Но в один из сильных штормов Уолкера, к радости Канды, все-таки сняли с мачты и отправили вниз, в каюту, где благоразумно сидел экзорцист,стараясь не смотреть в сторону иллюминатора, на который с ревом нападали волны цвета индиго с белоснежными шапками морской пены. - Они мне все веселье обломали, - пожаловался флейтист, плюхнувшись на свою койку. - Там так весело! Ты не представляешь! Ветер свистит, море беснуется, а волны какие! Того и гляди, в море смоют! - Ты не забыл, что как раз последнее нам и не желательно? - мрачно осведомился брюнет, плотнее кутаясь в свой красно-черный плащ и снова кидая тяжелый тревожный взгляд в сторону взъерошенных высоких гребней. - Скучный ты, - тихонько вздохнул беловолосый, отворачиваясь, и Юу улегся на свое место, прикрывая глаза и погружаясь в раздумья. Их могло трясти еще очень долго, однако они все равно продвигались к своей цели. Наверное, если бы Аллен прожил свою жизнь так, как должен был, он стал бы моряком. А может, что было более вероятным, он бы никогда в жизни не увидел моря, к которому его так тянуло сейчас. И отчего-то, задумавшись о судьбе Уолкера-человека, азиат упустил тот момент, когда кровать слегка прогнулась под чужим весом, а щеки коснулось неспокойное поверхностное дыхание, теплое и слегка взволнованное. Юноша даже не успел удивиться. Прикосновение губ было слегка прохладным и соленым, словно бы морской воды глотнул, и она осела на коже плотным слоем. А сами губы обветренные, сухие, замерзшие, чего не сказать о лице, от которого словно бы веяло невыносимым жаром. Робкое, но настойчивое при этом, прикосновение длилось чуть больше вечности, прервавшись ровно за мгновение, и Канда приоткрыл глаза, глядя на разрумянившегося мальчишку, который находился настолько близко, что кончики их носов едва прикасались друг к другу. - Всегда было интересно, что такое поцелуй, - пожав плечами, пояснил беловолосый, отводя взгляд в сторону и пытаясь найти хоть сколько-то адекватное объяснение своим действиям. - Моряки не так давно обсуждали о том, как хорошо было бы сейчас целовать девушку и пить крепкий добротный эль... - Эля, увы, у меня нет, - усмехнулся Юу, слегка прищурившись и внимательно рассматривая покрасневшего еще сильнее флейтиста. А тот все так же нависал сверху, словно застопорился и решал что-то жизненно важное в уме, словно от этого зависела судьба всего человечества, хотя, как догадывался сам экзорцист, причина была малость в ином: от дальнейших их действий зависело лишь их собственное будущее. Он почти слышал, как ломался лед их прежнего отношения, как хрустели под ногами осколки стеклянной стены, и только от него сейчас зависело, встанет ли эта стена, еще более толстая и прочная, чем раньше, или же растает, как кусочки льда. Разум говорил выстроить стену... Но кто когда слушал разум? И Канда потянулся за новым поцелуем, зарывшись пальцами в волосы своего "подопечного". Впрочем, тот был совсем не против нового соприкосновения-поцелуя, да и почему бы нет? Первые поцелуи пьянят куда сильнее крепкого портового эля, что подают в старинных ирландских пабах, да и крепкие объятия, которыми они одарили друг друга, способны заменить женщину, ведь портовые проститутки не могут дать столько тепла, сколько может отдать беловолосый проклятый мальчишка самураю, поклявшемуся уничтожать любое порождение темных сил. Было это правильным, а может и не было, но получилось именно так, как получилось. Посаженные в подготовленную почву семена дали свои ростки, и теперь, когда Канда думал о случившемся, ему казалось, что он был под каким-то непонятным ему наваждением, словно морская болезнь обрела новые черты. Он служитель Церкви, экзорцист Ордена, но пошел на грех, добровольно и чуть ли не с громкими песнями. Что теперь ему делать? Самым простым способом было бы свалить всю вину на Уолкера, который фиглярствовал на площади северного городка, показывая фокусы под слоем красно-белого грима, скрывавшего его метку, но брюнет отлично понимал, что вполне мог и оттолкнуть мальчишку, если бы был против такого намека на грехопадение. Вот только... если у них не получится, как теперь выполнить данное обещание? Даже если оно сулит освобождение... *** Канда с трудом удержался от крика радости. В его руках был пергамент, новое письмо от Лави. Наверное, это была первая хорошая новость за столько времени, которое они провели в скитаниях. И за все это время дальше того поцелуя они не продвинулись. Точнее, они даже не целовались, хоть и не избегали общества друг друга более. «Я нашел способ вернуть душу твоему флейтисту. Способ опасен, но должен сработать. Другого нет.» И прилагающийся большой лист с описанием ритуала вплоть до мельчайших особенностей, включая весьма специфические ингредиенты, которые не так просто было достать в условиях разбушевавшегося Ватикана, старающегося дотянуться руками Инквизиции до всего противоестественного. Порой даже и до экзорцистов, которых подозревали в ереси, и то, что с ними творили, Канда отлично знал. И не хотел бы никому такой участи. По части пыток, точнее, изгнания беса из человека инквизиторы достигли немыслимых высот. В их руках человек мог умирать неделями в страшных мучениях. - Лави прислал новое письмо? – мальчишка, сидевший неподалеку, заглянул через плечо, рассматривая рисунок круга, который прилагался к письму и описанию. – Он нашел ритуал? - Да, взгляни, может, знаешь его, - усмехнулся победно охотник, подавая лист и внимательно наблюдая за реакцией своего спутника, который и сам был весьма сведущ в магии. Однако седовласый, пробежав глазами по описанию и словам, чуть нахмурился и погрустнел, прикрывая серые глаза. - Пообещай мне, что выполнишь этот ритуал, что бы ни случилось. Нет, поклянись своей душой, всем, что тебе дорого, - глухо произнес юноша, слегка дернув плечами, словно ему стало внезапно холодно. В ответ уже насторожился брюнет, не понимая такой реакции. Что-то было явно нечисто с этим ритуалом, ведь Аллен должен был бы радоваться своему будущему освобождению, а не вздрагивать и выглядеть так, будто ему грозила смертельная опасность и его поведут на плаху. - Если я поклянусь, ты скажешь, в чем подвох с этим ритуалом? - темно-синие глаза прищурились, блеснув знакомой опасной искоркой, которая появлялась у него в те моменты, когда он ощущал, что что-то пойдет не так, как ему хотелось. Аллен чуть поежился и кивнул: выдерживать пристальный взгляд мужчины было все еще для него сложно, даже спустя практически полгода их совместных путешествий. Благо, он не ходил с экзорцистом на его задания по уничтожению нечисти, иначе поседел бы второй раз. Пусть Канда и был профессиональным убийцей нечисти, но смотреть в эти моменты на него было страшно. И потому сам брюнет не ходил с Уолкером на его сделки - не мог смотреть, что приходится делать мальчишке, если ему не вручали плату "за услуги". - Я клянусь своей душой и памятью Алмы, что выполню этот ритуал по освобождению души от проклятия, если иного способа не будет, - твердо произнес Канда, положив руку на Муген – единственный святой предмет, который можно было достать в этой глуши. И единственный, которым он мог бы поклясться, не нарушив позднее эту клятву. Ибо нарушить клятву на родовом оружии было чревато различными неприятностями кармического характера, чего Юу не хотел бы допускать. – Я клянусь силами природы и луной, которая сейчас на небе, самим небом и землей. Да услышат мою клятву Высшие Силы. - Фиговый из тебя христианин, если ты по-язычески клянешься. Уж прости, - задумчиво протянул беловласый, прикрыв глаза и помолчав немного, за что едва не