Безымянный драббл про объятия

Это был долгий день. Долгий день долгой недели сурового месяца в году, который запомнится небывалым числом неудачных покушений, едва не случившимися свадьбами, слугами – не вдаваясь в подробности, – и одним впечатляющим эпизодом с разбитым сердцем. Артур устал. Он так чертовски устал, что нервы его были на пределе; он чувствовал усталость во сне – в своей некрепкой полудрёме; чувствовал её, проснувшись спустя несколько коротких часов, и иногда… ну… Иногда он просто сидел в своей комнате, в кресле перед камином, полностью расслабившись: прикрыв глаза, ощущая окатывающие тело волны тепла. Он чуть опускал голову, имитируя погружающегося в сон человека: веки смыкаются… лениво открываются вновь… глубокий вдох… Но сердце в груди билось слишком быстро, слишком близко к горлу, и он не знал почему. Ничто не могло его успокоить: ни спокойнейшая из мыслей, ни самый глубокий вдох, и Артур не знал, в чем причина. Так что день был долгий, и сейчас король погружается глубже в ванну – тело в горячей воде безвольно, мысли затуманены – так что Мерлину приходится схватить его поперёк груди и, ворча, подтянуть обратно в сидячее положение. Он, однако, не очень усердствует: рука соскальзывает, и Артур знает, что Мерлин тоже до смерти устал. Слишком поздно для всего этого – было поздно ещё за час до того, как они вернулись в Камелот – бредущие по лесу, грязные, злые и определённо не разговаривающие друг с другом, – и было явно не время требовать себе ванну, когда они наконец проковыляли мимо главных ворот в темноте, засыпая на ходу и волоча мечи по каменным плитам. Но это был отличный способ нарушить целый день молчания. Может, он и проиграл эту ребяческую войну, заговорив первым, но, господи, его приказ заставил Мерлина вскипеть от негодования – а также обозлиться ещё больше и сердито заворчать, – и такая реакция поселила удовлетворение глубоко в груди у Артура, частично накрыв собой вину и нежность, которые он стремился игнорировать. Мерлина опасно шатало из стороны в сторону, пока он готовил ванну и тащил кадку. Он пару раз засыпал, прислонившись к камину, дожидаясь, когда нагреется вода; спотыкался на полпути и забывал, что делает. Артур наблюдал за ним с кровати, лёжа в грязной одежде на чистых простынях; глаза горели от усталости, но лениво следовали за каждым неуклюжим движением Мерлина; слышно было, как тот ругается себе под нос. Артур всего лишь слегка отплатил Мерлину – немного низко, но он не намеревался его мучить и, честное слово, не планировал, чтобы тот оставался. Мерлин вовсе не обязан был. Не обязан был сидеть за спиной, закатав рукава до локтей, и медленно скрести Артуру плечи – потому что кто знает, что могли сделать слуги в таком положении, какие кинжалы они прятали в своих сапогах, каким образом они способны обернуть мокрую тряпку вокруг твоей шеи? Но Артур ничего не говорил ему. И когда Мерлин подтащил к ванне стоявший у стола стул, Артур не возразил. Он всё ещё не знает почему. – Артур, – утомлённо произносит Мерлин; язык у него заплетается, мочалка из ткани остаётся на плече у короля, а рука слуги срывается в воду. Артур скашивает глаза в сторону, но видит лишь бедро Мерлина, возвышающееся над краем кадки. Мерлин впервые за несколько часов назвал его по имени. Он тихо бормочет в ответ, побуждая продолжать. – Может, хватит? – Мм, – Артур закрывает глаза, вздыхает. – Нет. – Я засыпаю, Артур. Я… – Мерлин издаёт тихий, хныкающий гортанный звук, – умираю. Артур не отвечает. Лишь отклоняется к стенке ванны, погружаясь ниже под воду. Плеск звучит чересчур громко в неожиданно слишком пустых покоях, и Артур внезапно осознаёт, что они лишь двое не спят в этот безбожно поздний час – весь остальной замок спит. Весь город спит. Ветер стих, дождь мягко шепчет по крыше, даже стражники дремлют: опершись на свои копья, приоткрыв рты и перекосив шлемы на головах. Мерлин снова проводит мочалкой Артуру по руке; движения такие медленные, что почти мучительны. Доходит до плеча, останавливается. Артур чувствует, как его покачивает за спиной. Из медленных его движения превращаются в беспорядочные: он отрывисто прижимает тряпицу к ложбинке у Артуровой шеи, затем ниже… рука перемещается на рельефную грудь. Но ему нужно наклониться, чтобы достать дотуда, и Мерлин, не в состоянии ни на что опереться и контролировать инерцию, оказывается прижат лицом к его затылку – словно пьяный, он слабо выжимает мочалку, снова мочит её в воде, а затем полностью повисает на Артуре. Артур пару секунд изумлённо моргает, ожидая, что Мерлин очнётся. Он ещё раз бросает быстрый взгляд вбок: положение меняется лишь тем, что голова Мерлина соскальзывает, и тот утыкается лицом Артуру в шею. Обе его руки безвольно повисают спереди королевского тела, обвивая его. Он дышит Артуру в кожу, в самый верх позвоночника – жарко, с сопением, и Артур не двигается. Он сглатывает и шепчет: – Мерлин? Бесполезно. – Мерлин? – снова, пытаясь повернуть голову. – Мерлин, эй? Мерлин спит. Мерлин расслаблен, полностью отключился: он так устал, что ни стул, ни мокрые рукава, ни Артур не удержали его