Откровения Зеленого Рыцаря

Откровения Зеленого Рыцаря Мерлин неуклюжий. Гавейн знает это наверняка, поскольку пару раз именно ему приходилось ловить Мерлина, когда тот норовил упасть с лестницы или ронял поднос с остатками Артурова обеда. Мерлин весь целиком – это нескладные локти, коленки, руки и ноги, которыми (как порой кажется) он не знает, как пользоваться. Гавейн находит это очаровательным. Но бывают моменты, когда Гавейн мимоходом заглядывает к Гаюсу, чтобы попросить зелье от похмелья, и обнаруживает Мерлина уткнувшимся в медицинский справочник: держа книгу в одной руке, обернув длинными пальцами корешок, он ступает на столы, чтобы дотянуться до верхних полок с ингредиентами. В первый раз став свидетелем подобного зрелища, Гавейн чуть не перелетает через голову, пытаясь поймать Мерлина, шагающего по столу и даже не смотрящего под ноги, – но Мерлин двигается плавно. Почти грациозно: его ноги словно инстинктивно огибают многочисленные предметы и легко приземляются на полу, когда Мерлин спрыгивает со стола. Он поднимает взгляд, наконец-то замечая Гавейна, и улыбается, приветствуя друга. Это не всегда происходит именно так, но Гавейну кажется, что в такие моменты Мерлин выглядит естественно. А бывает время, когда, в минуту необходимости и печальных последствий, Гавейн видит, как Мерлин несется через лес так же быстро, как рыцари – и даже быстрее некоторых из них, – и всё ради того, чтобы оказаться рядом с Артуром. Мерлин словно знает, куда ступать, куда поставить ногу, где пролегает тропа к его королю, и мир вокруг изменяется, чтобы позволить Мерлину пройти. Такие моменты редки, учитывая, что Гавейну приходится обращать внимание и на другие вещи – например, чтобы не врезаться в дерево. Ему интересно, стал бы Мерлин так же бежать к нему, и он от всей души надеется, что стал бы. * Мерлин, по словам Артура, страдает неким умственным расстройством. И поначалу Гавейн в это поверил: глуповатая улыбка Мерлина порой заставляет усомниться в обратном. Но бывают моменты, когда Мерлин говорит нечто. Вещи, разящие в самую суть. Кажется, будто его оптимизму нет конца – за исключением нескольких раз, но даже тогда, даже тогда Мерлин держится: большинство людей уже бросили бы оружие и упали лицом в грязь, моля о пощаде, но только не он. Мерлин храбрый – в этом нет сомнения, Гавейн знает, что Мерлин бы отдал жизнь за Камелот, как и остальные рыцари. Но именно благодаря пристальному наблюдению за Мерлином Гавейн понимает, как тот умён. Он не тактический гений, подобно Артуру, и не Гаюс в том, что касается целительных навыков, – но Мерлин обладает такой четкостью мышления, которая слегка пугает Гавейна. За словами, за действиями Мерлина чувствуется суровая практичность, и в их первую встречу Гавейну ни на секунду не показалось, будто Мерлин был идиотом. Может, слегка недалеким, безрассудно храбрым и верным, но хорошим парнем – он просто ещё не знал, насколько глубока его проницательность. Но когда узнал… что ж. Мерлин обезоруживающий – слой за слоем укрыт тайнами, которых не должно быть у такого человека, как Мерлин. Но у него они есть, и Гавейну это нравится. Очень. Больше, чем должно. * Мерлин не такой уж привлекательный в общепринятом смысле. Он острый и угловатый; плоская грудь не идет ни в какое сравнение с пышными формами придворных дам и девушек из таверн, которыми так любит окружать себя Гавейн. Но бывают моменты, когда Гавейн ловит себя на том, что, прерываясь во время тренировки – перевести дыхание или поправить доспехи, – он ищет глазами Мерлина. Тот обычно занят тем, что полирует запасные наручи, или точит мечи, или просто стоит и наблюдает за рыцарями, как и многие другие. И бывают моменты, когда Мерлин бросает на него взгляд и – ох. Ох. Мерлин стоит там, одетый в свою обычную одежду и этот (Артур зовет его дурацким, но Гавейну кажется, что он просто дразнит) шейный платок и выглядит так, словно – ради всего святого – словно гордится. И дыхание, которое Гавейн пытался