получил ножнами по голове. Впервые за очень долгое время. Настолько долгое, что практически успел соскучиться по ноющей боли от очередной шишки. - Так в чем подвох в этом ритуале? – резко спросил японец, злясь на мальчишку за его несерьезное отношение, а тот посмурнел еще сильнее, будто бы облачко набежало на миловидное лицо. Хотя, пожалуй, даже не облачко... А огромная туча. - Проблема в том, что этот ритуал возвращает истинный возраст того, к кому применяется этот ритуал, - медля, произнес Уолкер, и что-то внутри у Юу заныло дурным предчувствием. Интуиция будто бы вопила о том, что тут что-то не так. Да и сам Канда понимал, что именно, ведь Аллен за все годы, прошедшие с их первой встречи, практически не изменился. - Сколько тебе лет? – похолодевшими губами спросил юноша, сдерживая нервную дрожь, пронзившую тело. - Восемнадцать. - Тогда спрошу иначе: как давно тебе восемнадцать лет? – голос предательски сорвался на хрип, а руки дрожали, едва заметно. Серые глаза испытующе заглянули в потемневшие цвета индиго. - Больше трехсот… - чуть слышно произнес беловолосый, стараясь не смотреть на Канду и сжимая пальцами свою флейту, будто в ней находилось последнее спасение. И тогда брюнет начал тихо смеяться. Истерически, невыносимо смеяться от боли в груди, разлившейся тягучим обжигающим свинцом внутри, сжигая все. Единственный способ освободить любимого человека оказался способом его уничтожить. И другого варианта у них просто нет. - Ты ведь понимаешь, что я не смогу так поступить? – глухо спросил мечник, прикрывая глаза. – Ты понимаешь, что ты этой клятвой обрек себя на смерть?! - А теперь выслушай и ты меня, - максимально серьезно ответил ему беловласый. – Эта флейта забрала мою душу и не дает переродиться, постепенно разрушая и подчиняя. Как только ты разрушишь это проклятие, тело рассыплется прахом, зато душа сможет снова возродиться. А ты его найдешь, мое новое тело. И все будет хорошо. Понимаешь, Канда? Брюнету ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Что он мог сделать теперь, когда его связала не только клятва мести, но и клятва помощи? Помочь - убить? В чем тогда смысл всего того, что между ними происходило? Зачем все это было, если у них есть только один выход, которого он боится и страшится? - Канда, пойми... Пойми и ты меня, - в голосе мальчика появились просящие нотки, которых Юу боялся еще больше, чем того, что ему предстояло делать. Усталость была видна во всем, та самая усталость, что приходит с возрастом. Она куда страшнее и невыносимее, потому что от этой усталости нельзя избавиться. И она везде, пропитывает собой любое проявление чувств, любой жест, она во всем. В изгибе точеной красивой головы, в виноватой полуулыбке, скрывающей надежду на освобождение, даже в этих удивительных глазах цвета стекла застыла мольба избавления. Когда будут произнесены последние слова ритуала, он обратится в пыль, а его душа станет свободной и сможет снова переродиться в новом теле, что было бы лучшим выходом для мальчика, который проживает свою жизнь уже несколько раз, повидав смертей больше, чем можно себе представить. И все же... Все внутри бунтовало и протестовало против того, что Канде предстояло сделать. - И другого выбора совсем нет? - тупо переспросил экзорцист, стараясь не скомкать письмо друга от нервов. Но беловолосый только покачал головой. - Если бы другой способ был, мы бы о нем узнали, разве нет? - чуть заметно усмехнулся Аллен, опуская голову. В молчании, воцарившемся в комнате, повисла обреченность. Было только слышно, как тикают каминные часы. И это тикание неприятно резало по ушам, заставляя вздрагивать от слишком громких звуков. Будто бы сама Судьба медленно, но верно шагает по тому пути, что был предназначен изначально, с первого момента встречи. Видимо, ее не обмануть, сколько ни пытайся... *** У каждой монеты есть обратная сторона, и Канда понял это слишком поздно. Ритуал был построен на старинных алхимических понятиях, таких как равноценный обмен и плата за проведение ритуала. Он слышал, конечно, о старинных алхимиках, которые в Смутные Времена могли оживлять людей и создавать големов, служивших своим создателям верой и правдой, но и ценой за эти эксперименты были человеческие жизни. Равно как и за философский камень, который, по легенде, был найден в древнем полуразрушенном городе, чье имя было давно забыто, где жили алхимики и их семьи. И когда в этот старинный город пришла война, люди поклялись, что отдадут свои жизни, но не сдадутся врагу. А главный алхимик из последних сил, стоя на коленях перед своим храмом, творил последнюю магию, на которую был способен его народ, забирая душу и жизни как убитых, так и умирающих и живых. Город, обращенный в один алхимический круг, поглотил жизни своих жителей, и на месте, где стоял коленопреклоненный алхимик, остался небольшой кровавый кристалл. Было ли так, а может, и нет, никто не знал. Но сейчас Канде предстояло обратиться к магии, которая была куда древнее их, к магии, которая не знала пощады и требовала кровь за кровь, плоть за плоть, цену, которая насытит и удовлетворит древних богов. Богов, в которых ни Аллен, ни Канда не верили и не могли верить. Впрочем, когда флейтист узнал, какой ритуал им предстоит провести, он горько усмехнулся и сказал, что его жизнь - весьма малая цена за обман одного божества другим и выкуп души. - Алхимиков я, конечно, не застал, - пояснил Уолкер, - но кое-какие основы алхимии знаю. Например, что часто для алхимии требуется огромное количество ингредиентов, особенно для такой сложной. И тут собраны весьма и весьма... серьезные материалы. А покорпеть было над чем. - Скрытая Сера, духовный огонь, принявший форму и воплотившийся в соль. Она скрытая, потому что в ходе процесса никогда не являет себя видимой взору. Эта Сера, хотя и невидимая - вовсе не абстрактное понятие или теоретический термин. Тайным способом алхимик может ее выделить, экстрагировать в виде сухого порошка, загрязненного и потому непригодного для философского искусства. Этот чистый огонь, по природе своей схожий с Серой золота, но менее концентрированный, содержит больше вещества. Поэтому он легко соединяется с Ртутью минералов и несовершенных металлов, - Аллен очертил непонятный узор на песке, слегка хмурясь и пытаясь словно бы разгадать загадку, которая ему никак не давалась. - Думаю, речь идет о воздухе как таковом, точнее, о водороде или кислороде. Тут сложно сказать наверняка, к сожалению. Но если подумать, то без воздуха нет огня. - С другой стороны, речь может идти и о фосфоре, потому как от трения о воздух он воспламеняется, - заметил Канда, слегка пожимая плечами. - А то и о азоте. - Ты когда-нибудь слышал, чтобы азот горел? - полюбопытствовал Уолкер, наклоняя голову набок. В ответ экзорцист только пожал плечами, не возражая, но и не подтверждая. - С другой стороны, кто знает, идет ли речь об огне как таковом... Все же это кислород. То есть нужно открытое пространство, где "вещества" достаточно много. - Куда логичнее - в лесу, потому что деревья выделяют что? Кислород, - внес свою лепту Юу. - Дальше у нас Меркурий Философов. - Обладает двойной природой и двойными свойствами, частью - твердый и материальный, частью - летучий и духовный. Его одного достаточно, чтобы начать, завершить алхимический труд и приумножить его результаты. Это единственная необходимая для алхимика материя. Что вполне логично для нашего "маленького" ритуала, так как природа души двойственна, - кивнул флейтист. Как говорилось в древних трактатах, Меркурий - золотая жила и корень золота, между тем сам драгоценный металл совершенно