Ослепительно хороша

"Утро - время незабываемых вещей", - говорила Мария Леопольдовна, преувеличенно скромно пряча улыбку. Она искренне верила, что это - время, которое даже обидно упускать и обменивать на лишний и, по сути, никому не нужный час сна. "Берёшь велосипед и куда-нибудь едешь, - посмеивалась она, когда я зачем-то неоднократно спрашивал её о том, что она считает лучшим на свете способом уйти от окружающего мира; я слушал и посмеивался тоже. - Есть ли разница, куда направляться? Главное - вперёд, вперёд, по галактическим дорожкам из звёздных туманностей, мимо запаха цикория, мимо аллей, разнотравья, мимо созвездий - в будущее, в самую жизнь, в самый космос, не оглядываясь, не останавливаясь, ни на миг, ни на миг! Колёса гудят и дрожат, расчерчивают асфальт, и лицо твоё немеет, когда соприкасается с ветром, - и всё это стоит того, чтобы прочувствовать. Сны, эти иллюзии, которые ты создаёшь себе сам - хорошо, но такая реальность куда лучше снов, и поэтому даже их можно отдать взамен времени, которое проведёшь, врастая всем телом в утренний туман. Поверь, не будет ни капли сожаления". Мария Леопольдовна, моя старинная знакомая, которой, кажется, не было ещё и двадцати трёх лет, садилась на велосипед каждое утро, ехала к озеру и долго-долго сидела на берегу - так долго, пока не онемеют руки и скулы. Июльская погода радовала только днём, по утрам же низменность застилал гуще молока туман, освежая и увлажняя почву. Но Мария Леопольдовна не считала сырость хорошей отговоркой для того, чтобы лишний раз остаться дома - и каждодневно в шесть часов утра улица мерно и сонно вздрагивала от раздававшегося скрипа педалей; солнце начинало дарить свет миру только тогда, когда Мария Леопольдовна уже усаживалась на покрывало, расстеленное на траве - будто ждало. А может, так и есть, ждало?.. Я не ставил перед собой цели наблюдать - просто так получалось. Каждый раз я до самого раннего утра засиживался за компьютером, зарывшись в работе с головой, а когда до меня доходило осознание того, что я снова не предпринял никаких элементарных попыток лечь поспать, я уже видел в окно своей квартиры берег озера, очарованный Марией Леопольдовной. Она была ослепительно хороша по утрам, когда, ссутулившись, задумчиво созерцала сонную озёрную воду, пока впитывали в себя туман её длинные-длинные чёрные волосы, неубранные и беспорядочно разбросанные по плечам и спине. Велосипед стоял рядом, прислонённый к дереву, отрешённый и слишком неуклюжий; Мария Леопольдовна смотрела на тихую гладь и молчала, и я тоже смотрел и молчал, такой же отрешённый, такой же неуклюжий. Я никогда не видел в Марии Леопольдовне значительных изменений - она всегда оставалась самой собой, никогда не менялась и не меняла ничего вокруг себя. Тот же смех, сотканный из переливов и трав, те же яркие броские браслеты на тонких запястьях, те же джинсы и та же странная аура вокруг неё. Всегда всё то же самое - и всегда что-то новое. Разве мог я хотя бы предположить, почему так происходило? Кто я такой? Мне нравилось, когда по утрам мне звонили в дверь - я прекрасно знал, что на пороге ожидает Мария Леопольдовна, что она хочет поговорить, выпить горячего чаю и посмеяться, звеня браслетами. Я знал, что в её голове роится миллиард юрких мыслей - почти неуловимых, но множественных и требующих внимания к себе. Я был готов выслушать. Я так был готов их выслушать! "Сегодня я не видела уток, - сказала Мария Леопольдовна однажды, по старой привычке оказавшись за столом в моей небольшой тесной кухне. - Не понимаю, куда они подевались. Я всегда видела их по утрам. Обычно они сушат перья на берегу, тихо прячутся в камышах, постоянно такие незаметные. Но их сегодня точно не было. Вот бы и с людьми также..." Я кивал и, прихлёбывая, пил свой чай из чашки. Было нетрудно догадаться, почему Мария Леопольдовна не любила общество себе подобных, в котором она оказывалась волей-неволей каждый Божий день - будь то поездка в вагоне метро, поход за батоном белого хлеба в супермаркет через дорогу или же просто брошенный случайно взгляд в окно на проходящих под окнами пешеходов. Она не любила их. Она видела в них черноту. "А в утках нет черноты, - объясняла она, устремляя взгляд сквозь мою переносицу. - Приятно видеть их здесь. В них нет суеты, злости и зависти. Они птицы, в конце концов, как может быть в них что-то человеческое? Здорово, что в птицах нет ничего человеческого, правда?.." Я снова кивал, спрашивал, хочет ли она ещё чаю или печенья, и она соглашалась. Её пальцы обхватывали кружку с горячим дымящимся напитком внутри, моя душа обхватывала сердце с горячим дымящимся чувством внутри; было приятно и спокойно. Я смотрел на Марию Леопольдовну почти неотрывно, смотрел, и смотрел, и слушал, и смотрел... Она улыбалась, хмурилась, рассуждала. Она была ослепительно хороша. А я был посредственностью. "Эта старуха остановилась прямо напротив меня, - рассказывала Мария Леопольдовна, морща носик. - Она прошаркала пару шагов навстречу ко мне, пригляделась ко мне своими впалыми, своими мерзкими глазами, осмотрела меня до тошнотворности подробно, а я и пошевелиться не могла. И тут эта старуха стала что-то шепелявить себе под нос. Боже правый, мне было всё равно, искренне говорю, да и сейчас