перевести, внезапно срывается, но он все равно умудряется улыбнуться и приветливо помахать своему другу. Мерлин машет в ответ, и Гавейн благодарит силы всевышние за его улыбку. * Мерлин слабый и не умеет обращаться ни с мечом, ни с арбалетом, ни с любым другим оружием. У него худощавые руки, и на них легко расцветают синяки. Но что привлекает Гавейна в Мерлине и (хотя он сам ни за что это не признает) удивляет его больше всего – это то, что, даже когда Мерлин улыбается, смеется и изображает невинного дурачка, Гавейну кажется, что Мерлину доводилось убивать. И, возможно, не единожды. Он не знает наверняка: никогда не видел, как такое случалось, – но он чувствует это. И подозревает, что Артур и понятия не имеет. На это ничто не намекает, но Гавейн считает себя знатоком людских душ. Если не принимать в расчет его изначальное «ты благородных кровей, а значит, мне на тебя плевать», по крайней мере. Мерлин ведет себя как слуга в присутствии Артура. Возможно, как некий микс между бесцеремонным слугой и придирчивым другом, – но всё равно как слуга. Когда же Артура рядом нет – например, как в тот раз, когда Мерлин просит Гавейна о помощи, чтобы последовать за Артуром в Опасные Земли, – тогда Гавейн замечает, что в Мерлине присутствует напряженность, которую он видел в рыцарях, готовящихся к битве. Возможно, другие приняли бы это за усталость, изнеможение, но Гавейну кажется, будто Мерлин похож на туго натянутый арбалет. И это просто нелепо, ведь Мерлин совершенно безобидный, думает он. Во всяком случае, Мерлин держится так, словно всегда готов к сражению, всегда готов выпрыгнуть на чью-либо (Артура) защиту – несмотря на последствия и собственную незащищенность. Гавейн шутливо отмахивается от своих ощущений, но Мерлин видится ему свирепым. Мерлин скрывает это, но иногда он ведет себя словно человек, не понаслышке знающий, что значит делать трудный выбор. Человек, принявший на себя роль топора палача, – и Гавейн, хоть убей, не может понять почему. Он хотел бы как-то понять это. * Однажды в их дружбе наступает момент, когда Мерлин, всегда такой хороший друг, помогает истекающему кровью Гавейну доковылять до комнаты, чтобы промыть заработанный в пьяной драке порез на его предплечье, – и этот Мерлин пристально смотрит на него своими поразительно голубыми глазами, с таким выражением, которое, на памяти Гавейна, он всегда старался скрыть от других. И говорит – не те слова, что Гавейн хотел бы услышать, но те, что все равно удивляют его: – Гавейн. Я обладаю магией. Всё встает на свои места, подозрения рассеиваются, словно туман в одурманенном алкоголем сознании Гавейна – и ох. О-о. Мерлин смотрит на него полными ужаса глазами. Гавейн вглядывается в его лицо. А затем смеется, потому что теперь ему всё ясно. Теперь всё обретает смысл. – Что ж, это многое объясняет. Держу пари, ты выручал наши задницы больше раз, чем мы можем сосчитать, я прав? – говорит он с ухмылкой, кладя руку Мерлину на плечо и легонько пожимая: дружелюбно и, как он надеется, успокаивающе. Мерлин смотрит на него глазами испуганного оленя, но затем плечо под его рукой на краткий миг напрягается – и тут же расслабляется, и на губах Мерлина расцветает улыбка. Он выглядит ослепительно, думает Гавейн, – даже лучше тех хихикающих женщин, что виснут на его мускулистых руках и ерошат своими пальчиками его волосы, когда Гавейн нашептывает откровенно грязные обещания, прижавшись губами к их коже. – Я же говорил, что я не из Камелота. Меня не страшит магия, как большинство местных жителей. – Я… э-э, ясно. – Кажется, у Мерлина лицо сейчас треснет: так широко он улыбается, – и Гавейну хочется поцеловать его. Ему хочется наклониться и зарыться рукой в волосы у Мерлина на затылке, и притянуть его ближе. Хочется прижаться губами ко рту Мерлина, и всосать его нижнюю губу, и лизнуть, и скользнуть языком ему в рот – хочется, чтобы Мерлин обернул руки вокруг его шеи и вернул этот поцелуй. Он хочет исследовать рот Мерлина своим языком, хочет