не нужен и не пригоден для данного случая. Это дух золота, заключенный в прозрачное, легко коагулируемое масло, соль металла и соль камня. Некоторые Адепты, чтобы внести путаницу, называли ее селитрой и ставили знак одного вещества на изображение другого. Кристаллическая структура этого вещества, его физическое сходство с расплавленной солью, прозрачность привели к тому, что его причислили к солям и дали ему множество соответствующих имен. В зависимости от желания или фантазии автора оно поочередно становится морской солью, каменной солью, солью алемброт, солью Сатурна, свинцовым сахаром, солью солей, а также знаменитым зеленым витриолом, стеклянным маслом, хризоколлой, бораксом, атинкаром. Его еще именуют римским витриолом, минералом Фабра, Протеем и Хамелеоном. - И что это может быть? - брюнет встряхнул головой и фыркнул, явно не слишком довольный расплывчатостью этой загадки. - Да все просто. Стеклянное масло можно найти у любой ворожеи из небольшого городка. Это известная алхимическая субстанция. Всего лишь... купорос, - лукаво улыбнулся беловолосый. - Такой голубенький кристалл. - Который при этом называют зеленым... - казалось, экзорцист подвис, сам того не особо желая. - Но почему купорос?! - Синий - это медный купорос. Почему синий - не знаю, - сразу пересек вопрос беловолосый алхимик-недоучка. - А нам как раз нужен зеленый, то есть с железом. Вообще алхимики древности называли купоросом все, что было с основной из серной кислоты. Тут уж как им на душу взбредет. - Дальше идет "Тайный Огонь Мудрецов". И черт его поймет, что оно такое, - проворчал Канда, мысленно уже взвыв. Тайный огонь... придумают же. Все у них тайное. - Тайный огонь Мудрецов, - мальчишка прикрыл глаза и начал по памяти цитировать труды какого-то очередного алхимика. - Из всех вспомогательных веществ Великого Делания (так называемых помощников или слуг) никакое другое не сопряжено со столь долгими поисками и трудоемкой идентификацией. Иногда во второстепенных случаях вместо требуемой добавки можно использовать заменитель, дающий тот же результат, однако при получении Ртути ничто не заменит тайный огонь, дух, способный оживлять и активировать Ртуть, составлять с ней единое целое, выделив ее из нечистой материи. Без него, без этого огня, скрытого под видом соли, приготовленное вещество не сможет выполнить своей задачи - применить на практике свои производительные свойства. Любое зарождение нуждается в определенном агенте, связанном с тем царством, в которое его поместила природа. У минералов и металлов есть своя семенная жидкость, оплодотворенная минеральным огнем - активным агентом, который искусственным путем вводят в семя минералов. Именно он, "первым поворачивает ось и движет колесо". Отсюда ясно, какое большое значение имеет этот невидимый и таинственный металлический свет. - О Господи, нам нужна сперма какого-то металла или минерала, - мрачно пошутил брюнет, глубоко вздохнув. - Проще говоря, катализатор. - По сути, да, - абсолютно серьезно ответил Аллен. - В алхимии все держится на принципах мужского и женского начал, так что твоя шутка об оплодотворении металла или минерала вполне уместна в контексте алхимии. - И остается Первоматериал, помимо еще с полсотни различных ингредиентов, - Юу быстро пробежался глазами по списку. Остальные хоть названы были по-человечески, исключая парочку ну слишком особенных. Впрочем, и они были относительно знакомы самураю. Та же антимониум была всего лишь сурьмой, которую можно было достать в аптеке или в какой-нибудь лавчонке с красками природного происхождения. И всем было все равно, что сурьма, вообще-то, достаточно токсична, если Канда правильно понял из курса по свойствам различных веществ, который в обязательном порядке проводили в Церкви, чтобы обучить своих охотников распознавать обиталища всяких там ведьм. И алхимиков в том числе, между прочим. - Первоматерия - камень Философов - достаточно верно отражает его свойства и служит ключом к его идентификации, - тут же затарабанил мальчишка. - Это действительно камень, так как внешне он такой же, как и все минералы. Это хаос Мудрых, в котором заключены четыре элемента, но в смешанном, беспорядочном виде. Это старец и отец металлов. Металлы действительно происходят от него, так как он их первое земное проявление. Это мышьяк, цинковая пыль, сурьма, обманка, свинцовый блеск, киноварь, колькотар, аурихальцит, реальгар, аурипигмент, каламин, туция, винный камень (tartar) и так далее. Все минералы как бы перенесли на него свои названия. Камень Философов именуют также чешуйчатым драконом, ядовитым змеем, дочерью Сатурна и "самым любимым его дитятей". Естественное развитие этого вещества прерывается при добавлении в него примеси горючей Серы, которая связывает и коагулирует его чистую Ртуть. Несмотря на летучую природу, изначальная Ртуть подвергнутая высушивающему действию Серы и мышьяка, принимает вид твердой, черной, плотной, волокнистой, ломкой и рассыпчатой массы, которую обычно считают ни на что годным, грязным и презираемым в глазах людей побочным продуктом. Однако озаренный Мастер находит в этом субъекте - бедном родственнике семейства металлов - все необходимое для своего великого труда, так как он, по словам герметических авторов, используется на начальной, срединной и конечной стадиях Делания. Поэтому древние сравнивали его с Хаосом Творения, где элементы и начала, тьма и свет смешаны, спутаны и не могут воздействовать друг на друга. Поэтому Мудрецы символически описывали исходное состояние своего вещества как образ мира, содержащий в себе все составные части герметического нашего Земного шара, или микрокосма, в котором, однако, отсутствуют порядок, форма, ритм и мера. Этот воплотившийся хаос в смешанном виде содержит самое чистое семя и субстанцию, наиболее близкую по своей природе к минералам и металлам. Философская материя имеет минеральное и металлическое происхождение, и ее следует искать лишь в корне минералов и металлов. Поэтому того, кто в поисках священного камня Философов, в поисках этого малого мира обратится не к минералам и металлам, а к каким-нибудь другим веществам, постигнет неудача. Не зря древние авторы всегда учат неофита следовать природе, чтобы не сбиться с верного пути. Природа сама себе закон, она развивается и совершенствуется лишь присущим ей образом, и ничто чужеродное не может воспрепятствовать ее поступательному движению или помешать ее производящей силе. - Ну, и что это может быть такое? - по правде говоря, у экзорциста уже мозг просто закипал от мудреных философских словечек и их излюбленных тайн. Конечно, очень многие алхимики ревностно охраняли свои тайны, но чтобы настолько... И это не считая того, что большинство, насколько знал сам охотник, весьма серьезно шифровали свои трактаты при помощи различной системы символов, скрытых и не очень, известных исключительно алхимиком разного уровня допуска. То, что знает верховный алхимик, будет тарабарщиной для какого-нибудь мелкого и малозначащего ученика. - И это я молчу о том, что нам еще нужна некая "живительная лампадка", чье тайное значение мне тоже неведомо. - Вообще-то "огнем мудрых" называют воду, насколько я знаю, идеальный реагент и растворитель, он же prima materia, первоначальная, ибо в воде зародилась жизнь. А вот что тогда брать как Первоматерию Или же как Тайный Огонь Мудрецов, если что-то из них обозначить как воду, - это уже большой вопрос, мой не слишком умудренный философией и алхимией коллега, - усмехнулся Уолкер, что-то вычерчивая на земле. - Но тогда встает вопрос в другом. Первоматерия - это камень, действительно