Сумеречные корабли

Тяжелая августовская ночь, спустившаяся на город, будто норовила ворваться в занавешенные окна моей маленькой комнаты. Я судорожно кутался в потертый плед, но даже так не мог погасить того нескончаемого озноба, какой то и дело, словно землетрясение, пробирал мое тело. А ветер все стучал и стучал по оконным рамам, просясь в гости хоть на минутку. — Да хоть на вечность, — измученно произнес я, с головою зарываясь в одеяло. Щеки все еще горели от безрассудных ударов. Болело и место меж ягодиц, напоминая о пережитом мной кошмаре с каждым неловким движением. Но сильнее всего болело там, где никто не видит. Внутри. В середине самой души. Предательство — не самое страшное, что может произойти. Гораздо страшнее, когда ты не ждешь его. И это больнее, чем сотни раскаленных ножей в обнаженную плоть. Нет. Больнее, чем тысячи. Телефон надрывался уже целый час, содрогаясь глухой вибрацией чьих-то звонков. Чьих? Я не знаю. Мокрая и грязная одежда валялась в углу, своим видом напоминая о том, что произошло около двух часов назад. Я был по-прежнему жалок. Беспомощный и униженный. Конечно, обидеть слабого куда проще, чем кого-либо еще. Но почему я? Мне так надоело страдать. И это чувство, как будто сперва стоишь на веревочном мосту, а он в одночасье рушится. И падаешь в бездну, ощущая дикое отчаяние. Именно это чувство и разрывало меня. Осознание того, что это не сон. Ничего нельзя изменить. Это и есть самое страшное. Пару часов назад я добрался домой. Как? Нет, я не помню. На протяжении всего пути меня преследовал запах крови, что сопровождалось рвотными позывами. Тело горело. С губ, никак не прекращаясь, срывались глухие рыдания. Было плевать, станет ли кто свидетелем этой слабости. Плевать. Мне казалось, что теперь я навсегда остался один. Земля под нашими отношениями разверзлась, и Артур отпустил мою руку. Я не знал, отчего он так поступил. Да и думать было невыносимо. Я просто брел по ночным дворам, кутаясь в толстовку, запачканную кровью. Сегодня я впервые ощутил физическую боль, которую причинил мне любимый человек. Конечно, она не так нестерпима, как душевная, но теперь, вкусив её, более не хочется. Это слишком острое блюдо. Я всегда старался угождать Артуру. Старался быть нежным и податливым. Стать единственным. Стать нужным. Я старался признать свою любовь. Я старался! Но более не буду. В памяти потертыми кадрами всплывали нечеткие отрывки сегодняшнего вечера. Когда Артур кончил в меня, он вновь нанес удар. Я едва помню, как рухнул с широкой кровати, плечом ударившись о близстоящую тумбу. От ужаса и жестокости кружилась голова. Судорожно сгребая вещи в охапку и наспех натягивая джинсы, я молниеносно покинул квартиру, не оглянувшись ни разу. Я слышал, как в прихожей рыдал Артур. Словно раненый зверь. Но меня не остановило даже это. В тот момент пришло осознание, что этот человек внушает мне беспредельный страх… Мое болезненное оцепенение вновь нарушила глухая вибрация. Я с трудом разлепил опухшие от слез веки и, сощурившись, взглянул на экран мобильного. Сердце невольно дрогнуло, а палец застыл в нерешительности над зеленой клавишей. Мне звонил не Артур… — Да, — севший голос, пронизанный легкой хрипотцой, выдавал мое состояние с потрохами. — Извини, что звоню столь поздно. Но мне показалось, что вы поругались. Да, это не мое дело, но… — голос Андрея звучал нарочито беспокойно. От этого я почувствовал себя жалким. Таким, каким не чувствовал себя доселе. Внезапно меня словно пронзила тонкая игла, и я лопнул, как тонкий воздушный шарик. Точнее не я, а то, что жило во мне. Вновь это бесконечное одиночество полилось рекой из открывшейся раны в душе. Я зарыдал. Так, как рыдал тот юноша в прихожей. Как его имя? Кажется, Артур. И я вновь звучно завыл, перебивая волнительные расспросы собеседника. — Я скоро буду, — единственное, что я услышал, прежде чем трубка выпала из моих рук. Тревожный стук в дверь стер остатки сновидения. Я потер глаза, выбираясь из ворсистых объятий клетчатого пледа. Стук не смолкал, нарастая с каждым ударом. — Я иду, — хрипло выдавил из себя я, хватаясь за ключи. Пару оборотов — и дверь беззвучно отворилась, впуская на порог высокую фигуру, окутанную темнотою, словно плащом. Едва Андрей шагнул за порог, его мощные руки обняли меня за плечи, бережно притянув к себе. На секунду мое тело застыло, но камнепад эмоций разрушил оцепенение, после чего я уткнулся носом в грудь друга, громко и печально взвыв. Его пальцы осторожно вплетались в мои спутанные волосы, заботливо их разглаживая. Я чувствовал заботу, которая будто исходила от его ладони. Я был в безопасности. — Все будет хорошо, — теплое дыхание обдало щеку. Но это было чужое дыхание.