почувствовать, как Мерлин прижимается к нему всей кожей, всеми своими острыми углами. Ему так хочется вдавить Мерлина в кровать, на которой они сидят, и высосать, стереть, слизать весь страх, который тот испытывал. Так что он наклоняется и… – Артур уже знает, – говорит Мерлин, оживленно взмахивая руками и совершенно не замечая, как Гавейн замирает на месте. – И, ну, мы с ним обсуждаем отмену запрета на магию! Я сейчас пытаюсь выяснить, как люди Камелота в целом относятся к магии, и все такое. Артур не хочет шокировать королевство внезапностью. На самом деле он в этом плане поступил просто замечательно – я имею в виду, мы ведь уже никого не казним за колдовство, верно? Это потрясающе. «Он потрясающий», – практически слышит Гавейн слова Мерлина. Всё упирается в Артура. Гавейн сдерживает этот комментарий, запивая его водой из кружки, которую Мерлин поставил для него на прикроватный стол, и кивает. С застывшей на лице улыбкой он слушает, как Мерлин разливается о политике, переговорах и всех планах, которые строят они с Артуром. Они с Артуром. Всё всегда упирается в Артура. Ревность сворачивается кольцами в груди Гавейна, и какая-то незрелая часть его разума топает ногой и кричит: «Но Артур идиот!». И всё же в глазах Мерлина светится любовь – Гавейн не настолько слеп, чтобы принять это за обычную преданность своему королю. Нет. Это любовь. Тот сорт любви, что не просто поднимает армии – но и вселяет в них страсть, желание биться, а потом ведёт их домой. Гавейну кажется, что он уже видел это раньше, но игнорировал, обманывая себя тем, что Мерлин всего лишь хороший слуга. Но нет. Дело не в этом. Он не знает, взаимны ли чувства Мерлина, но воскрешает в памяти все выезды на охоту и всё их ежедневное взаимодействие с Артуром: редкие приглушенные разговоры, случайные улыбки друг другу, прикосновения, которые длятся чуть дольше необходимого, но недостаточно долго, чтобы вызвать подозрения у тех, кто специально их не ищет. Гавейну интересно, сближаются ли они, когда остаются наедине – хотя, вообще-то, в этом он не сомневается. Ни на секунду. Пусть даже их отношения не взаимны, или не носят сексуальный характер, или ещё не достигли той точки развития, которую они бы оба предпочли, Гавейн думает, что вскоре всё это будет. Это просто-напросто неизбежно. А если бы этого и можно было избежать, у Гавейна не хватило бы духу, чтобы лишить такой возможности любого из них. Будь проклята его верность. Гавейн не знает, любит ли он Мерлина: он не думает, что любит, но и не уверен наверняка. Он никогда раньше никого не любил. Он втюривался, западал, увлекался, испытывал похоть – ко многим, – всё это, разумеется, было. Но любовь кажется совершенно иной, вселяющей страх плоскостью бытия, на которую Гавейну только предстоит ступить. Однако ему нравится Мерлин. Очень. И эта симпатия могла вырасти в нечто большее. Но теперь он не может себе этого позволить. Не станет позволять. И всё же… Ему хочется чмокнуть Мерлина в губы. Всего один раз. Всего раз – и он завяжет с Мерлином навсегда, как завязывают с элем или с сексом – и в то же время совершенно по-другому. Он хочет лишь один поцелуй – и, будь всё проклято, когда ещё он чувствовал себя таким жалким? Вот что значит быть отвергнутым, даже не признавшись. Гавейну это не нравится. Поэтому он ничего не делает. Он не подается вперед. Не заманивает Мерлина в свою постель. Не поглаживает его плечо через тонкую ткань рубашки, спускаясь рукой всё ниже и ниже к пояснице. И он определенно не целует Мерлина, как бы сильно ему ни хотелось. Потому что Мерлина с Артуром свела сама судьба: их дороги переплелись, как в чертовых любовных историях, о которых поют менестрели. Они практически две стороны одной монеты, – подсказывает ему что-то в глубине души, и, как бы глупо ни звучало, это абсолютно верно. Поэтому, несмотря на всю свою неприязнь к дворянству и знати, к их легкомыслию, привередливости и надменности, Гавейн не может чуточку не завидовать своему королю.