ото сна, и он вырубился прямо так – сидя, согнувшись, навалившись на принимающего ванну человека. – Мерлин… – произносит Артур снова, и на этот раз его голос еле слышен; и это вовсе не вопрос. Артур слегка расслабляется и осторожно – медленно – прикасается к предплечьям Мерлина, легонько сжимая его руки чуть ниже локтей. – Эй, – продолжает он тихо, слегка отклонив голову назад и повернувшись в попытке увидеть лицо Мерлина: но вместо этого Мерлин утыкается лбом ему в плечо, и теперь Артуру видны лишь его густые волосы и ухо. Артур смотрит. Потом шея начинает побаливать, да и глаза тоже, и он отворачивается. Мерлин греет там, где не достаёт вода, и Артур знает, что он глупец. Знает, и всё же делает это: ладонями скользит вниз по рукам Мерлина, складывает их у себя на груди – оборачивает их вокруг себя. Это глупое объятие; Артур краснеет. Но всё равно кладёт свои руки поверх Мерлиновых. – Что ты делаешь, Мерлин? – шепчет он. Притворяется, будто ждёт ответа, затем вздыхает, поглаживая большими пальцами мерлиновы запястья. – Ты не можешь меня обнимать, – говорит он очень тихо, прекрасно осознавая, как это всё печально. Но не может сдержаться и сжимает крепче – вынуждает Мерлина сжимать его крепче, – накрывает ладони Мерлина своими, переплетая свои пальцы с его, безвольными. – Чёрт побери, – говорит он хрипло, добавляет неискренний смешок и полностью отклоняется на Мерлина. Их вес прекрасно уравновешивает друг друга, и он слегка разворачивается: видит скулу, линию растрёпанных волос и утыкается в них лицом на мгновение, всего на мгновение. Ухо у Мерлина холодное, но затылок тёплый, а волосы пахнут дождём и всё ещё грязные. Ладонь Мерлина на его рёбрах медленно сворачивается, крепче сжимая его пальцы. Руки прижимают его ближе. Артур замирает. Сердце выбивает дробь в барабанных перепонках, в горле, и он довольно долго не осмеливается дышать. Мерлин зарывается глубже ему в шею, уже сам обнимая его, – и не просыпается. Он довольно вздыхает, и Артур закрывает глаза, сглатывая. Он пытается волевыми усилиями успокоить сердце… может быть, стоит продраться сквозь этот туман изнеможения, найти способ выбраться из этой ситуации, высвободиться, вспомнить о самосохранении и самоанализе – но это не срабатывает, и в конце концов он сдаётся распускающейся в груди нежности и головокружительному «пошло всё к чёрту», когда Мерлин неразборчиво, приглушённо бормочет ему в шею: – Мн’ртур? Артур поднимает руку – ту, которую не сжимает Мерлин, – и проводит костяшками по его лбу. Затем ниже, по шее, вплетает пальцы ему в волосы – зачёсывая их под другим углом, набок. – Я здесь, – запоздалый и не слишком удачный ответ. И ещё один шёпот, ещё один ответ, такой же глупый, но он всё равно произносит: – Ты помогаешь мне принимать ванну. Мерлин издаёт очередной неопределённый звук, чуть сдвигается, следуя за рукой, поглаживающей его волосы, и Артуру хочется сказать ему что-нибудь приятное. Он не часто говорит такое этому незначительному человеку, взрослому ребёнку, которого так легко обрадовать, что невозможно стереть с его лица постоянную улыбку. В самом деле, мальчишка – надо же, заснуть вот так… Мальчишка, думает Артур, и прижимает его ближе. – Да поможет мне Бог, – произносит он еле слышно, едва шепча. – Ты восхитителен. – И снова, прямо ему в ухо: – Ты восхитителен, Мерлин. Мерлин не реагирует. Артур – один на один со своими пустяковыми словами. Вода остывает, пламя, уже и так гаснувшее, начинает потрескивать, дотлевая, и секунды тянутся – ночь приближается к своему темнейшему часу, переломному моменту прямо перед тем, как спектр светлеет, знаменуя рассвет. Вредно так долго сидеть в воде – а для Мерлина спать в такой скрюченной позе, – не очень умно с их стороны. Но если отбросить все «вредно» и «умно», то остаётся лишь «приятно», «успокаивающе» – то, как выравнивается дыхание Артура, становится глубже, в то время как его пальцы лениво ерошат волосы Мерлина; в то время как ладонь Мерлина рассеянно поглаживает его бок. Он успокаивается, проваливается в сон. Он просыпается, когда снаружи чуть светлеет: башни уже не сливаются по цвету с небом, а на оттенок темнее. Мерлин помогает ему выбраться из ванны, и он отмечает, что его это устраивает: рассеянное раскачивание на месте, пока Мерлин накидывает ему на плечи простыню. Он вытирает Артуру руки, вверх-вниз, слишком медленно, слишком устало, и говорит: – Мы заснули, – хрипло и смущённо, и слегка краснеет, когда поднимает на Артура взгляд; на лице уже зарождается кривая улыбка. Он пожимает плечами. Артур кивает, едва понимая, что к чему. Он хочет сказать «это был долгий день», но не может пошевелить языком. Он смотрит в окно, и, когда моргает, глаза отказываются открываться снова – лишь медленно-медленно, с трудом, и, кажется, он наваливается на Мерлина, но он не уверен. Кажется, он чувствует ладонь на своей шее и губы, прижимающиеся к его виску, но, возможно, он ошибается. Кажется, он слышит слова, приятные слова, жарким дыханием опаляющие ему щеку, и, кажется, он что-то отвечает. Он не знает что. Он думает, это здорово. Он не знает почему. ~fin