Одиночество Зойсайта

1.       Бревенчатый дом пах смолой. В камине под черным пеплом сдержанно потрескивали тлеющие угли. Только что хлопнула входная дверь, выпуская уходящих под купол Алмаза и Ами. Еще пару минут он слышал их удаляющиеся шаги по скрипучему снегу и голоса. Потом все стихло.       Алмаз собирался вернуться через несколько дней, сказал, нечего ему делать под куполом. Ами - не вернется никогда. Он сам сделал все, чтоб это случилось. Не отговорил её идти наружу, довел до поселков... Он отвоевал у судьбы несколько часов счастья - и умер для всех, и для неё тоже.       Но сердце еще билось. Ему не прикажешь остановиться. И от таких пустяковых ран не умирают, подумаешь, царапина на запястье, подумаешь, сделанная грубым охотничьим ножом, прокаленным над огнем. Сердце будет биться еще долго, он будет дышать, он научится жить под небом, он научится снова улыбаться девушкам, он наделает кучу детей, не спрашивая ничьего мнения, он будет счастлив. Ему нужно пережить эту ночь. И может быть еще одну. Пока прошлое отступит, отпустит его. Он уже однажды не умер, потеряв все, не умрет и сейчас. Он запретит себе даже вспоминать её имя.       Но в эту ночь еще не запретит...       Зойсайт из клана Теней, специализировавшегося на выращивании живых цветочных культур под искусственным ультрафиолетом, был рожден счастливым ребенком с золотой ложкой во рту. И в ложке этой было не пусто. У него было все - любовь родителей, няни, друзья, игрушки. В свое время он пошел в школу - лучшую школу даже не сектора, полиса. Непоседливый, озорной, слишком живой, он любил внимание и не любил скучные уроки. Учителя были снисходительны к красивому богатому мальчику.       Теперь Зой почти не помнил времени "без Ами". Ему казалось, она была рядом с ним всегда, сидела за той же партой, старательно выводя в тетради очередную скучную закорючку. Но нет, она пришла во втором классе, в первом еще не было. А кажется, что была...       На голову ниже всех в классе, щупленькая, серьезная, казалось, она никогда не улыбается. Бедное платьишко, новый, наверное, очень дорогой для её семьи, портфель. Синие волосы вьются над высоким умным лбом, глаза опущены долу. Мисс Мицуно, стипендиатка. То есть, мало того, что не платила за учебу в этом раю для золотой молодежи - ей платили. За то, чтоб училась у них. И еще гордились этим. И хвалили.       А она молча шла по проходу к своей - и его! - парте, не обращая внимания на шепотки и насмешки, и садилась рядом с ним, и он ощущал запах лавандового мыла от её кожи, и по позвоночнику прокатывались кувырком мурашки...       Она не улыбалась ему, не искала его общества, держалась обособленно и скромно, а он так хотел, чтоб улыбнулась. Он стал одергивать насмешников, он не испугался перессориться со всеми, он из маленького озорного клоуна как-то незаметно и быстро превратился в драчуна и хулигана. Он оберегал её покой и её серьезность, и запах её лавандового мыла - и она улыбнулась ему.       Он защищал её, она помогала ему с уроками. Он приносил ей сладости, водил в кино, в музеи, в оперу, учил кататься на последних вагонах экспрессов, пролетающих по тоннелям со скоростью, превышающей понимание. Когда она болела, обивал порог её дома и таскал ей настоящий мед, и умолял её мать принять этот пустяковый подарок. Мы ведь никогда не расстанемся? - Никогда, - улыбалась Ами.       Его родители только вздыхали, понимая, что Ами - просто девочка из бедной семьи, но не запрещали им дружить. Такая умница могла выбиться в люди и без их сына. А вот он без неё ни учиться, ни жить не мог.       Летели школьные годы, летели быстрее экспрессов. Их одноклассники вытягивались, матерели, а они так и оставались оба изящными и невысокими, под стать друг другу, будто вылепленные одним художником парные статуэтки.       Вы что, никогда не расстаетесь? - Никогда, - улыбались оба.       Одноклассницы одевались богаче, смелее, под их красивыми платьями уже обрисовывались аппетитные формы, а в глазах уже читался некоторый опыт, а Зой глаз не мог отвести от угловатой фигурки своей Ами. Ребята и девчонки уже липли друг к другу по углам, целовались украдкой в перерывах, а она все так же - глазки в пол, тетрадка прижата к груди, проходит мимо, думая о своем... о теоремах, о формулах, об экзаменах...       - Я буду врачом, а ты?       - Я? Да-да, я тоже буду врачом. Мы вместе...       Какое же счастье было в синих глазах. Они не расстанутся. А Зой уже мечтал дальше. Они поженятся... да-да, сначала выучатся, а потом поженятся, откроют свою клинику, будут принимать вместе.       - Я буду детским врачом...       - А я подумаю. Может быть, гинекологом? - лукаво улыбнулся.       Она не поняла ни шутки, ни вызова. Она обрадовалась и заговорила о перинатальных центрах, об акушерстве и прочей ерунде, а он думал только о том, какие на вкус её губы.       Друзья посмеивались над ним. По нему сохли десятки девчонок со всех параллелей, а он... Он все-таки вкусил запретного, и не раз. Думал, его переклинит, думал, сможет успокоиться. Думал, развести мух и котлеты, дружба отдельно, а здоровый секс отдельно. Как бы не так. Теперь ему грезилась обнаженная Ами. Теперь мурашек по позвоночнику уже не было. Были совсем другие ощущения, совсем в другом месте. Но её мысли были так далеки от близости с ним, что его страсть разбивалась о её невинную приветливость.       Он кое-как сдал выпускные экзамены, на автоматах, на репутации, кое-где на удаче, и понял, что со вступительными так не повезет. Он мог их не сдавать. Он мог купить место за деньги. Да что там место, он мог купить диплом. Он мог купить даже эту чертову клинику для Ами. Но ему ни на что не сдалась клиника. Ему нужна была Ами.       Он, затаив дыхание, следил за движениями её руки и полупустой зоной декольте, а она вскидывала голову:       - Ты в порядке?       - Да-да...       - Ты плохо выглядишь. И совсем не слушаешь.       - Извини. Продолжай. Что там тычинки-пестики?       Угли прогорели дотла. Снег затих было, но к вечеру повалил с новой силой. Нужно было подкинуть дров - но зачем? Нужно было поесть и принять лекарство - но зачем? Нужно было поспать... он закрывал глаза и снова видел те же сны, что и на пороге юности... сладкие сны, полные любви. 2.       Его научил друг. Все казалось так просто. Напоить, чтоб она расслабилась, чтоб перестала думать о своей учебе, чтоб "пробудить чувственность" - так сказал Джед. И прислал на его ком с десяток рецептов коварных коктейлей. Благословил и велел завтра отчитаться о победе. А впрочем, - добавил он, - можно не отчитываться. По тебе и так все будет понятно.       Зой закрывает глаза. Веки тяжелы - не хочется открывать. На щеке горячо - ну пусть, никто не увидит. Он умер для всех. А для неё давно.       Воспоминания причиняют боль. Он идет по ним осторожно, как по битому стеклу.       Дом в горах - его склеп. Он воскладывает последний цветок к монолиту своей любви.       Она не удивилась приглашению. Им было что отпраздновать. Они оба прошли первые испытания и, кажется, успешно.       Вино, рыба, сыр... иногда она позволяла ему себя баловать, знала, что ему это приятно. Он подарил ей цветок. Протянул бокал. Он был как охотник, осторожен, выдержан, точен. Говорил о том, что отвлечет её, танцевал с ней, шептал ей... видел, когда вспыхнул румянец на её щеках, как незнакомо и волнующе заблестели её глаза, но и тогда не поспешил. Нет, этому никто не мог его подучить, он сам... сам знал, сам шел к своей мечте, чувствуя свою любовь под руками, приручая, дурманя, открывая ей самой её желания. Он нигде не принудил её, он готов был поклясться, она отдалась ему сама. Её прохладные поцелуи на коже - экстаз и блаженство, её волосы на его груди, её стон... Часы счастья, до затмения сознания, до слез, до радостного смеха.       Ему казалось, это теперь навсегда. Нельзя было испытать такое счастье, так сгорать и таять - и забыть все наутро, завернуться снова в свой кокон уже ненавистной ему приветливой невинности. Зой не узнавал свою Ами и любил её еще сильнее. Такую, новую, бесстыдную, свободную, нежную. Она не просто откликалась, она сама звала его, она притягивала его - ближе, со стоном сжимая своими ногами его бедра...       Мы всегда будем вместе, правда? - Да, да, дааа...       Потом они уснули, не размыкая объятий. Зой вдыхал запах её кожи, слушал её успокаивающееся дыхание и думал, что завтра положит к её ногам все цветы из его оранжерей. Он представлял её в легком халатике, пьющую кофе с печеньем, представлял себе её смущение и этот очаровательный румянец. И - они снова будут вместе... завтра, послезавтра, всегда...       