камень, хотя внешне похож на минерал. Что тут имелось в виду? - Видимо, имеется ввиду озеро, как думаю лично я. Плюс твое тело, ибо человек на 90% состоит из воды, - темноволосый слегка пожал плечами и зевнул, ибо их поиски ушли уже далеко за полночь, а в небе расцветали первые лепестки зари. - Ты еще скажи, что хочешь со мной... то есть меня... Ну уж нет! - флейтист, сообразив, к чему вообще-то ведется разговор, вспыхнул и покраснел, словно невинная девушка. Впрочем, в невинности сего молодого человека Канда даже и не сомневался. Но и рациональное зерно в словах охотника было потому что иного у них не было в качестве кандидатуры. Вот только на то, чтобы смириться, парнишке понадобилось примерно так с полчасика истерики, которую пришлось терпеливо переждать. Ну, чем больше поистерит, тем скорее согласится. Если бы не ситуация, это можно было бы считать весьма красивым и грамотным способом снять себе девушку, однако сейчас было не до размышлений на тему собственной личной жизни и ее превратностей. - Так лес или озеро? - Озеро, окруженное лесом? - предположил Канда. - А круг тогда как? - скепсис в глазах цвета стекла почти ощущался кожей. - Что-то придумаем... Вплоть до речки, которая будет протекать рядом, - тихо вздохнул Юу. - Идем, нам надо думать, что делать дальше. В плане всех остальных ингредиентов. Аллен молча поднялся и последовал за своим спутником, все еще погруженный в свои мысли. Кто бы мог подумать, что разбор старинного ритуала приведет к вот такому результату и выводу? Беловолосый незаметно вздохнул, обреченно и устало. Приключений на его голову ему хватало с головой всегда, и пусть сейчас этот высокомерный черноволосый выскочка старается ему помочь и избавить от давно опостылевшего проклятия... разве не было способа поступить как-то иначе и подобрать другие вещества на роль основы основ? Впрочем, выбирать тоже не приходилось. Уолкер должен был пройти через все превратности, чтобы обрести долгожданную свободу, пусть и через смерть. Но отчего-то в глубине души становилось грустно, когда он думал о том, что ему придется покинуть странноватого охотника за нечистью. Тяжело, печально и уныло. Влюбился ли сребровласый? Возможно. Он до этого не знал любви как таковой, а может, и забыл, что есть любовь. Но покидать его, такого мрачного и странного, совсем не хотелось. Слишком живой, слишком теплый, слишком невыносимый и взрывной. Слишком. Уолкер понимал, что они друг друга дополняли, по-своему и абсолютно неправильно, но ничего не мог поделать со своим ощущением. Правильно или нет - все так, как должно быть, и никак иначе. И только рядом с Кандой Аллен снова чувствовал себя по-настоящему живым. *** Всякий уважающий себя ритуал всегда был ночью, а точнее - полночь, а если еще точнее - в ночь равновесия, когда Луна особенно полна. Серебро, один из высших металлов, и белизна. Он - жизнь, и даже свет, средоточие тела, духа и души. Воскрешение из мертвых в результате омовения. Омовение - не что иное, как уничтожение черноты, пятен и всяких загрязнений. И даже Аллен в одежде из белого льна, в простой рубашке и штанах. И волосы его чуть ли не светятся от полной луны, зависшей огромным серебряным глазом над мрачным черным лесом. Метафизический цвет смерти, и в то же время соединение женского и мужского начала, что в алхимии, как ни странно, означало единение ртути и серы. Воронов цвет. Начало всех начал. Классическая алхимия не требует заклинаний или прочих странных веществ, она говорит только о том, что должно произойти в результате какой-то реакции одного вещества на другую. Алхимия старинная - совсем иное дело. Алхимия древних была магией, с заклинаниями, кровью и мистическими силами, способными обратить воду в вино или любой металл в золото, пусть и благородное, но бессильное. Аллен лежал в центре алхимического круга, сделанного из белого песка и ручья, который наполнял собой узор. Сделать небольшой ручеек и возвращать его обратно в русло было не так сложно, пусть бы и проблематично не нарушить при этом круг. Никаких свечей или костров, никакого огня, который мог бы нарушить монохромность света, только ровные лучи луны, заливавшей белизной и серебром уже давно пожелтевшую и сухую траву, готовую уже к зиме. В голову несвоевременно пришло, что, наверное, лежать на земле сейчас очень холодно: к утру трава обычно покрывалась корочкой инея, как и еще не до конца опавшие листья на деревьях. Но на лице "основного элемента" не было ничего. Только ровная и спокойная умиротворенность и отрешенность, принятие решения целиком и полностью. Аллен был готов. Но готов и сам Канда? На него накатило странное дежавю. В тот раз, когда они встретились на опушке, Аллен лежал так же, символизируя крест, пусть в другой одежде, и так же закрывал глаза, а сам охотник стоял на окраине опушки и смотрел на лежащего на земле подростка. Пора было начинать, полночь приближалась, и именно от нее зависел успех того, что им предстояло совершить. Сам ритуал состоял из двух частей, которые последовательно должны были быть закончены за эту ночь. Первая - это вызов души и помещение ее в сосуд, который должен служить временным хранилищем. Роль этого вместилища была отдана небольшому хрустальному амулету, покрытому тонким серебром, в виде многоконечной звезды, разрисованной различными рунами и вообще-то служившей талисманом, выданным Орденом для Канды якобы для защиты от нечисти. Но сам брюнет вообще слабо верил во всевозможные символы и амулеты для защиты: если уж сам Господь не может помочь, что говорить о языческих знаках? Впрочем, кто знает, ведь в разных странах боги того места сильнее, потому что там в них верят. Как говорил один молодой экзорцист, если ты прекращаешь верить, то это перестает существовать, и в том числе и боги: чем больше в них верят, тем сильнее они становятся, и порой вера одного может сохранить жизнь божеству, но как только в него перестает верить последний человек - оно умирает, навсегда. Сейчас этот амулет лежал на груди у Аллена, ровно над солнечным сплетением, через которое, согласно верованиям, проходил поток энергии человека. Юу не слишком понимал эту концепцию, но решил довериться навыкам самого Уолкера, пусть бы тот и утверждал, что ничего не знает на самом деле, а все знания к нему приходят из ниоткуда и отрывочного чтения различных фолиантов, которые ему попадались. Медный купорос медленно обращался из зелени в желтизну, реагируя, и понемногу впитываясь в землю. Аллен сказал, что не стоит, чтобы вода и Меркурий соприкасались друг с другом, чтобы не обратиться в иное вещество, которое в данном ритуале станет излишним. Мокрые волосы мальчика причудливо отливали серебром от света луны, создавая видимость одного из совершенных благородных металлов, пусть и ассоциируемых с женским началом. Сам Канда оделся во все черное, хоть и абсолютно простое, символизируя второе начало, мужское. Поначалу флейтист думал, что стоит взять красный цвет, мужской, цвет Сатурна, однако Лави в конце даже написал, что цвет одежды заклинающего, для правильного срабатывания, должен быть именно черным. Полная противоположность. Песнь должна была начаться. Тихая, плавная и теплая, словно летний ветер. Она должна была сорваться первыми словами, сказанными красивым речитативом, должна заструиться. Но Канда боялся их сказать, боялся потому, что назад дороги не будет и не должно быть. Он все еще помнил их разговор перед тем, как они все же решились провести ритуал, день, когда в глазах цвета стекла надежда стала настолько сильной, что невыносимо резала по нервам. И Канда понимал, что не может отказать