Как своровать себе мужа

Я всегда хотел узнать, в чем же состоят прелести загородного отдыха, и потому как-то всё-таки напросился к старшим коллегам на небольшое путешествие с рыбалкой и палатками километрах в ста от города. Это я-то, предпочитающий обычно тусоваться по ночным клубам и квартирным вечеринкам в обнимку с симпатичными девушками... или парнями, в зависимости от настроения. Поначалу нетипичный отдых шел вполне себе прекрасно, шашлычки, пиво, смех, удочки. Правда, преобладающая часть смеха пришлась именно на мои попытки с той самой удочкой справиться. Плюнув на это дело, я решил похвастаться своим умением, полученным когда-то в детстве, разжигать костер. Разжег удачно, но неудачно рядом нарисовались лесничие, приказав костры не жечь — мол, пожары, а для еды у вас и мангал есть. Однако в остальном они оказались неплохими ребятами, угостились початой к тому времени беленькой, стали учить нас, на какого зверя ходить можно, а на какого нет, отмахиваясь от наших жалких попыток объяснить, что мы никакие не охотники. В итоге наша компания пополнилась на троих лесничих и четверых названных охотников, в ход пошли русские народные звучными голосами, залихватские гитарные аккорды распугивали птиц, костер в итоге снова был разведен уже самими лесничими, в общем, вечеринка удалась на славу. Почувствовав сквозь хмель, что меня отчаянно кто-то грызет, обнаружил на ноге трех чернобыльского размера комаров. Едва не подскочив до самых верхушек сосен (я ж человек городской, к диким тварям не привыкший), я какое-то время в шоке наблюдал, как кусачие чудища пьют мою молодую, свежую и щедро разбавленную спиртом кровь, анализируя, захмелеют ли от нее кровососы. Правда, это безобразие мне вскоре надоело, впрочем, как и выслушивание методов лова дикой куропатки, и нетвердой походкой я направился к своей палатке. Пробираясь внутрь, я умудрился споткнуться (коленкой!) обо что-то, препятствующее моему величественно-пьяному вползанию, и растянулся на чем-то мягком. Или твердом. Неопределенный предмет дернулся, что-то недовольно промычав. Чертыхнувшись, я вытащил из кармана шорт фонарик, освещая неопознанный объект. Объект оказался симпатичным, смугленьким, давно не стриженные черные волосы разметались по матрасу, словно у страстной любовницы. На меня уставились необычного болотного цвета глаза. При ярком свете они отдавали зеленью, растушевываясь карими лучиками вокруг зрачка. Не знаю, что там творилось в моей пьяной голове, но это что-то с разумом имело мало общего. С секунду поизучав случайного гостя, я его поцеловал. Левый паренек в моей палатке в невероятной глуши — мне кажется, или моя развязно-тусовочная жизнь продолжается даже тут? Губы у парнишки были сладкими, отдавая ароматом каких-то ягод, увлекшись, он стал мне отвечать, и я не сдержал стона, когда его ловкий язычок стал соперничать с моим. Не, по такой пьяной лавке точно лучше не знакомиться с людьми, и уж тем более не лежать с ними на одной плоскости. Снаружи раздавались бессвязные песни моей компании, но мне было всё равно — страстно облапив паренька, мысленно прозванного мной Воришкой, и оценив по достоинству его попытки то и дело куснуть меня своими острыми зубками во время поцелуя (неумелость, но какая очаровательная!), я наткнулся рукой на то, чего меньше всего ожидал — крепкий такой стояк моего неожиданного партнера. Хмыкнув с мыслью "а почему бы и нет?" и забравшись под резинку его штанов, я обхватил пальцами мальчишеский член, уверенно двигая рукой. Губами я занялся его шеей, удивляясь непонятно откуда взявшемуся аромату то ли духов, то ли геля для душа — слишком нежному для парней. Впрочем, не время для раздумий. Мои действия с его органом вызывали у Воришки легкие поскуливания, а может это так влияли мои страстные поцелуи, оставившие на его нежной коже, по меньшей мере, парочку засосов (а не фиг к пьяному, сексуально озабоченному по жизни парню в палатку лазить!). Он выгибался подо мной, обхватив меня своими тонкими руками, пока, наконец, с завершающим стоном не излился, как-то по-особому беззащитно расслабившись в моих объятиях. Его распахнутые глаза с удивлением, непониманием, восхищением и удовлетворением одновременно уставились на меня. Какой же он красивый... Окончательно продавшись зеленому змию хмеля, гулявшего в крови вместе с возбуждением, я ляпнул: — Выходи за меня замуж! Воришка еще больше увеличил в удивлении свои очи (куда уж больше-то?), но потом уверенно кивнул. Удовлетворенный его ответом, я сгреб жертву ночного разврата в охапку и предался сну, который уже давно победил в неравном бою и тусовку, и комаров, и даже собственное возбуждение. С трудом продрав глаза, я проснулся, хоть по ощущениям скорее воскрес. Неясным взором уткнулся в полоток... Потолок чего? А-а-а, палатки. Кто я? Где? Я чувствовал себя удавом Каа с бодуна из анекдота: «Гавно ли я? Могу ли я? А, вспомнил, магнолия!». Только в моем случае я и гавно — ибо как последний извращенец домогался до первого встречного; и вполне себе могу — опять же, домогаться. Моя магнолия, впрочем, лежала рядом, глядя на меня своими неземными глазищами. Красивый. Один минус — парень оказался цыганенком. Нет, в принципе, и ночью можно было догадаться, что моя чернокудрая Джульетта далеко не итальянских кровей — откуда взяться итальянцам в такой глуши, но тогда мой мозг был абсолютно не функционален. — Ты обещал жениться, — пробормотал паренек, нервно теребя край своей расшитой рубашки. Странно, а я думал, цыгане уже по-современному одеваются. Хотя это близ города, здесь же всё дикое: и комары гигантские, и лесничие пьяные, и вон — в постель чужую всякие незнакомцы забираются. Собственно, в голове (и вслух тоже) всплыл вопрос, а что мальчишка вообще здесь делает? В ответ я узнал, что прозвище «Воришка» я дал ему за дело. — А чего ты лежал-то? — спросил я, не проявляя ни капли злости. Ну залез он в палатку, ну хотел что-то спереть, в конце концов, это мы на его территории. Ну, точнее, на территории его промысла. В ответ воришка ткнул пальцем в потолок, где над головой висела лампочка на солнечных батарейках. Какая-то новомодная хрень для походов, я даже и не в курсе, сколько она стоит и как включается. Видать, он как раз пытался ее открутить, когда ввалился я со своими нежностями. — Ты говорил про женитьбу, — снова настойчиво повторил Воришка. Я повернул голову к нему, изучая тонкие черты лица, темные густые ресницы и черные брови красивой формы. Сказать, что у парнишки была яркая внешность — не сказать ничего. Под полурастегнутой рубахой виднелась смугловатая мальчишеская грудь, так и призывая мои ладони забраться под ткань и ощупать всего Воришку. Похоже, мне срочно нужен антипохмелин, рассол или хороший удар в челюсть, чтобы протрезветь ибо, кажется, я еще не до конца отошел от вчерашней пьянки, раз думаю о таком. — Сколько тебе лет, Воришка? — спросил я, приподнимаясь на руках и глядя на него сверху вниз. — Восемнадцать... будет через неделю. Я застонал. И угораздило же связаться с несовершеннолетним! Мой взгляд упал на явственный засос, оставленный мной же на красивой ключице. М-дя, дела. Воришка вскочил и ловко оседлал мои ноги, изучающе уставившись на меня. Он было открыл рот, чтобы снова задать