Погасли угли. Погасли совсем. Дом-склеп. Воспоминания - танец между лезвий. А потом - не останавливаясь, по лезвиям...       Он проснулся раньше и хотел осторожно покинуть их ложе - столько дел: цветы, кофе, печенье... Но как выберешься, переплелись руки, переплелись ноги, волосы и те переплелись. Оставалось только лежать тихо и ждать, ждать. Вот, вот - просыпается, хмурится, открывает глаза. Сейчас улыбнется...       - Ами... Ами...       Но нет улыбки, серьезен вспоминающий взгляд.       Он даже тогда еще не верил, что это конец. Она вспомнит... она поцелует... позовет... Но её взгляд застыл как неживой. Лучше бы так и оставалось, потому что потом был ужас, и стыд, и она кричала бы от стыда, если бы смела. Она потянулась за одеждой и молча искала по комнате разбросанные вещи. И не слышала его, в своем необъяснимом ужасе. Трусики, бюстик, синее платье, белая накидка, туфли... Хлопнула входная дверь.       Он бежал следом, босиком, в штанах и незастегнутой рубахе, он кричал как сумасшедший, расталкивал прохожих, сигал через бегущие дорожки, через одну, через три разом. Он бы её догнал, не зная еще тогда, что это бесполезно, но его задержала полиция. Заломили руки, отвели в участок, а он кричал и вырывался, и сломал нос лейтенанту, он бы еще что-нибудь сломал, но его милосердно оглушили.       Она отключила свой ком. Уехала на другой конец города, к родственникам. Он нашел её и там. Ждал её у дверей, пока ему не пригрозили полицией. Тогда он стал ждать за углом. Ходил за ней, хватал за руки, хотел объясниться. Но она слушала его серьезно и молча, и взгляд её искал что-то в суете улицы. Повода отвязаться, понял он.       Это была смерть, что-то хуже смерти. Мы же... всегда вместе...       Чужая комната в огромном доме, чужие учебники, чужие родители с тупыми вопросами. Разве они не видят, он уже умер. Чужая жизнь с ежедневным приемом пищи, словами, лишенными смысла, высокий потолок и пол, неустойчивый, как под больным. Несколько дней он не выходил из дома, то притворяясь спящим, то снова и снова отсылая сообщения на её безмолвный ком.       Однажды он вышел из дома и дотопал до ближайшего вербовочного пункта. Юность сильна и мудра. Он интуитивно выбрал верный путь. Ни домашние скандалы, ни мнение друзей не изменили его решения. Он ушел в армию и дал выбить из себя все накопившиеся трагедии и заблуждения. Ранний подъем, тренировки, уборка, учения, опять уборка, опять тренировки. А еще приходилось кулаками доказывать сослуживцам, что он не мамин сынок, хоть и получает исправно сообщения из дома, что он не богатый придурок, хотя ощущал себя именно так - богатым придурком, что его утонченная внешность вообще никого не должна волновать.       После армии домой не вернулся. Что ему делать в оранжереях отца? подкармливать орхидеи удобрениями из канализации? Ушел в полицию - и там все по новой. Инструкции, учения, давление начальства, потом - заслуженное одобрение и небыстрый, но зато свой собственный карьерный рост. И, наконец, спецотдел, куда кого попало не берут. И за деньги не берут. И тем более - за красивые глаза.       У него было все - дело, признание, деньги, девушки. Счастливые девушки, которые не боялись его, не бросались наутро убегать. Много девушек, не выбрать одной. Одну выберешь - предаст, уйдет, отколет что-нибудь, а когда их много, то куда ж они убегут... 3.       Темно и холодно в пустом доме. Бесшумно падает снег. Уже который день - снег. Или он уже весь просыпался, и это уже звезды падают на крышу дома, бесшумно скатываются вниз, сияют ослепительно-белым.       Рука болит от запястья до кончиков пальцев и как-то отдельно от запястья до плеча. Жар в теле, холод снаружи. Всего-то дел - протянуть руку за лекарством и уснуть без снов, и выздороветь. Но он лежит, уткнувшись в подушку, игнорируя боль. Он уже умер. Он умер для всего полиса, для всей государственной системы, для родных, для друзей. Его просто нет без чипа. И можно еще вернуться, рассказать правду, сдать простой анализ на подтверждение личности, ведь его данные есть в базах, они буду храниться еще пятьсот лет. Но если он вернется, умрет Ами.       