Что же это за проклятие...

– Довольно. Гвен откидывается на спинку стула, умудряясь не поморщиться от хруста в шее. Роняет на стол перо и разглаживает бархатные рукава своего платья. Ей необязательно смотреть на Мерлина, чтобы знать, что он всё ещё с головой погружён в свои книги и размышления о зельях и драконах. – Довольно, – повторяет Гвен настойчивее. Но лишь после того, как она отправляет служанку за вином на кухню, Мерлин поднимает взгляд и озадаченно моргает. В последнее время Гвен всё чаще хочется почувствовать в ладонях эфес меча, но сейчас, решает она, придётся обойтись кувшином с вином. Мерлин роняет голову на руки. Гвен встаёт и приглашающе приподнимает локоть. – Не желаете ко мне присоединиться, милорд? Мерлин поднимается из-за стола и берёт её под руку, но всё ещё выглядит сбитым с толку. – И куда мы направляемся? Сейчас же вино принесут. – Он надувает губы и выглядит, по мнению Гвен, не менее очаровательным, чем в день, когда они впервые встретились. Они останавливаются у очень уютного, поистине королевского ковра напротив горящего очага. – А-а. – Мерлин улыбается, и Гвен засчитывает это в свою пользу. – Похоже, я проводил вас до камина, миледи. – Так и есть. – Гвен разглаживает юбки и садится. Жар от огня просто божественный. Возможно, он не пойдёт на пользу её платью, но сейчас ей всё равно. – Ваше высочество, не думаю, что королеве пристало сидеть на полу. – Я сижу не на полу, а на ковре, – отвечает она в ответ на поднятую бровь Мерлина. – К тому же королева сама вправе решать, что ей пристало делать, а что нет. – Разумеется, прошу меня простить. – Мерлин мягко улыбается. Он опускается рядом и тут же откидывается назад, упершись ладонями в ковёр, и с довольным вздохом вытягивает ноги. Блики пламени танцуют на его остром и таком усталом лице. Приносят вино, и вот оно уже льётся рекой, а маг с королевой болтают, как старые друзья. Теперь они лежат бок о бок, хотя, возможно, это не самая подходящая поза, чтобы напиваться. Гвен вслух замечает, что у неё уже волосы влажные от разлитого вина. Мерлин хихикает, но Гвен кажется, что его гнетущего полночно-синего цвета платок, который Мерлин буквально не снимает в последнее время, в начале вечера был намного светлее. Гвен рассеянно играет со своим кольцом (у неё, разумеется, целый ящик колец, самых сверкающих во всём Альбионе, но носит она только одно). Не снимает-надевает его, а просто крутит и вертит между пальцев. Тёмные глаза Мерлина следят за её руками. – Что же это за проклятие, – говорит он, и голос его мягкий, тихий и усталый, – любить Пендрагона. Гвен вздыхает, придвигаясь чуть ближе к нему, к теплу его тела, хотя самой уже чересчур жарко. – Думаю, в мире не найти большей жертвы. Мерлин согласно мычит, словно находясь далеко отсюда. Он часто уносится мыслями куда-то: в небо с полночными облаками, в другое такое же тёмное или волшебное место. Гвен это не нравится. А по её опыту, то, что королеве не нравится, она исправляет. Собрав последние остатки трезвости, она притягивает Мерлина к себе, хватает его ладонь и кладёт рядом с собой, принимаясь перебирать его пальцы. В ответ она получает мягкий взгляд и слабую улыбку. – Глупые прекрасные засранцы, – бормочет он, и тут же распахивает глаза, словно не в силах поверить, что сказал это вслух. Но Гвен лишь смеётся. От души – немудрено, на пьяную-то голову. Лишь спустя некоторое время она понимает, почему Мерлин смутился. – О! – Она легонько его пихает и тут же притягивает обратно. – Никак не могу запомнить, что я и сама теперь Пендрагон. – Правда? – Угу. Казалось, словно… словно были мы и были они, понимаешь? Мы с тобой и… они. А потом нас стало четверо. Ты и Артур, я и Моргана. А затем я и Артур, и… и ты, разумеется, и… Боги, Мерлин. Как подумаю о том, что мы могли бы иметь. – Никак не могу забыть, что я, похоже, единственный непричастный, – тихо говорит Мерлин. – Не Пендрагон, я имею в виду. – Он произносит это добродушно, но Гвен понимает скрытый смысл фразы. Она переплетает их пальцы и легонько пожимает. Кажется, срабатывает: Мерлин выходит из своего отрешённого, почти благоговейного состояния, возвращается оттуда, где ему не следует быть, куда не следует уходить – ведь он должен оставаться здесь, с Гвен, всегда. Или там, куда её забросит судьба, но в любом случае