злополучный вопрос, и я не нашел ничего лучше, кроме как заткнуть его поцелуем. Гений, блин! Я тут же почувствовал, как возбуждение накатывает на меня, и, пока дело не закончилось чем-то действительно серьезным, стащил с себя парнишку и бросился наутек. Точнее пополз, ударяясь головой о перекладину палатки и шипя сдавленные маты. Полуденное солнце буквально ослепило меня, отозвавшись болью в голове. Наша честная компания бродила по делянке, осматривая ее на предмет мусора и повреждений лесополосы (судя по дорожке из выжженной травы, костер они вчера либо не погасили, либо гасили как-то неправильно). — О, Славка, — один из коллег, растерянно таскавший за собой мешок с мусором, помахал мне рукой. — Опохмелишься? Второй было двинулся к залежам спиртосодержащего, но я покачал головой, жестом останавливая их. По моему лицу было прекрасно видно, как в данный момент я отношусь к алкогольной продукции. Один из лесников подошел, и, похлопав по плечу и выдав мне в лицо партию перегара, с поучительным видом поведал: — Сок березовый — лучший опохмел! Ну круто, чё. Вопрос, что они до сих пор здесь делают, так и не был задан, так как из палатки выскочил Воришка, подбежав ко мне и вцепившись мертвой хваткой в руку. Я обреченно глянул на него сверху вниз, а он нахально так мне улыбнулся. То растерянный, то наглый — фиг его разберешь. Хотя цыган, что с него взять... Тут лесник-советчик перевел свой тормознуто-хмельной взгляд на Воришку и, мгновенно протрезвев, замахнулся: — Ах ты, собака блудливая, да я тебя!... Сделав шаг вперед, я загородил парнишку, останавливая произвол. — Чего это вы на него так взбеленились? — Так этот оборванец в нашей сторожке столько всего понатаскал, не перечесть, — возмутился другой лесник, за ним подтянулись и остальные, создав осуждающе-любопытствующую толпу. — Что это за кадр? — спросил коллега. «Кадр» нерешительно выглянул из-за моей спины. — Еще и побитый такой, — это, видимо, относилось к синякам на шее. — Да не побитый он, — я опустил голову, не зная, куда спрятаться. — Ой, Славик, да ты его... того, что ль? — другой коллега с удивлением воззрился на меня. Еще с большим удивлением на меня уставились три пары глаз лесников — они-то не были в курсе моей блуждающей ориентации. — Да, не, я... — Вот чего я только в жизни не видел, но вот цыгана-гея вижу впервые, — выдал третий коллега, почесав голову. К этому моменту протрезвели тут, кажется, все. Но не успел я доказать свою непорочность в отношении Воришки, как на поляну ввалилась пестрая толпа цыган, состоящая из мужчин, парней и нескольких женщин. — Шуко! — крикнула одна из цыганок то ли призывно, то ли осуждающе. Увидев синяки на шее того, она всплеснула руками и прижала их к лицу с горестным аханьем. Сурово сдвинув брови, на меня двинулся усатый крупный мужчина, видимо, их вожак. Или главарь. Или кто там у цыган... — Ты что, опорочил Шуко?! — Да не успел я! — воскликнул я уже для всех присутствующих. Коллеги, мне может, и поверили, а вот цыганский барон (надо же, вспомнил!) был упрям. — Отметины на его шее говорят о другом! Теперь я вынужден применить к тебе наказание за это... Не успел я нарисовать в голове страшных картин, какими могут быть наказания у цыган, как Воришка выдал, наверное, самое страшное из них: — Он обещал на мне жениться! Цыган замер. Женщины замерли. Вся поляна замерла, включая собак, что прибыли с пестрой компанией. Я же мечтал провалиться сквозь землю. Из прострации меня вывел Воришка, который сунул свою руку мне в ладонь, доверчиво сцепляясь пальцами. Такие длинные тонкие пальчики... И он вынужден ими воровать, чтобы выжить. И