The Universe is called Miss You / Вселенная, которая называется "Скучаю"

Блуждая по строчкам неровного почерка, который горит ясным светом из мглы, он тихо поёт, как вода из источника течёт, пробивая себе лишь ходы. Он тихо смеётся, когда слово за словом стихи прорастают в огромный ручей, где каждый булыжник движением ловким становится гладким, как воск от свечей. Он тихо читает последние строчки, где медленным ритмом написана суть: "Кёнсу, возвращайся домой хоть разочек. Я просто скучаю ведь, не обессудь. Все двери открыты, а дома так пусто. Давай ты вернёшься, а я лишь проснусь. Ты только войдешь, обниму я до хруста, своими губами твоих прикоснусь. Но ты не приходишь, а дома всё пусто, все вещи, вся мебель хранят эту тишь, что просто съедает по маленьким сгусткам мою еле слышную в возгласе жизнь. Ты просто приди, и ты просто останься; усни на коленях моих, притворись; и влюби меня снова в себя, и сознайся, что сам ты влюблен, несмотря на весь риск. Я просто возьму, напишу тебе песню, а ты просто встанешь и тихо споёшь. Я жарко умру, но прохладно воскресну, в то время как ты меня страстно спасёшь. Но ты не приходишь, пустота меня точит, одиночество давит на пылкую грудь… Кёнсу, возвращайся домой хоть разочек! Я просто скучаю ведь, не обессудь." Он снова смеётся, тетрадь закрывает, где почерк неровный все песни слагал, все эти стихи, что любви не скрывают, где автор всего лишь себя отдавал. Бессонница режет усталые глазки, а ночь раскрывает объятья свои, когда ребятне снятся дивные сказки, а взрослым становится уж не до них. Певец запоздало рояль закрывает, тушит весь свет и подходит к окну, где тысячи окон красивым мерцанием блестят, наводя на него пустоту. И горькой ухмылкой все чувства слетают туда, на асфальт, сквозь пятьсот этажей, которых, на самом-то деле, пятнадцать, но чувств, что живут, только больше, поверь. И падает горсть всех ненужных страданий, разбиваясь не плавно о твёрдый асфальт, воруя мечты в мир больших ожиданий, а шёпот скрывая в немую вуаль. Певец так скучает по прошлым минутам: когда всё неважно – одно на двоих. Когда он не думал, что был пресловутым, когда этот мир состоял из слепых. Но сейчас всё абсурдно: ведь люди не верят, ведь люди давно позабыли одно - что лучше любовь, чем любое поверье, любовь, чем любое порочное дно. И даже любовь, что неправильно сделана, готова на вечность, готова на страсть. Но вот только люди жестоки и мелочны, что просто съедает, как жуткая пасть. Кёнсу ведь певец, он известен тем многим, что каждые сутки сжирают его своими глазами, что бьются в восторге, когда он лишь мимо проходит всего. Чонин же – он автор, он автор всех песен, что гулко впадают в людские сердца. Он автор тех песен, что ритмом чудесным доносит до душ только голос певца. Но любовь ведь не спросит, любви всё равно – кто будет твоею судьбою, кто будет всем светом, кто был уж давно в мире этом родною душою. Но любовь – это подлость, и люди давно разучились других понимать… А то, что певец и поэт – всё одно – никому лучше это не знать. Небо медленно красится в утренний цвет, когда все мечты растворяются в нём, когда силуэты летят на рассвет, а ночь не спеша заменяется днём. Когда корабли облаков расстилают всё небо красивым воздушным пятном, и тысячи окон, уже без мерцанья, отражают луч солнца горящим огнём. Когда сердце певца тихо тает от света, а память блистает своим бытием, где два человека обнимаются где-то, где любят друг друга в слепой немоте. Где