всё равно! - Мария Леопольдовна взмахнула рукой, прозвенела браслетами, коротко усмехнулась. - Но эти слова..." "Какие слова?" - спросил я настороженно. "Демоны. Демоны внутри. Они несут смерть. Вот какие слова". "Демоны? Внутри? Внутри... тебя? - опешил я, в абсолютном недоумении таращась на девушку, цедящую напротив меня чай из своей полуостывшей кружки. - Вот уж вздор. В таком случае я отказываюсь верить в демонов". "Старуха лишь выжила из ума, - пожала плечиком Мария Леопольдовна. - А демоны есть. Они везде. Как можно не верить в то, что видишь своими глазами, правда?.." Я кивнул. На самом деле, я не знал, но если Мария Леопольдовна видела, верила и знала сама, какой резон мне было оспаривать её слова?.. Я верил. Я безоговорочно верил. Я подливал ей в кружку из чайника горячую заварку и знал, что демоны - корень человеческого сердца, надлежащий немедленному выкапыванию и утилизации; корень, который, несомненно существует. Мария Леопольдовна не стала бы лгать мне, и вера в её слова порождала слепоту. Но сейчас я не перестал быть посредственностью; сейчас я, вдобавок к ощущению одиночества, ординарности и простоты, чувствую себя прозревшим. "Представь себе сгусток тёмной, жидкой, даже не жидкой - вязкой субстанции; даже не тёмной - а чёрной, как смоль, как... Да нет такого сравнения; и вот этот самый сгусток расположен внутри каждого третьего человека из всей той толпы, которая попадает в поле моего зрения ежедневно. Нет смысла смотреть на внешность, манеры, речь и прочие никчёмные факторы. Когда я вижу такой сгусток внутри приличного с виду и вполне образованного человека - мне всё равно, какое образование он получил и какую одежду он предпочитает носить. Плевать, понимаешь?.. А есть сгустки белые, хорошие. Есть серые, есть с коричневатым налётом, с зеленоватыми вкраплениями, с фиолетовым дымком вокруг - и, знаешь, наблюдать за этими сгустками интересно. Но черноту вынести невозможно, как бы ты ни пытался. Ведь я пыталась - а не могу; дело не во мне - дело в сгустках, в них, в них всех". Мария Леопольдовна заметно нервничала и, возможно, даже сердилась, когда говорила о чёрных душах. Она беспричинно поправляла волосы, оглушительно громко бренчала браслетами, хмурилась, стучала кружкой по столу, когда ставила её. Но, даже несмотря на злость и раздражение, она ни на миг не могла утратить для меня свою ослепительную хорошесть. Она была всё та же - просто сердилась, просто не терпела демонов, которых вынашивали в своих сердцах люди; ну так и что ж?.. Я смотрел на неё, слушал её, любовался и ослеплял самого себя. Прошло некоторое время, прежде чем я узнал, что Марию Леопольдовну взяли под арест как соучастницу убийства. Мне позвонили из отделения и просто, даже с некоторой толикой равнодушия сообщили об этом, как будто это не было чем-то из ряда вон выходящим. Я пробормотал "спасибо за информацию", положил телефон, натянул рукава своего свитера до самых кончиков пальцев и сполз на стоящее рядом кресло. Я смотрел на часы, на незаполненных чернотой и греховностью уток за моим окном, на потолок, на свои руки и чувствовал, как катится вниз теплота, оставляя за собой склизкое ощущение разочарованности во всём, что я считал раньше стоящим уважения и внимания. Я даже не понимал, что произошло. Наверное, это самое непонимание ситуации заставило меня просить свидания с Марией Леопольдовной. Я хотел узнать, что заставило её очернить свою душу и стать одной из тех, кого она ранее сама не могла выносить. Я хотел узнать. Я хотел попробовать понять. "Эта старуха сказала про демонов, которые якобы шебуршились внутри меня! - взвизгнула Мария Леопольдовна. Её резкий голос отразился от холодных стен камеры, и я поморщился. Я не кивнул. - Я не могла поступить иначе, правда?.." Неправда, подумал я. Неправда, снова подумал я! Я молчал. Я прозрел. "Мы сделали это... Мы спрятали тело, мы скрыли улики... Мы сделали всё, как нужно, - продолжала чуть тише Мария Леопольдовна, глядя в моё лицо и ища в моём выражении хоть что-то, что могло хотя бы походить на долю понимания; но, кажется, она не могла его найти, потому как с каждой секундой её взгляд становился всё отчаяннее и острее. - Я сделала всё, как нужно, слышишь! Почему же я ослепла? Почему я не вижу больше сгустки?.." "Не видишь?" - удивился я. Мария Леопольдовна расплакалась. "Я ослепла, я ничего не вижу, - рыдала она. - Я ослепла". Я не знал, что ответить. * * * "Утро - время незабываемых вещей", - говорила Мария Леопольдовна, преувеличенно скромно пряча улыбку. Она искренне верила, что это - время, которое даже обидно упускать и обменивать на лишний и, по сути, никому не нужный час сна. Я приезжал на берег озера ровно в пять часов ноль минут. Я не хотел засиживаться дома, за скучной работой, до самого утра. Я садился на покрывало, расстеленное мною на траве, и ждал, когда же взойдёт удивительное солнце. Я смотрел на чистых уток, плескавшихся в камышовых зарослях, слушал отдалённое пение птиц. Я глубоко дышал. Я жил. "Сны, эти иллюзии, которые ты создаёшь себе сам - хорошо, но такая реальность куда лучше снов, и поэтому даже их можно отдать взамен времени, которое проведёшь, врастая всем телом в утренний туман. Поверь, не будет ни капли сожаления". И я не сожалел.