весь он такой неимоверно милый, так и хочется... — Так ты возьмешь его замуж?! — гаркнул цыган мне чуть ли не в ухо, заставив подскочить и нервно ответить «Да». Лесники покраснели. Коллеги побледнели. Собаки залаяли, а толпа, с торжествующим криком взяв всю нашу честную компанию под белы рученьки, куда-то потащила. — Куда?! — взревел один из коллег, получив ответ: «На свадьбу!». — О, кажется, уикенд продолжается, — уже куда более довольно проговорил он и подмигнул мне, обернувшись. — Да и свидетелем я еще ни разу не был. Я мало что понимал в происходящей вокруг вакханалии. Все бегали, что-то делали, нас с коллегами усадили за большой деревянный стол прямо на улице, всучив в руки стаканы с «бравинтой», на деле оказавшейся водкой. Вокруг домики деревянные, народу тьма, детишек немеряно, и суетятся все, главное. «А там гитары, а там цыгане» — вспомнилась песня, впрочем, правдивая. Гитары тоже были — какой-то мужик в странном головном уборе и с травинкой в зубах наигрывал аккорды на крылечке неподалеку. Вокруг раздавалась цыганская речь, перемешанная иногда с русской. Моя «невеста» куда-то пропала, лесники опрокидывали уже третий по счету стакан бравинты под одобрительное «пьеса, пьеса» одного из цыган, без конца им подливавшего. Плюнув на весь творящийся беспредел, я махом осушил свой стакан, сморщившись, и на душе как-то резко полегчало. Ну подумаешь, свадьба цыганская, не настоящая же. Может, после всего этого я просто по-тихому сольюсь, и дело в шляпе. Тем временем стол постепенно заполнился едой, скамейки — людьми, напротив меня усадили Воришку, нацепив на него какую-то широкую и уж больно цветастую рубаху, но ему шло. Ему в принципе шла любая одежда, а без одежды, наверное, и того лучше... Мысленно дав себе пощечину, я попробовал собраться. Так, надо как-то объяснить этим людям, что произошла ошибка, и... Но усатый барон уже встал, начав какую-то речь на цыганском. Некоторое время спустя он спросил уже на русском, специально, чтобы я понял: — Шуко, ты готов заключить брак с этим гаджо? Мальчишка кивнул. Пацаненку всего семнадцать лет, да что вы делаете, звери?! Ему гулять и гулять, девчонок цеплять... или парней, уж не знаю; петь, танцевать, какой брак?! Как выяснилось, последним двум пунктам брак ну вообще не помеха. Цыгане навернули своей водки и как давай плясать, только в глазах и рябило от их ярких одеяний. Ко мне подсел какой-то старичок, похлопав по плечу. — У тебя, наверное, куча вопросов, — проскрипел он. — Но знать ты должен одно. Шуко — мальчик особенный. Родителей малюткой потерял, его барон усыновил. Но коли судьба твоя пошла не по ровному пути однажды, быть всегда тебе белой вороной — так говорит наш народ. Потому и не удивляйся, что мы мальчишку за парня замуж выдаем. Ему еще старуха наша — колдунья главная — давно предсказала, что он замуж выйдет, и поведет его избранник в совсем другую, новую жизнь, не цыганскую. Так что ты береги его, как зеницу ока, гаджо. Не то погибнет без тебя твой чаворо. — Но я ведь... — я знал, что возразить вроде как надо, но что? — Чамудэс, — старик поучительно поднял палец. — Ты его чамудэс и будешь теперь ему мужем. — Постой, какой-такой чамудэс? — Не время сейчас, — остановил меня цыган, указывая на небольшую площадку, на которой мгновение назад крутились танцующие. Я и не заметил, что музыка смолкла. Там на стуле, взяв в руки гитару, сидел Шуко. Глянув на меня и удостоверившись, что я слушаю, он запел. Клянусь, в жизни столь прекрасного голоса не слышал! И тут-то я понял, что влюбился окончательно и бесповоротно. Его внешность, этот взгляд, яркий образ, и, как