Молчаливый мир

Есть утра, есть дни, а затем есть ночи. Утра Артур терпит. Каждое утро он просыпается в пустой квартире, где нет никого, кроме него; тусклый солнечный свет льётся сквозь окно на шестом этаже на свободную подушку рядом с его собственной. Простыни всегда свежи и не смяты, словно Артур вообще на них не спал. В прошлом по утрам его квартира была наполнена звуками: Би-би-си 1 начинает разливаться соловьём сразу после звонка будильника точно в 6:15; Артур чертыхается себе под нос, запинаясь ногой о комод по пути в туалет. Голоса немолодой соседской пары, высокие и напряженные, спорящие, отражаются от стен душевой во время того, как он моется. Репортёры новостей щебечут о том и сём: там погода, тут пробки на дорогах, вот так вы должны сегодня себя чувствовать – пока Артур делает себе завтрак из тоста (два ломтика с джемом) и чая. Но теперь в квартире больше не ощущается ничьего присутствия, кроме его собственного: ни бормочущих проклятия соседей, ни репортёров, говорящих, как ему следует каждый день себя чувствовать. Теперь он сам должен это решать. Артур начинает свои утра со звука воды, льющейся из душа: бьющие по керамическим плиткам струи – резкие, как пули. Достаточно громкие, чтобы разноситься эхом по всей ванной – может даже, по всей квартире, – Артур никогда не проверял. Он слушает шлёпанье своих мокрых ступней по полу, когда выходит из душевой; царапанье лезвия по коже во время бритья. Когда он идёт на кухню, то слушает звяканье тостера, подбрасывающего хлеб. Скобление ножа по тосту. Своё жевание, свои чересчур долгие глотки. Бывают утра, когда Артур уверен, что громкость всего этого (со свистом проносящихся внизу машин, скрипа буфетной дверцы, птиц снаружи – поющих, кричащих, просто потому что они могут) в конце концов сведёт его с ума. Но вместо того, чтобы задерживаться на этих мыслях, он выходит из квартиры – ключ приятно щёлкает в замке, громко, разумеется, и надёжно, – и отправляется на работу. В зависимости от того, какого рода звуками было наполнено его очередное утро, Артур либо идёт пешком, либо едет на метро. И у того, и у другого варианта есть свои преимущества: пешая прогулка ведёт мимо «Теско», расположенного в двух квартала от его квартиры, где иногда ему удается уловить случайное слово или фразу; мимо парка по правой стороне, где люди выгуливают собак, – с надеждой, что те залают на гоняющихся друг за другом белок; мимо остановки школьного автобуса, где каждое утро стоят шестеро детей – молчаливые и упрямые, ждущие, пока кто-нибудь из них обмолвится первым. Метро быстрее, но обычно оказывается менее удовлетворительным. Артур обнаруживает, что в подземке люди почти всегда молчат: не обращая внимания на окружающих, они сосредоточены на газетах у себя на коленях и на айфонах, зажатых в руках. Но, опять же, проехаться в метро порой стоит только ради того, чтобы послушать ровный женский голос, отчетливый и металлический, объявляющий по внутренней связи: «Ноттинг Хилл Гейт. Глостер Роуд. Южный Кенсингтон». Этим утром Артур идёт пешком. Он решает потратить своё «Доброе утро» на Гаюса – владельца маленького книжного магазинчика в нескольких кварталах от его офиса, – просто потому что старик выглядит таким ничего не подозревающим, склонившись над своей витриной и поправляя товар снаружи. Сияющая улыбка становится ему наградой. ---- Дни проходят не лучше. К часу пополудни Артур обычно по горло сыт клацаньем клавиатур, цоканьем каблуков по линолеуму и хлопаньем дверей: хватит на целую неделю, если не на всю жизнь. Сегодня Артур обзаводится головной болью размером едва ли не с Россию, и ему приходится шмякнуть бумаги, что он держит, на стол, потому что если те ещё хоть раз зашуршат у него в руках, то помоги ему Господь. Единственный, кто заговорил с ним сегодня, – его личный секретарь, которая обронила: «Документы, отправлены, что ещё…», – прежде