Теплый дым

Время ещё очень раннее, нет и половины восьмого, но будильник вовсю звенит, громко ударяясь о полочку, и падает на светлый ковер, куда через пару секунд тянется сонный парень, дабы выключить «пузатого нарушителя сна». Через полчаса нужно быть в студии для продолжения работы над новой песней, выход которой совсем не за горами. Возле коридора четверо парней: Химчан, Чоноп, Ендже и Дэхён. Они, ещё не до конца проснувшись, собираются, ищут что-то в карманах и постоянно возвращаются обратно за оставленным кошельком, телефоном или плеером. При всем этом они умудряются перехватить еду со стола и забросить её в вечно голодающий желудок. Ёндже торопливо заходит в комнату, чтобы найти на столе телефон и быстро захватить его, но, уже разворачиваясь к выходу, он замечает силуэт Чунхона на балконе, который с самого пробуждения выглядел не как обычно. — Эй, Чунхон, идешь? Юноша сразу же откликается, издавая негромкое «Что?», и, быстро сморгнув растерянность в глазах, закрывает наглухо окно, поправляет на себе футболку и скорее идет к хёну, видимо, очень торопящемуся, раз сегодня он назвал макне просто «Чунхон». — А Ёнгук-хён идет или остается? Ёндже, не расслышав тихий вопрос юноши, наклоняется к нему поближе, чтобы услышать точнее, а Чунхон спрашивает ещё тише. То ли его горло по утрам не способно издавать звуки громче шепота, то ли голова полна предрассудков, кружащих над каждым словом и жестом. — Я не знаю, он не выходил к нам, может и останется. Хмыкнув, Ёндже выходит из комнаты, оставляя в воздухе парящую неловкость, которую Чунхон не может разбавить даже улыбкой. — Если он останется, я тоже останусь. Юноша уходит обратно на балкон и, уже не открывая окон, разглядывает город с высоты. Он ждет, когда все уйдут из общежития, благополучно забыв о его существовании. Спустя десять минут в доме настает тишина, не слышно ни голосов, ни топота, ни смеха, и Чунхон выходит на проверку, скрипя дверью и шаркая тяжелой подошвой тапочек о паркет. — Хён, ты дома? — Протяжно спрашивает Чунхон, заглядывая сначала на кухню, а потом в гостиную и, в конце концов, в комнату Ёнгука и Химчана. Ёнгук удивленно смотрит на Чунхона, которого, как он считает, не должно быть дома, ведь макне всегда ходил на записи; но сейчас он стоит в дверном проеме в домашних серых штанах, такой же мятой футболке, и, слегка покачиваясь туда-сюда, смотрит полу обиженными глазами. — Все ушли? Это у лидера вырывается само собой и звучит почти как самоубеждение, а не вопрос. Чунхон только кивает в ответ и, замечая, как слишком медленно Ёнгук встает из-за стола, начинает сам шаркать эти несколько метров, что разделяют их. Если бы Ёнгук знал, что Чунхон специально никуда не пошел, то обнимал бы его крепче; крепче, чем сейчас, почти невозможно. Остался дома только для того, чтобы побыть рядом с хёном лишние пару часов наедине и скопить в себе все тепло, чтобы потом потихоньку расходовать его. Чунхон готов приклеиться к хёну на супер-клей, лишь бы стоять в его объятиях целую вечность, чувствовать, как он дышит, вдыхая запах на шее, проводить щекой по щеке и бездумно гладить спину. — Я не хочу тебя отпускать. Шепчет Ёнгук и, действительно ни на секунду не отпуская Чунхона из рук, делает несколько шагов в сторону, но останавливается от одних лишь вздохов юноши. — Я люблю тебя. Глядя куда-то за спину Ёнгука кружащим по всем объектам взглядом, Чунхон вот так просто признается об очень наболевшем за неделю. Наболевшем настолько, что, закрывая глаза и хватаясь со всей силы в плечи Ёнгука, он не может представить это реальностью. Ёнгук поддерживает своего эмоционального Чунхона улыбкой и тихим похлопыванием по спине, а затем, зная, что он все чувствует, обязательно улыбнется снова и коснется губами волос у затылка. Иногда лидеру кажется, что любовь для макне — болезнь, которой он страшится. Все проявления любви также являются для юноши отравой, губительными составляющими чего-то большого и странного, поэтому он пытается обойти стороной этот взрослый и серьёзный аспект отношений. Он боится, что его, так называемая болезнь, никогда не пройдет и спасительная "сыворотка" не будет найдена. — Я же тоже люблю тебя, солнце. Тихо мыча от нехватки воздуха в легких, юноша отстраняется от Ёнгука, оставляя между ними пять сантиметров, и, вдыхая полной грудью теплое лекарство, заставляет уголки своих