рядом. – Возможно, тебе стоит считать это благословением, – говорит она, но на самом деле так не думает. Не совсем, по крайней мере. Мерлин поворачивается к ней с улыбкой, но улыбка эта не достигает глаз. Гвен не нравится, когда он такой, и Мерлину это известно, но, видимо, сейчас самое время повторить это вслух, и Гвен так и делает. «Улыбка» исчезает совсем, растворяется в долю секунды. Отчасти Гвен обожает его за эти попытки, но с неё достаточно лжи. В глазах Мерлина – глухая печаль, такая глубокая, что Гвен кажется, будто из всех людей на свете это чувство знакомо лишь ей самой. Возможно, это слишком эгоистично – считать, что их утрата куда более великая, чем у остальных, но и Артур был куда более великим, чем большинство людей. (К тому же Гвен – королева, и будет думать так, как ей хочется). Она прижимается к Мерлину – так близко, как только может, – вдыхает его запах: пот, пудинг и то, что может различить поверх перебивающего всё запаха зелий. К счастью, сегодняшнее зелье пахнет земляникой, так что Гвен довольна. – Он любил тебя, – говорит она просто, без задней мысли, потому что если в этом мире ещё осталась какая-то правда, то это она и есть. И, похоже, судьба с ней согласна. Мерлин поражён. Он не двигается, лишь делает несколько дрожащих вздохов, словно слова Гвен стали для него неожиданностью. Но ведь… Гвен всегда думала, что это очевидно, но её мальчишки явно не были самыми догадливыми людьми королевства. – Ох, дорогой мой, – она старается, чтобы голос звучал уверенно, потому что, боже правый, несмотря на свою улыбчивую, костлявую, могущественную маску, внутри Мерлин – одно большое разбитое сердце. – Ну не глупи хотя бы сейчас. – Я знаю, знаю, – отвечает он голосом таким же дрожащим, как и его вздохи, и промокает глаза рукавом, подозрительно шмыгая носом. Гвен не может этого вынести, потому что в комнате сейчас божественно тепло, здесь предостаточно вина и здесь сама Гвен, так что вся скорбь… все слёзы, пролитые по глупым, прекрасным засранцам-Пендрагонам должны остаться в прошлом. – Прости. Гвен вздыхает, сдерживая собственные слёзы лишь благодаря звучанию его голоса. Она должна исправить этот горестный тон. Она хочет услышать смех. Или любой другой звук, на который способен улыбающийся Мерлин. Она выпускает его ладонь и переворачивается на живот (бедняжка Лили, которой придётся иметь дело с её измятым платьем), кладёт голову на руки и смотрит на красивый профиль Мерлина. – Ты когда-нибудь спал с ним? – спрашивает она бесцеремонно (статус королевы, разумеется, накладывает свои отпечатки, но Гвен подозревает, что ей никогда не избавиться от своей бестактности. Не то чтобы ей хотелось). И всё же она мгновенно задумывается, не спросила ли она что-то не то. Однако ей всегда было любопытно, и сейчас, глядя на улыбку и покрасневшее лицо Мерлина, которое он тут же прячет в ладонях, Гвен рада. Ей кажется, что это – сокровище в чистом виде. – Ну хорошо, хорошо, да! – после нескольких подталкиваний локтем в конце концов говорит он – и краснеет ещё сильнее. Гвен хочется спрашивать дальше. Узнать, всегда ли Артур целовал Мерлина так, как целовал её (мягко, любяще, не торопясь)? Так же они трахались и занимались любовью? Когда, как долго, сколько раз? Как это закончилось. Когда. Но в этих вопросах таится ещё больше печали и скорбных мыслей, поэтому Гвен произносит лишь: «Здорово», – и оставляет эту тему. Пока Мерлин не спрашивает: – А ты с ней? Они оба знают, о ком он. Гвен улыбается. Ей уже всё равно. По её собственному опыту, ненависть изнашивается с годами. Более того – стремится умереть вместе со смертью. – Да, – отвечает она, улыбаясь приятным воспоминаниям. О Моргане, которая напоминала ей (и до сих пор напоминает) весну, цветы и танцы при свечах. («Почему ты так рано ушла с пира?» – «Я не хотела дарить свои танцы им, я хочу танцевать для тебя. Я воспитанница короля и поступаю так, как пожелаю». – «Точнее, ты Моргана и поступаешь так, как пожелаешь».) – Гвиневера! – притворно возмущается Мерлин, хотя он действительно выглядит удивлённым, пока не задумывается над этим. Благослови их боги, её мальчишки и правда недалёкие. – Наверное, мне следовало догадаться. – Не знаю, дорогой, должно быть, ты был слишком занят, вздыхая по неким небесно-голубым глазам. – Вовсе я не вздыхал по нему! – лопочет