завершение, чарующий, укутывающий, заставляющий биться сердце чаще голос. Голос, который навсегда останется в моей душе, вплетенный в лирическую, слегка отдающую грустью, песню. — Ту мэ лахтём, мэ тут камам, мэ битэро тыджевау на мужинав... Он смотрел мне в глаза, и я знал, что он пел только для меня, пел о любви... Незаметно старичок подлил мне еще горячительного, всунув в руку, но я не мог отвлечься от своей «невесты», будучи прикованным к нему взглядом. Ну всё, попал ты, Ромео. Семьи — не семьи, правила — не правила, и даже национальность не важна, ведь любовь — штука непреодолимая. Когда Воришка закончил петь, он, подобно тени, куда-то исчез, площадка снова заполнилась танцующими, полилась веселая музыка, а в голове у меня звучал его голос: «Мэ тут камам»... Впрочем, предаваться нирване долго мне не дали, за руку втянув в круг пляшущих, а дальше уже всё смешалось — кони, люди... Пьяные тела моих товарищей по походу скакали неподалеку, нелепо размахивая конечностями и в окружении нескольких девушек, я же пытался сбежать от ненормальных плясок, чтобы найти моего Воришку. Знакомый уже старичок, схватив меня за руку, вытащил из хоровода, пробормотав: — Твой чаворо ждет тебя. Вы разделите чибэ на двоих, и увидите на небе одни и те же чиргин, только вот небо это будет тут, — он ткнул меня в грудь в районе сердца и поволок за собой к одному из домиков. Оставив меня перед дверью, он исчез. А я стоял, переминаясь с ноги на ногу и не зная, что делать дальше. Разум настойчиво твердил: «Беги! Беги, пока не поздно!». Но какое дело до разума, когда в игру вступает сердце? Выдохнув, я решительно открыл дверь и нырнул в полумрак небольшого помещения. Пройдя что-то вроде небольшого коридора, я оказался в комнате. На кровати, в окружении многочисленных одеял, сидел мой Воришка. Вокруг было чисто, по помещению витал легкий аромат каких-то трав, шторы колыхались от ветра из приоткрытого окна. Не знаю, кто там говорит, что цыгане грязный народ. Яркий внешне, неугомонный и вороватый — это да, но не грязный уж точно. Я, собрав в кулак всю свою решимость, подошел к кровати. Слова старика эхом отдавались в моей голове. Шуко смотрел мне прямо в глаза со смесью предвкушения, страсти, нерешительности, легкого испуга и какой-то неопределимой нежности. Откинув все мысли из головы, я забрался к нему на кровать. Взял за руку с внезапным пониманием — как бы я не отрицал это разумом, но в душе уже принял факт того, что мы теперь связаны единой нитью. Его кожа словно манила прикоснуться к ней, что я и сделал, дотронувшись до шеи с поцелуем и почувствовав привычный легкий аромат какого-то геля для душа. Потом уткнулся носом в волосы, ловя запах явно цветочного шампуня, и фыркнул от смеха. Наверняка стащил женские причиндалы где-то. — Мой милый Воришка, — я запустил в его волосы ладонь, а он порывисто меня обнял, прижимаясь всем телом. Горячим, обнаженным телом. Мое возбуждение не преминуло напомнить о себе. Плюнув на все, я высвободился из его объятий, чтобы избавиться от одежды, и снова приник к своему чаворо, что бы ни значило это словечко. Я целовал его сладкие губы, проводил языком по нежной смугловатой коже, пробегался пальцами по изящному телу подо мной. И, несмотря на страсть, захватившую меня, предавался размышлениям. Как мне не причинить ему боль? Меняться ролями я был совсем не согласен. Вот если вдруг за пару лет вымахает в высокого красавца, тогда, возможно, еще и поборется за главенствующую роль. А до этого — ни-ни. Но как? Всех парней, с которыми я был, отличал немалый опыт пассивной роли. А мой чаворо даже не целованный! Но и