губ приподняться. Чунхон не может поверить, потому что ему не удавалось обнять своего хёна месяц, целый месяц, как песок сквозь пальцы, а сейчас он будто стал бурей, захватывающей своей тихой мощью. Ёнгук любуется лицом, которое видит перед собой чаще на фотографиях, чем в такой близи. И он даже не пытается оторваться, дабы не смутить Чунхона, а, лишь облизывая свои губы, бросает взгляд на чужие, ещё бледные и будто покрывающие тончайшие порезы. Не проходит больше минуты, прежде чем Чунхон начнет сжиматься и щуриться, как бы показывая, что он смущен, а лидер, хмыкнув, потянется к юноше и поцелует, заставляя сомкнуть глаза от неожиданности. В нос будто закрадываются малейшие песчинки урагана и перекрывают любое дыхание; юноша задыхается и, оставив за собой влажную полоску на щеке Ёнгука, начинает глотать густой воздух. А когда песчинки доберутся до головы, то Чунхон сам потянется к лидеру в достаточно неаккуратном поцелуе; в излишках слюна сползет к уголкам рта, по сути, совсем крошечная капля. Это кружит голову, и будто ресницы на смыкаемых глазах создают узоры невообразимого шоу, а руки, гладящие с силой, остаются единственным фактором, держащим на ногах. И сердце бьется так быстро, отдаваясь бешеной пульсацией по открытой шее, и разгоняет кровь по венам с двойной силой, от чего щеки Чунхона заметно алеют. Ёнгук отмечает это и с новой силой принимается целовать юношу. Ему так хочется раскрепостить Чунхона, что потратить целую вечность на поцелуи не жалко. Ёнгук смотрит на юношу пытливо, будто проверяя всю его испорченность, и, лишь захватив пальцами потрепанные края футболки, позволяет себе приблизиться к часто дышащему Чунхону и негромко просить: — Снимай. Юноша, сглотнув, берется за те же концы футболки, где ловкие пальцы Ёнгука держат ткань, тянет вверх; сначала медленно, открывая совсем узкую полосу оголенной кожи, но, заметив, каким взглядом сопровождает его Ёнгук, решается быстрее стянуть с себя одежду. Скинув футболку, Чунхон не знает, что делать: то ли ему ждать реакции Ёнгука, жадно осматривающего его тело, то ли убегать и кричать. Ему не страшно, но он стыдливо опускает глаза. Чунхон никогда не любил свое тело… но сбежать хочется только первые пять секунд. Ведь Ёнгук начинает заботливо обнимать макне, и, устроив свои руки на резинке спортивных штанов, целует открытую шею, не задумываясь, какую силу нужно приложить, чтобы образовались засосы. Оставляя незатейливые следы на шее юноши, Ёнгук подталкивает несопротивляющегося Чунхона к кровати. Ловко уходя головой в сторону, дабы не видеть, как лидер зажимает в зубах тонкую кожу, юноша все равно чувствует, как это больно. И песчинки проникают под кожу, оставляя болезненное жжение после себя. Ёнгуку нравится, как юноша тихо мычит, и после резко вдыхает воздух, а ещё отворачивается в сторону, будто специально призывая действовать дальше — делать больнее. Но, оказавшись прижатым ногами к кровати, Чунхон резко раскрывает глаза, и, потерявшись в моменте, не может понять, а что происходит с ним? Когда он успел раздеться? Когда в горле пересохло, а тело начало гореть, будто его оцарапали горячим камнем? — Стой… Юноша балансирует на грани: ещё чуть-чуть и Ёнгук повалит его на кровать, стоит только сделать небольшое усилие, потому что голова совсем не соображает, а лидер не отказался бы от… Мягкие руки Ёнгука бессовестно щупают бока Чунхона, что заставляет последнего задержать дыхание и тупо застыть на месте. Ему это безумно нравится, но, наверное, чуть меньше, чем больные покусывания. Чунхон сходит с ума от переизбытка внимания со стороны лидера, поэтому, не теряясь, он находит губы Ёнгука и сам целует. Чунхон очень боится, что эти минуты кончатся так же быстро, как и начались. А ещё он упрямо тянет своего хёна дальше от кровати. Он слепо надеется, что быть прижатым к высокому шкафу-купе это гораздо безопаснее, чем лежать полураздетым на кровати. — Мальчик мой. Ёнгук недовольно зовет макне, говоря в самое ухо, которое, кстати, тоже покраснело. Иногда лидеру кажется, что Чунхон никогда не попросит секса или чего-то подобного. А юноша просто боится «лечиться», вдруг после этого он переболеет своей болезнью? И больше не будет до дрожи в руках ждать «личной встречи» с Ёнгуком; не станет слушать с особым трепетом его партии в песнях; забудет, каково это — становиться счастливым от одной