в ответ Мерлин, и это очаровательно. – Всё в порядке, дурачок, это же я. Если тебе станет легче, могу заверить, что взгляд этих небесно-голубых глаз всегда был бесстыже прикован к твоему прелестному рту. – И неважно, что фраза звучит самодовольно, ведь Гвен королева и имеет право посмеяться над слепотой своих глупых мальчишек. Это всё довольно печально, если задуматься, поэтому Гвен не задумывается. Тем более что трудно печалиться над такими глупостями. Мерлин стонет, но, должно быть, любопытство (и недоверие, вот же глупый) берёт верх. – Правда? – спрашивает он нерешительно. Гвен перекатывается на спину, цепляет его под руку и крепко прижимает к себе, чувствуя облегчение. Вовсе не благодаря вину – точнее, не только. Ей нравится говорить об Артуре. И о Моргане. Не постоянно, разумеется, но с Мерлином здорово вести подобные разговоры – если только после них у него не возникает желание сбежать в свои, как называет их Гвен, «волшебные» места (или сделать что похуже). Мерлин многое пережил. Как и Гвен. Она научилась ценить храбрую, но хрупкую – хоть и не в равной степени – душу. Гвен осторожна. Теперь её задача – поддерживать Мерлина, не дать ему развалиться на куски, пусть он сам этого и не признает, и Гвен это нравится. Да помогут боги тем лорду или леди, которым вздумается вскружить Мерлину голову. У Гвен уже разработан полный план допроса, и даже стража ей для этого не потребуется. Боги, как же ей чертовски хочется взять в руки меч. – Разумеется, правда! – в конце концов говорит она, выныривая из своих мыслей. Мерлин смотрит на неё с выражением недоверчивого котёнка. – Артур способен оценить красоту, когда её видит. Уж я-то знаю. – Мерлин восхитительно громко хохочет. И даже когда замолкает, вокруг глаз всё ещё виднеются морщинки смеха. Улыбки Мерлина – определённо любимейшая вещь Гвен, особенно когда ей самой удаётся их вызвать. – Прибавь к этой красоте, – Мерлин морщится, что просто смешно, поэтому Гвен подталкивает его, как бы говоря «ты ослепителен, даже не возражай», – свои дерзкие речи и получишь просто ходячий предел мечтаний для Артура. Не говоря уже о преданности, и храбрости, и всех прочих глупостях. Мерлин сияет, и Гвен чувствует себя такой счастливой, какой не была уже много напряжённых месяцев. – Так как… – произносит Мерлин после недолгой уютной тишины, и тон его говорит о том, что следующие слова не будут спонтанной невинной мыслью: – Полагаю, из них двоих с Артуром было лучше? – А я полагаю, Мерлин, что ты достаточно порядочен, чтобы спрашивать о поцелуях, а не о чём-то большем? – Разумеется, – со всей серьёзностью кивает он. – В таком случае, – Гвен с наигранной задумчивостью постукивает пальцем по губам, но не в силах удержать бесстыдную ухмылку, – твоё предположение неверно. Шокированное лицо Мерлина очаровательно. Его лицо в принципе очаровательно. Как и его заикание. – Но… Я хочу сказать… Моргана… Она, конечно, великолепна, но… Гвен принимается шлёпать его по руке, что, должно быть, выглядит слегка не по-королевски, но она решает не придавать этому значения. – Я так и знала! Ей-богу, я знала! Мне требовалось лишь твоё подтверждение, спасибо. Мерлин стонет, но Гвен знает, что он её любит и на самом деле не против, что она узнала. – Я больше никогда не буду пить. Вот что происходит, когда я напиваюсь. – Вот что происходит, когда ты становишься жертвой моего прелестного личика. Я вытягиваю все секреты. На самом деле это проклятие. – И правда. – Мерлин утыкается ей в шею, и Гвен начинает гладить его по волосам – единственное, что хочется сделать, когда Мерлин такой милый и нежничающий. – Ну же, продолжай, – похлопывает она его по голове. – Расскажи мне, почему «Моргана, конечно, великолепна, но…» – Но Артур. – Ответ такой искренний в своей простоте, что это означает одно: Мерлин уже засыпает и, возможно, – лишь возможно – он самую чуточку счастлив. – Просто… но Артур. – Ох, Мерлин. – Её тихий мягкий голос выдаёт её чувства, но Гвен ничего не может поделать, потому что Боги всевышние. Она ещё никогда так часто не поминала Богов за одну ночь. Не то чтобы она в них нуждалась (Гвен, Мерлин, Леон и Персиваль нерушимы), однако как двое людей могли быть такими страдающими и нелепыми – за гранью её понимания и требует помощи свыше. (А если быть совсем честной, пожалуй, это