***

В последние дни догорающего августа моим пристанищем стала мастерская Андрея. То было просторное помещение с белыми стенами, где вечно витал щекочущий запах масляных красок и древесины. Мне нравилось следить за тем, как он работает. Я никогда не умел рисовать, оттого кисть, скользящая по холсту, казалась мне не чем иным, как волшебством. Порою в гости заходили люди. Все они были настолько разные, что их лица моментально врезались в память. То рыжеволосый юнец с бледной, словно мраморной, кожей. Его губы ни разу не дрогнули в улыбке, а лицо носило следы какой-то вселенской скорби. То девушка, чьи темно-каштановые волосы, ей-богу, доходили до колен. Еще забегала однокурсница моего друга, строгая девушка с короткими волосами и тонкими бледными губами. Все эти люди были такие странные и поразительные, что невольно мне казалось, будто я попал в удивительный мир. И пусть он ограничен четырьмя белоснежными стенами, пусть. Зато внутри него было уютно и тепло. Мне нравилось проводить время с Андреем. С момента несчастного случая прошло чуть меньше недели. Я старался притупить в своей памяти неприятные воспоминания, но они были настолько резки, что избавиться от них никак не удавалось. Каждый день я тщетно пытался вычеркнуть из памяти человека, чье только имя наводило на меня такой внутренний страх, что колени и руки начинали дрожать. Я не пытался ничего понять. Все было понятно и без того. Я тот, кто ошибся. Тот, кто ничего не понимает в людях. — Проходи, — дверь радушно отворилась, и я быстро юркнул внутрь помещения, мимолетно бросив взгляд на одну из дверей на лестничной клетке. Андрей, как всегда, улыбался. — Добрый день, — я не мог не подарить ему ответную улыбку. — У нас сегодня гости. Я рисую, — с оживлением сообщил друг, приобнимая меня за плечи и провожая в глубь квартиры. Я сразу почувствовал запах незнакомого парфюма. Нос не обманывал меня — женский и мужской, оба приторные. Едва я переступил порог мастерской, то увидел юношу и девушку лет двадцати, сидящих друг напротив друга. Поразительное сходство пары моментально бросалось в глаза, что явно говорило о родстве. Единственное, что отличало их на первый взгляд — это длина золотисто-рыжих волос. Волосы девушки были довольно длинными, достающими до талии, а вот прическа юноши была намного короче. Первой поздоровалась она, сардонически, как мне показалось, изломив уголки губ в улыбке. Далее кивнул он, повернувшись ко мне в анфас. Здесь я и заметил второе различие меж братом и сестрой. Лицо юноши было покрыто россыпью уродливых мелких родинок, что с эстетической стороны, как мне подумалось, может показаться самой настоящей изюминкой. Впрочем, я не был творческим человеком и смотрел на мир реалистично. Далее оба вновь погрузились в созерцание друг друга и какой-то непринужденный разговор, какой расслышать мне не удалось. Да вообще-то и не хотелось. Я, в свою очередь, аккуратно присел на излюбленное кресло, стараясь шуметь как можно меньше. Через пару минут с кухни вернулся сам художник и, шмыгая простуженным носом, занял место возле холста. — Как там дела у вас? — обратился он к позирующей паре. — Лично у меня вполне неплохо. А вот у Олега… — девушка не успела договорить, как «пятнистый» юноша накрыл ее рот ладонью, давая понять, чтобы молчала. — Вы такие забавные, — Андрей рассмеялся, взмахнув карандашом. — За это и люблю вас. Но сидите спокойнее. Пара послушно закивала в ответ, приняв исходную позицию. Меня будто бы никто не замечал, но я чувствовал, что темноволосого юношу греет мое скромное присутствие. От этого я продолжал смиренно сидеть в своем углу и поглаживать разбитые колени. К слову, синяки украшали мои ноги с того самого дня, меняя свой цвет с лилового на желтый, будто диковинные цветы. Вскоре я задремал под тихие разговоры художника и его натурщиков. Я не знал людей, о которых они говорят, оттого порою мне казалось, что здесь я чужой. Как то дыхание на моих заплаканных щеках. Вновь и вновь слепляя веки, я погружался в сон. Разговоры были все тише, и… Меня пробудил неровный стук. — Тише, тише, там спит парнишка, — поучающий голос принадлежал безымянному юнцу. Разлепив веки, я заметил два силуэта, окутанных подступающими сумерками. В темноте их золотистые волосы казались более темными, будто то были совсем другие люди. Впрочем, мое внимание привлек уже другой факт. Андрея в помещении не было. Хрипло дыша, губами девушка жадно исследовала шею собственного брата, порою что-то донося до того сквозь цепочки поцелуев. Брат же любовно обвивал ладонями талию девушки, прижимая ту все ближе и ближе к себе. Секунда — и их взгляды встретились, похотливо пожирая друг друга. За взглядом последовал поцелуй, такой глубокий, что у меня, как у стороннего наблюдателя, к горлу подступил тошнотворный ком. — Андрей скоро вернется, — томно шептала девушка сквозь поцелуй. — Плевать, — отвечал юноша, с жадностью заглатывая воздух. Медленно я сполз с кресла, пытаясь покинуть темную мастерскую незамеченным, и мне это удалось: пара была настолько увлечена друг другом, что не услышала и скрипа половиц под моими шагами. В ту секунду ко мне пришло осознание того, что я не такой. Я слишком простой, серый, словно тень, которую отбрасывает этот яркий мир эстетики. Одинаковые люди, бьющиеся в пароксизмах страсти в чужой квартире… Эти обнаженные юноши, взирающие на меня с блеклых полотен… Это не было моим. Но что тогда есть у меня, кроме сумерек и одиночества?..