чем захлопнула рот (звук клацнувших челюстей упорно загрохотал у Артура в ушах), осознав, что могла доставить ему сообщение на бумажке. Чтобы компенсировать ужасный день, он отправляется на обед с Лансом и Гвен, работающими в бухгалтерии и отделе рекламы. Они его лучшие приятели с работы, это правда, и он особенно сильно ценит их в подобные дни – кажущиеся бесконечными, не стоящими всего этого. К тому же, они всегда припасают для него несколько слов. Они прогуливаются до небольшого кафе недалеко от офиса, где Артур указывает на рыбу с чипсами в меню и вежливо улыбается официанту. Тот кивает и переводит взгляд на Ланса и Гвен, поднятой бровью намекая, что готов принять их заказ. Пока они ждут еду, Гвен ёрзает на сиденье, накрывает ладонь Ланса своей, словно показывая, что следующий вопрос исходит от них обоих. – Ну, как ты? – спрашивает она, внимательно вглядываясь в лицо Артура на случай, если у него нет слов. Слова у него есть, но он на секунду задерживается с ответом, позволяет голосу Гвен просочиться в уши, под кожу, словно музыке, прежде чем нарушить это мгновение. Он часто забывает этот мягкий мелодичный звук, то, как он успокаивает и утешает. – Скучаю, – вот слово, что он выбирает. Он достаточно хорошо знает Ланса и Гвен, проводил с ними много времени в былые дни и верит: они поймут, что он хочет сказать. И, судя по печальной улыбке Гвен, так и есть. Ланс выказывает сочувствие лёгким кивком, словно всё понимает. Как будто такое возможно. Покончив с едой, Артур плетётся позади друзей обратно в офис. Взгляд его задерживается на переплетённых ладонях Гвен и Ланса, и челюсти сжимаются сами собой. --- Ночи – та причина, по которой Артур выдерживает утра и дни. Когда он возвращается с обеда в три, то с нетерпением подгоняет те несколько часов, что остаются до конца рабочего дня. Обычно он заканчивает в шесть, выходит из офиса в пятнадцать минут седьмого и добирается до дома к семи. Но сегодня какое-то отчаяние томится в груди, нечто жалкое крепко сжато за зубами. Может, он чуточку одинок. Слегка несчастен. Скучает. Поэтому сегодня он оканчивает работу в пять тридцать, спешит к выходу, ни с кем не попрощавшись: просто решает, что никто из коллег этого не заслужил. Он спускается в метро, чтобы сэкономить лишние десять минут, и нетерпеливо ёрзает всю поездку. Подпрыгивает при звуке смеха двух женщин, сидящих напротив. Но даже не утруждается прислушаться, погрузиться в такую редкость, как посторонняя беседа. Он дома уже в двадцать минут седьмого и только тогда понимает: неважно, как он спешил, ему всё равно придётся ждать. Последняя смена в кофейной заканчивается в девять вечера, так что свободного времени у него минимум до половины десятого. Вместо того чтобы расстроиться, Артур принимается готовить ужин – всего лишь пасту, повар из него никудышный, – и усаживается с ней перед телевизором, который включает очень редко. Там идёт немая комедия Чарли Чаплина. В восемь сорок две телефон Артура звонит, и он подскакивает на диване, где успел развалиться, изо всех сил пытаясь игнорировать электронные цифры, мигающие ему с проигрывателя. Он шарит по ночному столику, где оставил мобильный, думая: «Ещё слишком рано, не может быть». Но, оказывается, иногда чудеса случаются и с Артуром: он в изумлении пялится на входящий номер, пока тот не превращается в имя. Артур расплывается в улыбке и уверен, что она выглядит по-идиотски: его обычно стойкое лицо не привыкло к таким трансформациям. Он открывает раскладушку и, прижимая её к уху, чувствует волну облегчения – такую огромную, такую мощную, что не может сдержать переполняющий его смех. – Мерлин. – Слово вылетает с тихим выдохом. Артур даже не пытается сдержать его: спроси кто угодно, и он не будет отрицать, что это его любимое слово. Раскатистость «р» на языке, завершённость «н». Он слышит улыбку Мерлина, прежде чем тот произносит: – Артур. – Он приветствует так, будто слово несёт больше смысла, чем просто обозначение имени. Обычно Артур не настолько театрален, но это слово для него сегодня – словно глоток воздуха для тонущего человека, словно поднять подбородок над поверхностью воды, пусть даже всего на мгновение. – Я сегодня потратил лишь двадцать два, – с гордостью говорит Артур, считая в уме. – Я сберёг остальные для тебя. Когда Мерлин не отвечает, Артур знает, что тот израсходовал сто шестьдесят шесть слов в течение дня и сохранил одно-единственное для Артура, для его имени, для его ушей. Этого достаточно. Счёт Артура к этому моменту – уже тридцать три, и он принимается за остальные сто тридцать четыре. Он планировал эти слова весь день, готовился к тому, что будет говорить, представлял, как они прозвучат для слуха Мерлина. Как молитва, надеется он. Он спрашивает Мерлина, как прошёл его день, хотя и понимает, что не получит ответа, – он хочет, чтобы Мерлин знал, что ему не всё равно, что ему интересно. Спрашивает, как там его мать, про себя надеясь, чтобы последний сеанс химиотерапии принёс результаты. Он рассказывает Мерлину, что сегодня утром шёл на работу пешком. Что потратил своё «Доброе утро» на Гаюса. Что разговаривал с Лансом и Гвен, хотя это большое преувеличение. Рассказывает о пасте с томатным соусом, которую съел на ужин. Уже семнадцать минут одиннадцатого, и у Артура осталось семьдесят два слова. Он растягивал фразы до невозможности, медлил между предложениями, чтобы послушать, как Мерлин дышит через нос. Он знает, что Мерлин всё ещё слушает, но Артуру нравится, когда слова длятся как можно дольше. Он хочет услышать голос Мерлина. Хочет, но не может отрицать, что Мерлин тот, кто он есть, – и потому не злится. Он забывает, что Мерлин не скупится на слова: он роняет их каждому встречному, надеясь поднять им настроение осознанием, что какому-то незнакомцу небезразлично и он готов улыбнуться и сказать: «Вы сегодня прекрасно выглядите». Он слишком вежлив. Он говорит «пожалуйста» и «спасибо», удивляя окружающих. Как будто помимо него кто-то до сих пор использует эти слова. Но, возможно, думает Артур, теперь эти фразы значат больше, чем значили прежде. Нет, Артур не обижается. Он любит это в Мерлине, как он может не любить? Его желание делать других людей счастливыми, его вечный оптимизм, который ощущается даже сейчас, безмолвно. Хотел бы он сказать это всё Мерлину, но у него почти не осталось слов. Вместо этого он произносит: – Нам говорят, это чтобы мы чаще смотрели друг другу в глаза. Замолкает, слушает, как Мерлин втягивает воздух. Рисует его в уме, лежащего в темноте на диване, как и сам Артур, – вот только в материном доме в Уэльсе, а не здесь, рядом. Представляет мягкую тень от ресниц на щеках, розовый кончик языка, выскальзывающий, чтобы облизнуть губы, – словно Мерлин хочет заговорить. Словно хочет, чтобы Артур узнал. – Но, Мерлин, здесь нет никого, на кого я желаю смотреть. Если бы ты был со мной, я бы знал твои глаза лучше, чем знаю форму твоих слов, твои вдохи и выдохи, работу твоих лёгких. Он ждёт, когда Мерлин на мгновение задержит дыхание – он знает, что так будет, Мерлин всегда так делает. Такое чувство, словно в груди у Артура застрял крюк, тянущий сердце в разные стороны. Он знает, что его сердце последует за Мерлином, куда бы тот ни отправился. Уже одиннадцать пятьдесят шесть, и у Артура осталось двадцать три слова. – Я люблю тебя, – говорит он. Он тратит последние двадцать слов на одни и те же три, снова и снова, до без одной минуты двенадцать, когда ему приходится остановиться на «люблю» и подождать, пока часы начнут новый круг и он сможет закончить… …в ноль ноль по полуночи – «тебя». И он остается на линии, и дышит, и слушает. Оттягивая сон как можно дольше, лишь чтобы сохранить в памяти затихающие выдохи Мерлина. Свои оставшиеся сто шестьдесят шесть он сбережёт на потом.