можно было сказать о них четверых). – Не надо, – предупреждает Мерлин, но вовсе не грубо. Гвен бросает на него взгляд и видит, что его глаза закрыты. – Мне не тоскливо. Не заставляй меня тосковать. – Хорошо. Тогда расскажи, как это было? – Это было… так же, как и сам Артур. – Мерлин издаёт тихий сонный смешок. – Быстро, и жёстко, и настойчиво, и сильно, и идеально, и… – он обрывает себя. – Но, наверное, ты и сама это знаешь. Нет, Гвен не знала. – Что это висит у тебя на шее? Мерлин открывает глаза и непонимающе моргает, прежде чем вспомнить, что там что-то висит. Он нащупывает шнурок под платком и достаёт из-за пазухи что-то металлическое и холодное на вид. Вот только вещь явно не холодная, потому что Мерлин, судя по тому что вспомнил о ней не сразу, носит её не снимая ни днём, ни ночью. Единственное освещение – это пламя в камине, уже порядком угасшее в этот поздний (ранний?) час, и Гвен не удаётся разглядеть нанесённое изображение, она может лишь обвести выпуклости пальцами. – Что это? – осторожно спрашивает она. Мерлин никогда на её памяти не носил украшений. К тому же, вещь буквально излучает ауру значимости. Мерлин некоторое время наблюдает, как Гвен ощупывает её, и наконец отвечает тихо – так ужасающе тихо, словно вещица вот-вот рассыплется в пыль: – Это печать Артуровой матери. Гвен замирает. Ей была всего пара лет, когда умерла королева Игрейн. Мерлин же никогда не знал её. Гвен на самом деле тоже. Хотя, подрастая в Камелоте, она, разумеется, слышала все прекрасные, величественные рассказы о королеве, поэтому имя Игрейн для Гвен всегда ассоциировалось с сиянием, как имя любой другой королевской персоны. Мерлин же… Будучи крестьянским парнишкой и явившись в королевство к тому времени, когда король ожесточился до такой степени, что мог посадить человека в колодки за одно упоминание имени Её Величества… Мерлин мог знать её лишь как мать Артура, не больше. – Где ты её взял? – не может сдержаться Гвен. – Я не… Это Артур. Он подарил её мне. – Ох, Мерлин, – голос Гвен срывается, но она ничего не может поделать. Боги, как это чертовски трагично… Она роняет печать Мерлину на грудь и тут же обнимает его одной рукой, прижимая к себе. – Знаешь что? Нам остаётся только любить друг друга. – Но я и так тебя люблю! – Мерлин чмокает её в нос, и Гвен отмахивается, притворяясь, что ей неприятно. Ей и правда хочется спать. Огонь угасает, бедняжка Лили уже давно отпущена, так что Гвен жмётся к теплу Мерлина, а тот забрасывает на неё свои ноги. Мерлин везде тёплый, поэтому Гвен не возражает. И даже будь иначе, она бы всё равно не возражала. – Значит, наша проблема в том, что мы любим слишком сильно, – бормочет она, уткнувшись в его высохший шейный платок. Приятней было бы, конечно, ощущать кожу, а не ткань, но Гвен слишком сонная, чтобы шевелиться. – Думаю, да. – Теперь уже Мерлин гладит её по волосам. Это приятно. Гвен смутно представляет реакцию Лили, когда та явится утром и обнаружит королеву на полу, во вчерашнем платье, в объятиях придворного мага, – и смеётся про себя. Хотя это довольно жестоко, ведь Лили почувствует себя в высшей степени неловко. Гвен работает над этим. Кто-то однажды сказал ей, что любой слуга обречён чувствовать неловкость рядом с господином – якобы, так проявляется уважение. Но Гвен начала служить Моргане, когда они обе были ещё девчонками, и никогда до конца не понимала и не верила в это утверждение. А потом, разумеется, появился Мерлин. Гвен улыбается сама себе. – И в чём же здесь беда? – спрашивает она на грани сна и яви. Всё хорошо, Мерлин рядом, а не где-то далеко, он тёплый и всё хорошо. – В этом, моя прекрасная Гвиневера, и заключаются все беды. – Ммм. И всё равно я люблю тебя. Ни на что это не променяю. Она чувствует быстрый поцелуй в лоб и тёплое дыхание. Последнее, что она помнит, прежде чем провалиться в приятное небытие, это тихое «я тоже тебя люблю». * Они просыпаются в переплетении рук, ног и юбок. Спина Гвен затекла, а Мерлин чуть храпит во сне. Он также любит прижиматься, норовя заграбастать себе всё свободное пространство. Гвен кажется, что она уже много месяцев так здорово не высыпалась. – Мерлин? Я хочу потренироваться сегодня. Не составишь мне компанию? Гвен слышит приглушённое ворчание о «засранцах-Пендрагонах», и улыбка не сходит с её лица весь день.