лишь чужой улыбки. Эта улыбка убивает его с каждым днем все больше и больше. — Что? Глаза у юноши блестят, а лицо и уши, можно сказать, сливаются с алыми губами. Сейчас в нем разливается азарт вместе с неутомимым желанием взять все и по максимуму. Кажется, Ёнгук чувствует то, чего всегда старался избежать при Чунхоне. Мурашки, бегущие по телу от одного взгляда в сторону млеющего макне, не делают это чувство запретным. Но дрожащие плечи Чунхона, которыми тот жмется к лидеру, доверчиво прося целовать, ещё заставляют Ёнгука остановиться ненадолго. Он хочет Чунхона? Макне не замечает в лице Ёнгука изменений и тянется к нему, чтобы снова коснуться своей щекой о заранее надушенную кожу лица и поцеловать. В этом жесте Чунхона лидер видит открытую провокацию, соблазнение, никак иначе, и даже сплетенные в замок пальцы романтизма не придают. Ёнгук кусает губы юноши, зажимает их зубами, точно так же, как и несколько минут назад, от чего Чунхон открывает глаза и натыкается на мутный, еле собирающийся в одном месте взгляд. Такого, в принципе, юноша никогда не видел, но чем дольше он пытался понять, в чем причина этой новизны, тем больше на него влияло это, просто принуждая поверить в правильность данной ситуации, в её логичность. Он не понимал, но чувствовал, что так надо. И перестал бояться «лекарства». Чунхон почти потерял голову, когда Ёнгук, крепко обняв его за бедра, на секунду прижал к себе с такой силой, что можно было бы задохнуться, а затем опустил, но сместив руки, отчего Чунхону было неловко опираться на шкаф — там были ловкие пальцы лидера, обхватывающие все, что можно и нельзя. Ёнгук улыбается как-то нервно, засматриваясь на невозможное до этого тело. Когда ещё увидишь полураздетого и капельку взмокшего макне? В мыслях юноша кричит о том, что ему неудобно (ибо, блять), а в реальности он только чуть шире расставляет ноги и сразу же слышит смешок со стороны Ёнгука. Вообще, сейчас Чунхон ещё больше хочет сбежать (ибо, блять, стояк). И если он не умрет от стыда, то точно от нехватки смелости. Ёнгуку хочется всего и сразу, у него горят глаза. И, будь Чунхон чуточку податливее, лидер бы точно уволок его на кровать, без сомнений. Но и сейчас в нем дремлет какая-то покорность, скрываемая за просящим взглядом, не принимающим отказов. Целуя юношу уже не помня, который раз за это утро, Ёнгук убеждается в том, что Чунхон не просто так смотрел на него с молящим вопрошанием, и не от любви большой цепляется в шею острыми ногтями — ему банально хочется ещё и ещё потереться о хёна из-за стояка. И хочется Чунхону до тех пор, пока лидер не берет дело в свои руки: настойчиво цепляясь пальцами в мягкие штаны макне, он зажимает его к гладкому шкафу и толкается обо все ещё покорное тело, ощущая, как все мышцы напрягаются и дрожь пробегает по плечам и рукам. По открытому рту юноши, ловящему новый вдох, можно понять, что ему ни капли не больно от того, с какой силой его держит Ёнгук, а наоборот, эта несдержанность, скользящая в каждом движении лидера, приводит юношу в восторг, только кажущийся бесконечным. Неописуемый восторг от одних лишь тянущих, неспешных, полукруговых движений, задевающих самое важное, испытывает Чунхон. Кажется, Ёнгуку мало того, что он делает с юношей, так как особого удовольствия это не приносит. Хочется большего, и лидер знает, что все будет на его совести, но поспешно начатые поцелуи в районе красной шеи и острых ключиц создают минутное удовлетворение. Чунхон громко сглатывает слюну, царапающую сухое горло. Он не может поймать в свои пальцы непослушные волосы Ёнгука, которые очень хочется потрогать и зарыться от удовольствия всей пятерней; он лишь безнадежно бьется запястьями о шкаф и глухо стонет от разочарования. И так хочется, чтобы все было ещё приятнее, но даже то, что лидер пытается сделать с ним, юноша воспринимает, как самый последний девственник (коим он является) — ничего не делая, только стараясь не застонать громко. Макне глухо ударяется затылком о шкаф, не контролируя себя и свое тело, колышущееся попеременно туда-сюда, и скулит, чувствуя, как снова бьется тем же местом. Он просит Ёнгука остановиться, потому что больно, и юноша больше не может ловить воздух, почти задыхаясь от чувств. Ему больно ещё и от того, что в штанах все сжимается от возбуждения, а Ёнгук с каждым толчком сквозь одежду приносит новые эмоции, по