в этом, не может ее отнять, надежду переродиться, возродиться, снова стать человеком, а не безмозглой игрушкой, слугой флейты. - Но что делать, Аллен? Что делать? - тихо прошептал экзорцист, скрывая собственную боль и собственное бессилие. - Сражаться, Канда, сражаться и жить дальше, - чуть заметно улыбнулся беловолосый. - А мне - переродиться. И снова жить. А ты меня найдешь. Я тебя дождусь, обещаю. Рано или поздно, так или иначе. Веришь мне? - А у меня есть другой выбор? - брюнет растрепал белоснежные волосы, чуть усмехнувшись и прищурившись. Никогда в жизни ему еще не было настолько страшно потерять то, что у него уже было. Аллен сделал глубокий вдох, и заклинающий начал. Первые слова на неизвестном языке были произнесены через силу, словно бы само заклинание сопротивлялось своему произношению. Слова ломались на языке, будто лед на реке, хотелось сделать глоток воды, но нельзя было прерывать поток, который не имеет ни начала, ни конца. Казалось, время застыло вокруг, вихрем закручиваясь вокруг этого места, то ускоряясь на миллиарды лет, то снова замирая, а то и возвращаясь обратно, к началу времен. Невидимые ветра трепали волосы и одежду, врываясь в этот мир и превращаясь снова в воздух. Древняя, таинственная, жестокая магия ворвалась в мир и кружилась, наполняя воздух зеленоватыми искрами сияния, забирая на себя смесь Меркурия и Скрытой Серы, которая реагировала на близость Меркурия, вступая в реакцию с Тайным Огнем и Первоматерией, обволакивая их, незримо, но необходимо. Зеленые искры засверкали ярче, и слова текли, возрождая ее и пробуждая ото сна, они складывались в образы и символы, парящие в воздухе и задерживающиеся не больше, чем на пару мгновений. Слова... они текли и изменялись, и лед на языке становился потоком, текучим и плавным. Они сами срывались с языка, вплетаясь в солнечный свет и звездную пыль. Это было очень необычное, но приятное ощущение, когда ты творишь магию. Ощущение вседозволенности и могущества, но в то же время - и колоссальный груз ответственности, которую сложно было переоценить. Певучий голос взлетал к вершинам деревьев, творя древнюю, как мир, магию. В ней было все - печаль, радость, тепло, солнце, холод, снег и зима. В ней создавались и умирали миры, и ты чувствуешь, как они стекают по твоим рукам, словно вода, тут же превращаясь в чистейшую энергию новой вселенной... Если бы Канда мог это описать, он бы попытался. Но не мог, потому что до сих пор в человеческом языке не нашлось таких слов, которые могли бы описать то, что ощущал экзорцист, поющий почти против своей силы слова, полный жизни и силы. Казалось, у этого заклинания было свое сознание, и это пугало, на ум приходили мысли, что не зря древние говорили - одна фраза, сказанная в определенном месте в определенное время, построенная правильно, способна изменить все. И сейчас, когда по пальцам бежал ток, а звезды парили вокруг зелеными сверкающими искрами, Юу продолжал просить древние силы о снисхождении, о помощи, петь так, как не пел никогда до этого. Он видел, как лежащий на груди Аллена амулет засветился зеленым и синим, словно бы звезда сошла на землю, и вокруг нее вились ощутимые и видимые потоки серебра и золота, благородных и вечных, вливаясь частицами души самого Аллена, лежавшего на спине и не шевелившегося. Рисунок на земле переливался белизной и багрянцем, порой становясь ослепительно желтым, и тут же растворяясь в черноте и мраке, которые окутывали все вокруг, вырываясь из плена магических уз. Горло уже начало болеть, когда заклинание достигло своей высшей точки и оборвалось на пронзительной ноте, закончившись и умирая вместе с ощущением вседозволенности и могущества, которым владели древние маги. А вместо этого с окончанием песни пришла усталость, словно бы на плечи свалилась целая гора. Казалось, грудь сдавил тяжелый плотный обруч, каждый вдох казался болезненным и наполнял грудь расплавленным свинцом. Больше всего сейчас хотелось лечь рядом с Уолкером, обнять его покрепче и уснуть до утра. просто знать, что теперь все будет хорошо. Но надо было продолжать дальше, оставалась еще вторая часть, которую следовало закончить только сегодня - или забыть о ней навеки. И снова песнь, более тихая, более спокойная, более просящая. Теперь не было зеленых искр - вокруг расстелилось беззвездное небо темноты, словно даже луна померкла. Эта ночь, живая, осязаемая, клубилась туманом и дышала зимой и тенью, наполняя свои призрачные легкие живым воздухом. Фигура Аллена светилась в этой темноте, пропитанная серебром, как и звезда, взлетевшая и зависшая в сантиметрах десяти над солнечным сплетением подростка, превратившись в маленький светоч из посеребренного хрусталя с заключенной в него бессмертной душой. Все разделилось на монохромные свет и темноту, и эта тьма принюхивалась к мальчику, протягивая к нему свои тонкие руки с когтистыми пальцами. Но от нее не было опасности, она была просто проявлением магии, которая готовилась провести одну из самых опасных операций в этой реальности. Вселить в тело душу, которая много лет назад была отобрана у него, вернуть утерянные года, сделать проклятого снова смертным обычным человеком. На мгновение брюнет даже увидел глаза этого воплощения темноты - продолговатые прорези в пространстве, горящие синевато-белым пламенем, и даже различил продолговатую острую мордочку, на которой располагались светящиеся глаза создания. Всего один взгляд странных глаз неведомой сущности - и Юу пробрала дрожь, которая, впрочем, не прервала его песни. Смотреть на Время в его воплощении, на саму душу мира, оказалось не из приятных и далеко не из легких. Оно пришло в этот мир с его песней - с ее окончанием и уйдет. Подарок Демиургов, в которых экзорцист никогда не верил. А может, зря...? Вот только Тень встрепенулась, и по полянке пронесся не то вскрик, не то шелест, прерывая песнь на полуслове. Что-то приближалось, опасное, сулящее смерть, и тень метнулась к к своему заклинателю, становясь на длинные руки рядом и окутывая парня с ног до головы, укрывая в своем спасительном мраке. Аллен поднялся, побелев и пряча в груди амулет. Кто-то их выдал. Выследил. Но... Уже через мгновение флейтист кинул Канде вместилище и что-то прокричал, махнув рукой, однако Юу никак не мог понять, что же от него хочет мальчишка. И тогда беловолосый с мольбой посмотрел прямо в глаза созданию Вечности. Кварцевые глаза, смотрящие в глаза цвета стекла. Время словно на мгновение остановилось, и существо кивнуло, укутывая заклинающего в свое тело и обездвиживая, а в серебре зажглась отчаянная решимость. Тонкие светлые губы что-то тихо прошептали, по белой щеке скользнула одинокая слезинка, и на поляну ворвались люди. Несколько человек в одеждах священников и инквизиторов, тут же связавших мальчишку и куда-то потащивших. Канда хотел крикнуть - но не мог, скованный силой призванного. Он мог только смотреть, как его флейтиста уносят куда-то. Смотреть - и гадать, что делать дальше? Что делать? А потом мир померк... *** Канда пришел в себя уже в какой-то небольшой комнатушке, которая оказалась гостиничным номером под самой крышей. Он не помнил, как попал в нее и кто его сюда притащил, однако когда он открыл глаза, перед ним стояло то самое существо, принявшее облик огромной черной лисицы с теми самыми раскосыми миндалевидными глазами цвета кварца и селенита. Оно смотрело внимательно и отрешенно, словно оценивало, что может этот человек, что перед ним. А сам экзорцист боялся вздохнуть лишний раз, прикованный к месту взглядом белых глаз, по которым время от времени пробегал синеватый блик. "Проснулся?" - голос