всё им неважно – одно на двоих, где мир расцветает от лишней любви, где всё исчезает, оставляя одних, двух людей одной чистой и светлой души. Кёнсу не спеша свой рояль открывает, готовя все песни, все ноты свои, которые автор писал безустанно, чтобы певцу подарить виражи. Кёнсу тихо поет, отдаваясь рассудку, пальцы медленным ритмом теряют всю тишь, что кажется, будто часы стали сутками, и клавиши ярко вселяют в них жизнь. Но снова взгляд падает на строчки последние, где почерк неровный всю душу сливал. И слёзы, совсем одиноко безвредные, катятся вниз по щекам, как обвал. Певец злобно встает, свой пиджак надевая, и к выходу быстро бежит, наплевав, что оборванной песня осталась былая, что люди давно уж не могут понять. Он хлопает дверью, бросая мечты, что жидкостью вязкой немеют. Он хлопает дверью, не зная причин, почему он так резко трезвеет. И лифт перегружен, и крыльев уж нет… Этажей ведь всего лишь пятнадцать - вниз по лестнице быстро, не зная ответ, мчится он, и до дрожи прям в пальцах. Ведь рассудок в тумане, а в мыслях стихи, что ложатся на голову миной. Ведь не ритмом хорошим, а ритмом глухим сердце тает от холода льдинок. Ведь Кёнсу ожидаем, его уже ждут, и давно, словно тысячу суток, которых лишь тридцать, но часы ведь идут, не спеша, не теряя минуток. В голове тихим эхом порхают те строчки, что медленным ритмом хранят эту суть: «Кёнсу, возвращайся домой хоть разочек! Я просто скучаю ведь, не обессудь». Скрип двери открытой кричит, что всё пусто, все вещи, вся мебель стоят на местах. А в комнате тихим сопением усталь лежит на кровати, себя распластав. Певца вдруг улыбка потрогает резко, вверяя спокойность в большие глаза. А сонное тело озарится вдруг блеском, не веря сердечку, глазам и слезам. Чонин быстро встанет, за сердце хватаясь. Стучит ли оно? Или просто мираж? И Кёнсу улыбнётся, себя раскрывая, как светлый мирок, как красивый витраж. Объятья вдруг станут такими родными, а хруст будет громче, чем раньше. Черты лиц станут ярче, станут живыми их чувства - они пойдут дальше. И часто дыханье, и сбитые вздохи не собьют жара шёпота в ухо: - Кёнсу, я скучал! Ты вернулся, жестокий! Ты бросил меня одного, мой дурёха... Певец улыбнётся, в желаньях теряясь, и в грудь больно стукнет своим кулачком: - Чонин… - тихо шепчет, почти задыхаясь. - Чонин… Ну каким же я был дурачком! И губы коснутся так трепетно, нежно, оставляя осадок на мирной душе. И жизнь, что жила лишь порой безмятежно, жить будет лишь ярко, как свет на свече. Руки тихо обнимут, в мечтах растворяя, ленивым движеньем все горы свернут, откроют мосты, и, невзгод не взирая, вольются в моря, что зимой утекут. Кёнсу улыбнется, глаза прикрывая. Усталость придет, вспоминая о сне. А день, суматоху лучами скрывая, будет думать о новом прекрасном деньке. И Чонин улыбнется, уже в тысячный раз: - Ты вернулся? Вернулся, жестокий? Ты вернулся совсем ведь, в последний ведь раз? И теперь ведь мы не одиноки? Кёнсу сладко положит все мысли свои на дрожащие ноги Чонина. Свою голову мирно устроит на них, чтобы в сна заползти паутину. И Чонин лишь неловко прикроет глаза, проводя по макушке пушистой, по макушке растрёпанной, где чудеса открывают для снов мир лучистый. И Кёнсу засопит, утопая во снах, утопая в безумных мгновеньях. Или просто схитрит в тех живых пеленах, чтобы выбрать одно лишь решенье. И он выбирает - выбирает любовь, крепче руку сжимая Чонина. И неважны все люди, важно одно - одно сердце на две половины...