большей части больные. Лидер его не слышит, пребывая в своем маленьком раю, который открыт для него так редко. Ему жарко и хочется раздеться, но если это напугает Чунхона? Ёнгук тяжело дышит, касаясь своей грудью до чунхоновой, почти упирается коленями о шкаф и не может прекратить шептать, как же он рад, что макне согласился. Чунхону кажется, что его тупо насилуют, причем с его же согласия, но он все же цепляется своими руками сначала за талию Ёнгука, потом за бедра, предпринимая попытки остановить лидера. Это мучение не может длиться вечно… макне снова весь красный. — Прекрати, Ёнгук. Стоп! Перед глазами Чунхона темнеет, а головой он снова ударяется об шкаф, но уже стоит на ногах, по большей части, прижатый к Ёнгуку, кроме плеч, сильно заведенных назад. Лидер смотрит на юношу с укором и недовольством, молча спрашивая, что же не так? Юноше хочется гордо поднять голову и уйти из комнаты, а потом закрыться в ванной и не выходить оттуда полчаса, но стоит ему чуть пошевелить ногой и почувствовать стояк Ёнгука, как в голове проскальзывает мысль, что хер он куда уйдет отсюда. Пусть ему страшно, пусть в штанах все болит, и в глазах Ёнгука теплится смутное желание, что точно заставляет его испытать некую вину и остаться стоять на этом месте, молча испытывая на себе не только тяжесть взгляда напротив, но и сильных рук. Закрыв глаза, Чунхон сам принимается тереться об хёна, не забыв ухватиться за влажную футболку. Ёнгук в джинсах, и задеть что-либо для своего же удовлетворения сложно, и от бессилия юноша кусает плечо лидера сквозь одежду. Ёнгук даже усмехается, ему до боли приятно видеть, как Чунхон «лечится», но больше всего в данной ситуации его напрягает нервозность макне из-за одной проблемы. Может быть, уладив её, Чунхон согласится на что-то большее? Отталкивая Чунхона от себя, Ёнгук видит замешательство в глазах и некий страх, но когда тянется к резинке на штанах, юноша сразу закрывает глаза — он не в силах смотреть на это. Приспуская штаны до середины ягодиц, ловкими пальцами лидер ловит головку члена, и до ушей доносится своевременный глубокий выдох. Это более, чем интересно, считает Ёнгук, но мучительно, с другой стороны. А как Чунхон старается не застонать, скребясь ногтями по шкафу, или как он сдерживает себя, чтобы не толкнуться сильнее в крепко сжимающую член руку. Это почти головокружительно. Если бы было возможно, Ёнгук бы мотнул время назад, чтобы никогда не встречать Чунхона. Чтобы никогда не видеть его расслабленное лицо в утреннем свете, и не слышать, как он часто дышит и хрипит. Как громко просит не останавливаться, и почти теряя себя в удовольствии, хватается за Ёнгука. Видеть скатывающуюся капельку пота со лба, ни на секунду не останавливающегося Чунхона, для лидера это — предел. Ему необходимо, чтобы макне лег под него, он даже уверен, что сейчас юноша не откажет, но слова, что так часто зашептал Чунхон, заставили крепче сжать руку и заскользить ей быстрее. Он долго и сбивчиво шептал, что любит только Ёнгука. У него перед глазами уже минутку кружится фейерверк, но никак не взрывается, а все только блестит и манит. Ёнгук оставляет поцелуи на лице Чунхона, не заостряя внимание, где именно, ему только важно чувствовать и слышать каждое судорожно сказанное слово и любой вдох-выдох. Юноше плевать, что его штаны сползли ещё чуть вниз, но точно не все равно, что так стало даже удобнее для того, чтобы чувствовать влажную руку Ёнгука. Ногтями Чунхон царапает его плечи, выкрикивая какую-то чушь несусветную, и чувствует, что стало намного легче, настолько, что даже ноги не держат, а руки Ёнгука будто совсем невесомо гладят плечи. Лидер слегка улыбается, недолго смотрит на Чунхона и делает небольшой шаг назад, чтобы сейчас уйти. Он боится, что стоит юноше только попросить, он не откажет, а возбуждение огромное. Ёнгук удивляется своей выдержке, ведь макне отнюдь не асексуальный. Приоткрывая рот в попытке сказать что-то, Чунхон не может и слова вымолвить, из груди ползут лишь хрипы. Ёнгук облегченно выдыхает, смотря на лицо макне, и делает несколько шагов к выходу из комнаты. Сейчас уже он безумно хочет бежать, чтобы не встречать этих глаз больше, но голос, которым его зовет Чунхон, заставляет остановиться у двери. Собравшись с силами и прикусив губу, юноша спрашивает: — Трахнешь меня? Он нашёл свое спасение? Решил избавиться от оков?