В текущих делах, в учениях, в преодолении себя, своей изнеженной, избалованной натуры он нашел иной смысл жизни. Он занимался тем, чем никогда не будет заниматься она, а значит, они не встретятся. Память больше не причиняла боли. Общие друзья сказали, она получила свой диплом и стала... экспертом-криминалистом, неожиданно, правда? Недолгая стажировка в полиции, потом ушла куда-то в частные структуры. Он только плечами пожал - забавно. Потом запоздало узнал из десятых рук, что она вышла замуж, и снова только кивнул с улыбкой - хорошо.       Не искал, не встречал даже случайно, не до того было.       Да, он в самом деле был Безымянным. Охранял полис от контактов с дикими землями. Иногда в самом деле участвовал в вылазках под открытым небом, если какой-то поселок раскидывался опасно близко к куполу или контрабандисты начинали наглеть. Иногда сопровождал кого-нибудь в необходимых путешествиях наружу, внимательно следя за реакцией и убивая, если дикая жизнь производила на "клиента" слишком уж сильное впечатление.       Теперь он должен был сопровождать Ами... Она еще только шлем сняла, еще смотрела на него своим спокойным, как летнее небо, взглядом, а он уже знал - её придется убить. Она не дурочка. Она не испугается мифов. Она увидит все незамутненным взглядом ученого. А если вернется - расскажет правду всем: друзьям, сослуживцам, клиенту, если это нужно. И её не запугать, не запутать, только если объяснить все, от начала и до конца, а это уже серьезное нарушение присяги. Надо было убить её сразу, на месте, чтоб не терять времени зря, чтоб не оттягивать неизбежный финал. Сразу убить и поставить точку. А он пошел с ней. Помогал, искал вместе с ней, оберегал. Как раньше... Только она больше ему не улыбалась как раньше.       Он хотел спросить её обо всем, о том, что же тогда с ней произошло - и она будто услышала его мысли, ответила вслух. "Ты был мне как брат". Лучше бы он правда умер.       День, другой... спали рядом, сидели в трясучей машине плечом к плечу, молчали так странно и терпко - да потому что не нужно им было много слов, никогда было не нужно, а теперь и подавно. Она понимала его, а он её. Шли в горы. Он спиной ощущал, что она устала, что идет на одном упрямстве, что будет идти, пока не погаснет сознание - и не оборачивался, нарочно мучил её, ускоряя шаг. Он знал уже, что не убьет её - ни сейчас, ни потом, никогда. А что с ней делать теперь - не знал, тянул время, откладывал решение.       За него все решили. Все придумали. Нашли единственное верное решение. Она хочет и должна вернуться. Её там любят и ждут. Она вернется, соврет Безымянным, она не умеет врать, но у неё должно получиться, за щит её замкнутости никакой детектор лжи не пробьется. Она вернется к мужу, даст взятку куда надо, получит разрешение на ребенка, будет жить долго и счастливо, и ненавидеть его - как раньше.       А он - так и будет лежать в этом доме, засыпаемом звездами, пока дыхание не закончится.       Наверное, звезды тоже иссякли, потому что на землю стало медленно опускаться солнце, все ниже, все жарче. Придавило жаром, опалило затылок...       - У вас под куполом все такие малахольные?       В окна бьет мягкий зимний свет. Огонь в камине лижет стенки покрытого копотью пузатого чайника. Резко пахнет лекарством из аптечки и каким-то горьким отваром. Высокая темная тень на фоне яркого окна, насмешливый прищур глаз.       - Ты первый из вашей братии, кого я не убил, не заставляй меня еще и нянчится с тобой.       Рука болит, но уже не вся, расколотая на две руки, а только в районе раны.       Зой молчит. Глупо и жалко было бы выдать ерунду про дать умереть. Он закрывает глаза. Один раз он уже поднялся. Поднимется снова. Куда он денется.       На его лоб опускается рука. Не заботливая и мягкая, тяжелый острый кулак увесисто придавливает его к подушке. Ну да, не бить же раненого по голове в самом деле...       - Когда она вернется...       Почему он так уверен? Ведь он её не знает! Но сердце согласно откликается "когда она вернется", и никаких "если". Когда. Обязательно. Непременно. Скоро...       - ...она обязательно скажет тебе спасибо. И мне тоже.