Тени звучал в голове, похожий на шелест ледяного ветерка, от которого волосы на затылке слегка зашевелились, а внутри все сжалось. Этот голос был равнодушным, спокойным, едва тронутым оттенками чувств, которые могли быть присущи созданию Времени. - Да... - чуть слышно прошептал брюнет, когда первый шок прошел. Он даже был не в своих черных тряпках с ритуала, а в обычной одежде, и это приводило его в недоумение. А его недоумение заставило глаза лисицы слегка сощуриться, будто бы она смеялась. "Вам нужно закончить ритуал. С крысоловом мы уже говорили. Он знает условия. Дело только за тобой," - создание неслышно и неощутимо прыгнуло на кровать, и юноша ощутил, как по ногам расползается холод от одного только присутствия этого существа на его ногах. - Что я должен сделать? - в горле словно скреблось что-то и рвалось наружу с голосом, и Канда с трудом проглотил комок. "Ритуал еще можно завершить. Когда у вас будет возможность, зафиксируй зрительный контакт, произнеси последние слова - и разбей кулон, - кончик носа лисицы почти коснулся губ юноши, а глаза гипнотизировали своим немигающим взором, от которого невозможно было спрятаться. - А я довершу остальное, образовав канал. Незримо и мгновенно. И все закончится." Тень растаяла в воздухе, оставляя после себя легкий дым и белый блеск глаз, исчезнувшие через секунду. А Канда снова погрузился в призрачное небытие на границе яви и сна, узрев самое драгоценное свое воспоминание, которому не было забвения. Их последний вечер. За окном смеркается, красными лучами закатного солнца окрашивая стены и погружаясь во мрак. Канда думает, что мир вокруг все так же живет, не подозревая ни о чем, а может, просто не обращая внимание; что за стенами их комнаты люди занимаются обыденными делами и не знают про то, что мальчик в комнате обязан будет умереть в ночь, когда луна станет полной, обратившись в пыль веков, в которую уже должны были перетереться его тонкие хрупкие кости. А еще им предстояло сделать то, в чем ни у Уолкера, ни у Канды опыта не было, совсем, абсолютно. С одной стороны - по принуждению, с другой - по доброй воле, руководствуясь чувствами и разумом. Доброй воле обоих участников этого процесса, потому что даже первый поцелуй исходил именно от Уолкера, дав надежду на взаимность. То есть... Нет, невозможно. Брюнет боялся думать о том, что его чувства, возникшие так внезапно, могут быть ответными, особенно в такой ситуации, в такой момент, когда все должно быть так, как предначертано ритуалом. - Нам ведь нужно это сделать, верно? - Аллен заметно нервничал, теребя в руках край тонкой светлой рубашки и отводя взгляд, стараясь не смотреть на брюнета. - Если ты не хочешь... найдем другой способ, - Канда слегка сгорбился, опустив голову. Он не хотел ни в коем случае принуждать этого ребенка к тому, что тот не захочет делать, особенно к такому. Будь что будет, если он откажется, они просто найдут иной способ. Но мальчик уже решил все за него, и на плечи упали длинные черные волосы, тяжелая волна, закрывающая лицо и подсказывающая, что же именно решил беловолосый. Каков невысказанный ответ на безмолвный вопрос. Канда осторожно обнял мальчишку, опираясь руками о кровать за его спиной, и неумело ткнулся куда-то в район шеи, касаясь губами холодной от волнения кожи и жмурясь так, что в глазах черные точки появились. Отчего-то стало страшно, так страшно, что сложно передать словами. Одно неверное движение, казалось, могло разрушить все. Всего одно движение, даже невинный взмах ресниц... За стенами этой комнаты мир продолжал жить своей жизнью. В самой комнате время словно замерло, хрупкое и невесомое. Оно дрожало задетыми струнами, когда губы парней соприкоснулись, сначала невинно и целомудренно, а потом жарче и неистовей, словно юноши опьянели от близости друг друга. Человек, который уже давно должен был умереть, и человек, который возродился благодаря первому. Между ними творилась их собственная магия, которой не было названия на человеческом языке. Эта магия была древнее, чем люди, и сильнее, чем можно было бы подумать. Она подталкивала и подчиняла разум какой-то своей, особенной и невообразимо удивительной песне. Она напоминала боевые барабаны, которые отдавались внутри стуком сердец, пусть и не бьющихся в унисон, но стремящихся друг к другу, рвущихся от боли при одной лишь мысли о расставании. умоляющих быть вместе. Кровь закипала, побежав быстрее по венам, и казалось, что больше ничего в этом мире не нужно, кроме горячих ладоней и дрожащих пальцев, скользящих по плечам, кроме светлых глаз, потемневших до темно-серого, грозового оттенка, в которых отражались страх и решимость, почти отчаянные, и в то же время доверие, вера и странное тепло. Поддержка, которой так не хватало. Он тоже боялся, но верил, той детской и чистой верой, которая могла спасти жизнь и которую нельзя было предать. И губы у него горячие, горячие, и чувствуется, как под тонкой искусанной кожей неровным пульсом бьется кровь. Тепло человеческого тела, юного и живого, чувствовалось кожей настолько ярко, что перед глазами плясали звезды и целые необозримые вселенные, которых не было ни на одной астрономической карте. Необходимость чувствовать своего аманта доходила до крайности, а нервная дрожь собственных пальцев мешала расстегивать мелкие пуговицы на рубашке и развязывать эти чертовы веревочки на штанах, чтобы снять мешающую ткань и ощутить, насколько обжигающим может быть другой человек. Аллен что-то чуть слышно шептал, рвано, неразборчиво, беспокойно, стараясь выровнять сбившееся дыхание, прижаться ближе или оттолкнуть, прогнуться навстречу или сбежать. Казалось, мальчишку обуяла лихорадка, не дававшая покоя и не позволявшая мыслить трезво. Что они делали, Господи? Что они творили? Уолкер дрожал не меньше, но упрямо продолжал развязывать тесемки форменного плаща экзорциста, порой шипя и ругаясь на слишком тугие веревочки и пуговицы, и в этом было что-то пугающее и в то же время привлекательное. Открывать тело другого человека, по своей воле и его, приближаться к нему... Беловолосый походил на умалишенного, но все равно не отступал. Всегда вперед, даже сейчас, да, Мелкий? И Юу уважал мальчишку за это, уважал и ценил. Никогда не отступает, никогда не делает шаг назад, никогда не сдастся. Он был красив, даже без одежды, тонкий, худощавый и при этом поджарый, с трогательно выступающими косточками таза и развитой мускулатурой, достаточной, чтобы мальчишка семнадцати лет был способен справиться со многими неприятностями, которые поджидали бы его на улице. Светлая кожа в полумраке казалась почти что белой, на ней не были видны шрамы, только кое-где тонкими полосочками проходили следы давних ранений. Было жаль этого ребенка, с его неуемной жаждой идти дальше и помогать, с его проклятием, с его странной и невыносимой доверчивостью и почти пугающим одиночеством. И в то же время упоительно сладко и больно скользить губами по этим росчеркам, прослеживая каждый, изучая кончиками пальцев и стараясь сгладить нервными дрожащими прикосновениями. Как странно чувствовать чужие руки на своем теле, не знавшем прикосновений мужчины или женщины, как невыносимо замирать и задерживать дыхание от скольжения по спине вдоль позвоночника к пояснице. Как неловко сталкиваться руками в попытке дотронуться, краснеть и смущаться, хотя, казалось, эти чувства должны были быть уже забыты, стерты из памяти и преданы забвению. И все же как горячо и восхитительно, как странно и невыносимо приятно, и в то же время слегка болезненно, будто ходишь по лезвию остро наточенной бритвы. Чуткость Уолкера сводила