сдерживаться сил моих больше не было, я хотел его, всего, полностью. Поцеловав Шуко в худенькое плечико, я опустился ниже, играя языком со смуглой горошиной соска, вычерчивая узоры и ловя сладкие для ушей постанывания. Подожди, мальчик мой, это только начало. Проделав дорожку из поцелуев по ребрам, впалому животу, обведя языком вокруг пупка, я продолжил путь вниз. Мышцы живота моего суженого напряглись, когда я обхватил губами его нежную плоть, осторожно впуская ее в себя и снова заставляя выскальзывать, играя языком с этим безумно сладким угощением. Подняв взгляд, я встретился с его глазами, наполненными страстью. Еще один глубокий захват, и он со стоном опрокинул голову назад, полностью отдаваясь моим ласкам. Я вытянул вперед руку, накрыв его ладонь, сжимающую простыню, другой же осторожно скользнул к его попке, аккуратно вводя палец. В нем боролись возбуждение и испуг, он вздрагивал от каждого сантиметра, проникающего внутрь, но умный Воришка понял, что нужно расслабиться. И тогда дело пошло куда быстрее. Ладонью я чувствовал его сведенную в напряжении руку, но он позволял мне делать то, что надо. И когда он был готов — насколько вообще можно быть готовым — я навис над ним, направляя свою изнывающую от непреодолимого желания плоть в его соблазнительное тело. Войти — мягко, но сразу, одним рывком, словно ныряя в ледяную воду, загасить его вскрик поцелуем, замереть, позволяя ему восстановить вышибленное из легких дыхание и привыкнуть к новому ощущению, расплавиться от нежности, оказавшись обхваченным его длинными ногами, провести ладонью по бархатистой коже бедра, остановившись на талии. И начать новый танец, сладкий, упоительный танец страсти, где каждое движение дарит удовольствие, каждое прикосновение — желание обладать еще сильнее, каждый выдох говорит о любви больше, чем самые замысловатые признания. Чувствовать запах кожи, упиваясь им, вдыхая, не в силах насытиться. Ловить в полумраке взгляд горящих глаз, отражающих луч света, проникающего сквозь плотные шторы. Вместе окунуться в рай, чтобы больше никогда не променять его на что-то другое. И услышать слова, значение которых я уже давно понял: «Мэ тут камам»... *** — Славка, ты на рыбалку поедешь? — бодрый голос коллеги в пять утра вызывал разве что глухое раздражение. Зашуршало одеяло, и на меня была беспардонно закинута смуглая рука и длинная нога, обхватывая, подобно ловушке, и собственнически притягивая к себе. На спящем лице моего чаворо блуждала довольная улыбка. Маленький, а сильный! — Прости, но я просто немного не выспался... — Опять всю ночь кувыркались? — понимающе усмехнулся коллега. — Ладно, тогда не буду отвлекать. Я повесил трубку, повернувшись к своему Воришке. Как много мне еще нужно ему показать. Как много рассказать. Но всё это будет позже, сейчас же я был просто не в состоянии выпустить его ни из объятий, ни из постели — уже как две недели. Вот так мальчишка хотел своровать лампу, а своровал себе мужа. Проведя пальцами по прядке его непослушных волос, я поцеловал кхам миро в соблазнительные губы, и он смешно поморщился во сне. Рассвет пробирался в комнату, играясь бликами на наших обнаженный телах. Надеюсь, мой шепот достигнет его сновидений: — Мэ тут камам, миро лачо... ----- Шуко — цыганское имя, означающее «красивый». Гаджо — человек, не принадлежащий к цыганскому племени. Бравинта — водка. Пьеса — пей. Чаворо — мальчик. Чамудэс — целуешь. Ту мэ лахтём, мэ битэро тыджевау на мужинав — я тебя нашел, я не могу жить без тебя. Мэ тут камам — я тебя люблю. Чибэ — кровать. Чиргин — звезды. Кхам миро — солнышко мое. Миро лачо — мой хороший.