Choke

Когда-то мы поклялись друг другу в вечной любви. Ты, не сомневаюсь, помнишь; тогда мы были счастливы и готовы покорить мир, наш собственный мир, испещренный нежными чувствами и страстью. Но, Фрэнки, твоя любовь постепенно стала превращаться в Сумасшествие, разрастаясь до размеров черной дыры, в круговороте которой мелькали темными пятнами Одержимость и Помешательство. Ты закинул петлю мне на шею и медленно начал затягивать ее. За что ты так со мной, Фрэнки? Твое имя уже не греет душу, — оно обжигает вкусовые рецепторы на языке, будто серная кислота разъедает кожу. Твои слова, полные параноидального смысла, отныне являются ядовитыми веществами, коими пропитывается мой разум. Губы перестали казаться трепетными, — теперь от них исходит парализующий холод Ты считаешь, что, оградив меня от реальности, от людей, делаешь тем самым лучше для меня, не позволяя никому, кроме себя, вторгаться в мое сокровенное пространство. Но ты и понятия не имеешь, сколько боли приходится мне терпеть. Твоя любовь стала Зависимостью, нездоровой: физически и психически. Ты душишь меня, затягивая петлю все сильнее и туже, не задумываясь даже о том, что я задыхаюсь. Неужели любовь должна быть пыткой? Клеткой? Мучением? Адом…? Прошу, отпусти меня. Об этом я беспрестанно молю Бога, содрогаясь в конвульсиях от боли и слез по ночам, пока ты крепко-накрепко обвиваешь руками мою шею. И бесполезно даже совершать попытки побега — ты не прекратишь, не остановишься: по-прежнему будешь грезить моей душой и телом. «О, Джи, я так соскучился», — скажешь, как обычно, буквально после однодневной разлуки. Не можешь и секунды продержаться, не позвонив мне. А я вынужден буду врать об очередной, такой редкой и вялой, встрече с друзьями, — иначе Ревность твоя голыми руками надавит на кадык и вдобавок синяки на животе оставит. Бежать некуда. Замкнутый круг Любви, отравленной каплями Отчаяния, Ненависти и Удушья. Ты не любишь, ты душишь, душишь, душишь... «Джи, я люблю тебя больше морского бриза, и даже больше громкой грозы», — шепчешь, настойчиво расстегивая мою рубашку, оголяя грудь, усыпанную иссиня-черными пометками. Петля затягивается... «Остановись, Фрэнки...», — бормочу я, но ты не обращаешь внимания, продолжая измываться надо мной. С губ срывается глухой крик: узел невыносимо давит на сонные артерии. ...а пока ты мирно сопишь у меня на плече, слеза катится по моей щеке, выражая Боль, навеки атаковавшую сердце.