с ума, а собственные ощущения превратились в водопад. Казалось, сердца их наконец-то стали биться одним ритмом, напоминающим языческие барабаны и пляску языков костра. Тихие стоны срывались с губ как заклинание, рваное, на непонятном языке, но искреннее в своем неистовстве. Они сочетали голоса в дуэте, вознося неведомую молитву-песнь. Они словно знали, что им делать дальше, как и зачем, будто бы это уже было заложено в их головы. И если это грех, то почем он так сладок, так прекрасен, так приятен? Почему Господь объявил это запретным для людей и назначил кару? Воистину, за такие грехи стоило попасть в ад, но только лишь испытав их сполна. И лишь когда в голове взорвалась новая вселенная, а мысли словно вымело взрывной волной, оставив звенящую пустоту, когда в глазах флейтиста отразилась удовлетворенная усталость пополам с нежностью и таким же состоянием умиротворенной опустошенности, Юу позволил себе улыбнуться и лечь рядом, ощущая истому во всем теле. Они откусили от запретного плода, познав то неведомое, что считается преступлением против природы. И ничуть не жалели о том, что случилось. Впервые экзорцист заснул, сжимая в объятиях самое бесценное свое сокровище, чувствуя его запах, теплый и солнечный, пропитанный легкими нотками горечи и звенящей сладостью надежды и счастья... В первый и последний. Канда проснулся резком и сел на кровати, вытирая со лба испарину. У него была только пара дней, прежде чем Аллена поведут на костер как еретика. *** Пробиться на площадь сквозь толпу было почти нереально даже Канде с его силой. Конечно, если бы он открыл свое лицо и форму экзорциста, то его мгновенно бы пропустили. Но это подставило бы Мелкого еще сильнее, и Юу приходилось еще плотнее кутаться в черный плащ, терпя тычки со всех сторон и брань от невежественных зрителей. Ладонь жег амулет, который японец должен был напоить своей кровью и разбить в момент завершения заклинания. Спина же ощущала холод прОклятой серебряной флейты, ждавшей своего хозяина в сумке под плащом. Если юноша сегодня не завершит ритуал, то лишь напрасно убьет душу Аллена, и тот никогда не сможет снова вернуться в этот мир, поглощенный своим проклятием и адским инструментом. - Ты ведь понимаешь, что мальчика пытали? – спросил накануне Лави, тайком сбежавший из башни, чтобы встретиться с экзорцистом в условном месте. - Ты понимаешь, какую боль ему пришлось испытать? И какую придется вытерпеть в пламени костра, прежде чем вы закончите. А чтобы закончить ритуал, ему надо неотрывно смотреть в твои глаза, я прав? А он вряд ли сможет голову поднять и хотя бы осознать, в чьи глаза смотрит, - рыжий монах опрокинул в себя бокал крепкого вина, вздрагивая всем телом, воспоминая ужасы пыточных подвалов. – Я видел, что с ним сделали. А он только тихонечко пел древнюю красивую песню и кротко улыбался. Канда, так улыбались только святые с икон, но Рувилье словно ничего не видел, обезумев от жажды крови. Я не понимаю, как мальчик это выдержал. Когда я приходил в его камеру, чтобы хоть немного облегчить боль, он неизменно отказывался от моей помощи и улыбался. Просто отвечал, что ему нужно пройти свои восемь шагов к раю, очиститься. А в том, что душа его обвинителя пуста, выпита усталостью до дна, виноват только сам «бедный обвинитель». Святое дитя… - Лави пил бокал за бокалом, будто бы и не пьянея, а в голове Юу в том момент звучал голос беловолосого, певший старинную песню о несправедливо обвиненной ведьме, прощавшей своего мучителя… «Но в ереси своей я познаю любовь, а вы – любви не знаете за верой…» Из раздумий юношу вывел рев толпы, бесноватой от собственного невежества: впереди показалась процессия стражников, которые на цепях вели «еретика», «демона». Они были видны издалека в своих сияющих доспехах, и экзорцист с неприязнью отмечал сытые довольные лица, едва не светящиеся гордостью, и концы тяжелых черных цепей, сжатых огромными ручищами в стальных пластинчатых перчатках. Вот только гул толпы становился все тише по мере приближения стражей и превращался в тихие удивленные перешептывания и возгласы: если самих рослых мужей было видно издалека, то хрупкого подростка, выглядящего еще младше в длинной белой рубашке и холщовых штанах, замечали далеко не сразу. Белые волосы ребенка, казалось, светились, а серые глаза смотрели кротко и смиренно на толпу, которая жаждала крови и зрелищ. На тонких бледных губах застыла улыбка, мягкая, прощающая и просящая простить. Миловидного юного лица не портил алый шрам. Пересекавший левый глаз и оставшийся на лбу перевернутой пентаграммой. Мальчик еле шел, постоянно спотыкаясь, на грубой светлой ткани были видны красные пятна выступившей из ран крови. Порой по милому личику пробегала рябь нестерпимое боли, и ноги юноши подкашивались, не в силах удержать тело. Тогда один из стражников подхватывал узника и снова ставил на ноги грубым рывком. На босые, сбитые в кровь о колкую неровную брусчатку ступни. Но мальчик лишь кротко кивал, словно благодаря молчаливого стража, и немного шевелил стертыми до крови запястьями, покрытыми синяками от тяжелых наручников. Такие же «браслеты» были на шее и на лодыжках мальчишки, словно тот был диким зверем, который мог в любой момент сбежать из-под стражи. На мгновение серебро глаз столкнулось с переполненным жалостью и мукой взглядом Канды, и в улыбку Аллена закралась искра радости и в то же время горечи: он не хотел, чтобы экзорцист видел, каким беспомощным стал некогда могущественный крысолов. Но Юу показал зажатый в руке амулет, и сребровласый едва заметно кивнул, допуская во взгляд облегчение: мечник все же решился выполнить их уговор и завершить начатое. И от самого парня требуется не прерывать зрительный контакт, даже если брюнет не успеет закончить ритуал до того, как пламя начнет пожирать кожу прОклятого. По мере того, как Аллена довели до места сожжения, толпа почти умолкла, недоумевающе глядя на приведенного мальчишку. «Совсем юный. Что он видел в этой жизни?» - думали пораженные зрители. Только Юу знал, что на самом деле этот ребенок повидал столько, что, без сомнения, заслужил свои седые волосы. И то, что этого совсем еще мальчика возвели на эшафот, под которым были сложены бревна и хворост, заставляло сердца пришедших едва ли не кровоточить. Аллена тем временем привязали. Цепь от шеи обернулась вокруг столба, закрепляясь вверху на большое тяжелое кольцо. Цепи от запястий сведены за столбом, опутывая руки. Цепи от лодыжек приковали ноги мальчишки. А тот лишь кротко и мягко смотрел на своих мучителей, и на бледных губах цвела мягкая теплая улыбка. Он всех их прощал, заранее прощал, зная, что они хотят с ним сделать. Зная, что ему уготовано. Канда пробился ближе, становясь почти у края образовавшегося вокруг кострища круга, так, чтобы Аллену было удобно смотреть ему в глаза. Тем временем один из священников, тех самых инквизиторов, зачитывал обвинения мальчишке. Колдун, одержимый бесами, отродье дьявола, еретик. Гамельнский крысолов, виновный в гибели детей. На мгновение толпа взволновалась, ведь дело Гамельна было уже очень давно, а ребенку перед ними едва ли восемнадцать исполнилось. Впрочем, кто их знает, ведьмино семя, какими способностями владеют те, кто продал душу дьяволу. Но ребенок не произнес ни слова, даже когда его прямо спросили о его прегрешеньях и желает ли он покаяться перед лицом Господа. Он не проронил ни слова, и толпа безмолвствовала вместе с ним. - Зажигайте пламя! – на лице инквизитора проступил гнев; один из стражников поднес факел к костру, сухие ветки и бревна вспыхнули мгновенно, будто их кто-то предварительно сбрызнул маслом. И тут глаза Аллена встретились со взглядом Канды, безмолвно прося его начать. Брюнет же не смог противиться, да и не хотел: на кону была душа человека, безмерно дорогого ему и любимого. Слова словно сами собой срывались с языка, превращаясь в легких, незаметных бабочек зеленовато-голубого цвета, несмотря на то, что на сердце экзорциста становилось все тяжелее. Острые грани амулета искололи ладонь и пальцы, питаясь кровью, дающей силу древним чарам. И все это время Уолкер неотрывно смотрел в серо-синие глаза, не показывая боли, когда языки пламени начали вылизывать ноги юноши своими огненными касаниями, а холщовые штаны начали тлеть, будто их края были промасленными. Почти сразу запахло горелой плотью, но беловолосый молчал, все еще стараясь оставаться в сознании. Раскаленные путы жгли руки и шею, ноги ничего не ощущали уже, поддаваясь болевому шоку: пузырившаяся от жара кожа сползала с уже обугливающихся мышц. А Канда, торопясь и захлебываясь, читал заклинание, чувствуя, как собственная кровь капает с ладони на неровные грязные камни мостовой. С последними словами, завершающими темномагический ритуал, Канда разбил амулет о мостовую. В повисшей тишине посеребренный хрусталь зазвенел пронзительным вскриком, превращаясь в мириады осколков, легчайшую звездную пыль. И в такую же звездную пыль превращался Аллен, напоследок едва слышно выдохнув «Спасибо». Последними пропали блекло-серые глаза, все так же не отводившие взгляда от лица экзорциста. Как только пропал даже намек на пребывание измученного подростка в его оковах, Юу растворился среди застывшей в оцепенении толпы. *** - В церкви только и говорят, что об Аллене, - Лави сидел со своей книжкой за одним из столов, перед рыжиком стояла тарелка супа и бокал с красным вином, настолько густым и гранатовым по своему насыщенному цвету, что оно казалось свежей кровью. Канда сидел напротив, вертя в руках тускло-серебряную флейту, потерявшую свою силу вместе с исчезновением владельца из этого мира и потерей его бессмертной души. - Мнения разделились. Кто-то считает, что это происки дьявола, а кто-то решил, что мальчик оказался невиновен и был спасен ангелами, - продолжал говорить монах, отвечая на невысказанные вопросы, которые пропавший на несколько месяцев брюнет не стал задавать самостоятельно. – И за твою голову инквизиция назначила весьма неплохую награду. Отряды выставили на многих дорогах, особенно ведущих в крупные поселения. Тебе следует быть осторожным. - Мелкий оставил мне подарок, - тихо произнес брюнет, заставляя Историка замолчать. – Или проклятие, я пока не знаю, - Лави не стал ничего говорить, не подгоняя своего друга и ожидая продолжение. Вскоре Юу вознаградил его за терпение и поведал еще кое-что: - Он сказал, что переродится и найдет меня в следующей жизни, или же найду его я. Просил дождаться его, - на мгновение юноша снова замолчал. – меня нельзя ранить или убить, кожа мгновенно заживает. Все раны затягиваются, а если я был на волосок от смерти или даже должен был умереть – все равно выживаю. И я подозреваю, что дар бессмертия флейты перешел ко мне, в отличие от обязанностей крысолова. - Знаешь, куда податься? – понимающе усмехнулся рыжик, прикрывая зеленый глаз и глядя сквозь ресницы. - Вслед за звездами, - на тонких губах японца появилась почти что незнакомая полуулыбка, а серо-синие глаза смотрели куда-то вдаль. - Да вы, никак, романтиком стали, Канда Юу? – Лави лишь улыбнулся, глядя на своего друга. У своенравного японца появился стимул снова жить дальше, пусть теперь впереди, как чувствовал Историк, у него были годы и даже столетия странствий. А Канда, взмахнув распущенными черными волосами и плотнее запахнувшись в песочный плащ, пошел по дороге вслед за одному ему видимой звездой. Насвистывая под нос незамысловатый мотив. Оба они знали, что эта их встреча – последняя, и дороги их жизней больше ни разу не пересекутся… *** Никому не известно, сколько прошло веков, но давно уже родилась история о страннике, который ходил по городам и искал кого-то столь дорогого ему, что он не мог покинуть этот мир, не найдя этого человека. Вечный путник, не знающий усталости. Сменялись страны и столетия, но он продолжал свои поиски, не отступая ни на шаг, черноволосый призрак ушедших поколений. Кто-то полагал, что он – вестник смерти и несчастий, кто-то называл его демоном, кто-то считал ангелом, а кто-то просто не верил и считал бабушкиной сказкой… Но говорили, что удивительный странник все же нашел того, кого так долго и упорно искал. Серые улицы Лондона всегда пронизаны туманами и тайнами. Это времена, когда еще ездили по улицам черные скрипучие кэбы, запряженные лошадями, по болотам древних лесов бегали демонические псы, а почтенного вида сыщики со своими помощниками, докторами, раскрывали загадки, которым не было числа. В эти времена на берегах Темзы бытовали легенды о сокровищах Агры, затерянных в непрозрачных волнах, и прекрасные леди скрывали тайны, способные пошатнуть благоденствие королевства. В эти времена на дорогах Лондона бродил юноша двадцати лет, с длинными черными волосами, азиатской наружности, в песочном плаще и длинном шарфе с бахромой. На поясе странника висела катана в черных потертых ножнах, а серо-синие глаза, казалось, видели собеседника насквозь, пронзая душу ледяными иголками. Что увидел этот странный юноша в задиристом цирковом мальчишке, игравшем с большой коричневой собакой во дворе? Что привлекло его в нескладном ребенке с темно-русыми волосами и шальной усмешкой, выдававшей мучительное одиночество и тоску, просьбу о помощи – и гордость, почти болезненную. Канде стоило лишь раз взглянуть в глаза мальчика, чтобы понять, - его поиски окончены. Сквозь времена и расстояния на него смотрели те самые глаза цвета стекла, не то осколки льда, не то плавленное серебро, в котором искрами солнечного света остались крупинки золота. Даже сейчас – особенный, настолько, насколько это возможно для него, переродившегося в новом теле, но оставшегося все тем же. - Аллен, - за многие годы голос практически не изменился, сохранив приятную легкую хриплость, и мальчик обернулся, полувопросительно глядя на высокого необычного парня. На мгновение сердце азиата сбилось с привычного ритма: а что, если он ошибся? Снова упустил? Сколько раз еще придется переродиться Мелкому, чтобы они снова встретились? Но мальчик подошел, и в серебре, бездонном, словно глубина кошачьего мурчания, блеснули искры узнавания. Поиски все же были окончены. И в протянутую Кандой ладонь доверчиво и уверенно легла хрупкая ладошка мальчика, готового разделить вечность в свое время с тем, кто так долго и упорно искал его, освободив душу от проклятия. И хотите - верьте, а хотите – нет, но легенда о черноволосом и беловолосом странниках до сих пор передается из уст в уста, и даже сейчас, если вы выглянете в окно, то сможете увидеть, как по асфальтированной улице вдоль дорожки лунного света шагает самая удивительная и вечно юная пара, коим суждено до конца вечности делить на двоих дар бессмертия. Правда это, или же всего лишь выдумка сказочника, - решайте сами. Но порой вера дает жизнь многим чудесам, которые кажутся невозможными. И кто знает... Быть может, и вы услышите песню серебряной флейты, зовущей прогуляться от Рая и до Ада и вернуться с рассветом, а может, ступите на одну из бескрайних дорог, чтобы искать демонов. Или же вам уготована совсем иная участь… Я лишь рассказал вам ту таинственную бесконечную историю, в которую верю сам, - о крысолове, флейте и бесконечной верности и любви, что способна на великие жертвы, поиски и ожидание.