Микстура

Орочимару поправил очки – он и не заметил, как склонился над бумагами так низко, что оправа съехала на кончик носа. Выбившиеся из хвоста волосы были мелкой помехой для работы, и мужчина с лёгкостью это игнорировал. Орочимару по-настоящему увлёкся. На руках были анализы за всё лечение, история болезни, записанная сначала рукой практиканта, а после – его рукой, ровно с того момента, как случай этого пациента его заинтересовал. Вскоре будут результаты вскрытия, и они, как показывала практика, разъяснят многое. Когда пациент перестаёт осмысленно или нет видеть мир и оказывается на столе патологоанатома, в этом есть истинное чудо науки. Скальпель являет миру больше, чем любой анализ и симптомы, и Орочимару порой жалел, что выбрал иную сферу медицины. Но Кабуто был корыстен, и мужчина не сомневался, что если в груди трупа обнаружится что-то интересное, то первым об этом узнает именно он. Оторвавшись от работы и сняв очки, которые нужны были лишь для чтения, Орочимару размял шею. В позвонках что-то хрустнуло, в единый миг пронзило лёгкой болью и отпустило, но не принесло облегчения. В комнате было темно из-за задёрнутых штор, так как Орочимару ценил мудрость темноты, в которой ему лучше думалось, и портил зрение почти каждый день, и накурено, но мужчина и не думал проветривать. Жидкие серые разводы в воздухе делали из него вечного пассивного курильщика, даря кислороду горечь, к тому же, его сожитель тоже курил. Когда-то это было кое-что похуже невинного табака. Орочимару потянулся за сигаретами и зажигалкой; проветрит потом, хоть он откладывал уже третий раз. Или это сделает Учиха, который любил холод, ветер и, как следствие, гуляющий по квартире сквозняк. Эта проклятая нора. Орочимару помнил, как несколько лет назад Мадара заламывал ему руки на диване, который сейчас был слева, как сам он шипел и кусался; как били на всё том же холодном полу друг друга и жёстко целовались – там же. В голове мелькнула нецензурная брань, которую выдал Учиха, когда они сшибли его гитару и едва не сломали её, и Орочимару ухмыльнулся своим мыслям. На грохот входной двери мужчина не обернулся: он не жена, чтобы встречать у порога. Орочимару поджёг кончик сигареты и затянулся, прикрыв глаза. - Дай, я тоже захотел курить, - сказал Мадара хрипло, грубо схватив Орочимару за запястье. – Внезапно и сейчас. Учиха вырвал сигарету из расслабленных пальцев Орочимару. Мужчина меланхолично пожал плечами, оглянулся на Мадару, подмечая его настроение. Драки в его планы сегодня не входили, хотя они давно не докатывались: Орочимару обрёл спокойствие, а Учиха предпочитал словесные перепалки. - Как хотите, Мадара-сама, - равнодушно отозвался он в итоге на выходку соседа. - Всё ковыряешься в бумажках, червь? – выплюнул Учиха, перегнувшись через его плечо. Орочимару поморщился, но не от слов, а от того, что пепел упал на край стола и почти задел бумаги. Не меняясь в лице, мужчина отодвинул их подальше и откинулся на стуле назад, заставив его балансировать на двух задних ножках, а Мадару – отойти подальше. - Так же как вы всё занимаетесь глупостями. - Глупости – это ты? – парировал Учиха, падая на диван, запрокидывая голову и выкуривая треть сигареты за одну затяжку. Изначально Орочимару имел в виду его способ заработка на жизнь и знал, что его точно поняли. - Разумеется, - мужчина в пол-оборота развернулся к Мадаре. – Бросить глупости, завести женщину, детей, нормальную работу, а гитару выкинуть в мусорку. Учиха хмыкнул – ему понравился ответ. Мадара развалился на диване, позволяя старым пружинам впиться себе в спину, нашарил пульт и направил его на телевизор. У них хватало денег: зарплата такого специалиста, как Орочимару, была велика, а если музыкант остаётся музыкантом и после тридцати, то значит, он успешен и ему платят. И много. Орочимару понятия не имел, сколько ему лет, но на момент их первой встречи Мадаре вряд ли было больше двадцати пяти. Значит сейчас ему точно больше тридцати. Тридцать пять? Больше? Орочимару вскрыл бы Мадару. Будет большим везением, если Учиха умрёт раньше. Тогда бы Орочимару лично взглянул бы на поблескивающие алым внутренности и вспомнил о нём всё, что знал. Но пока Учиха явно не собирался умирать и быстро переключал каналы, ища нужный и раздражаясь, так как так и не запомнил его номер. - Эфир? – спросил Орочимару без особого интереса. - Не прямой, - огрызнулся Мадара. Ясное дело. Если Учиха здесь, то явно не может быть в прямом эфире где-то ещё, если только у него нет брата-близнеца. Хотя если Орочимару и выдержал бы его в двойном размере, то мир – нет; Земля покрылась бы чёрной коркой его язвительности, и люди бы умерли от сердечных приступов. Половина людей – от ненависти к нему, а фанатки – от слишком частых обмороков. Последний процесс можно было бы ускорить, если б кто-то узнал, что Мадару не интересуют женщины. И мужчины. Только Орочимару. Будь у Орочимару иной характер, ему бы это льстило, но Учиха должен был наслаждаться его обществом. Мадара увеличил громкость. По ушам ударила громкая музыка. Орочимару поморщился, но всё же уставился на фигуру на небольшом экране, сравнивая её с той, что валялась на диване. За исключением снятых в коридоре берцев никаких различий не нашлось: драные чёрные джинсы, косуха на голое тело, склеры, перекрашенные в непонятный оттенок волосы, стянутые в низкий неаккуратный хвост. Когда пару месяцев назад Мадара лишил себя нормального цвета волос, Орочимару не поленился посмотреть название нынешнего. Тёмный амарантово-розовый. Учиха мог выбрать такой, не посмотрев, из-за того, что ему понравилось название. Тем более, почти сразу после того, как Мадара поймал его презрительный взгляд, он сказал, что сделал так, чтобы не быть похожим на него, «змея чёртова». Мужчина был не первым и не последним, кто называл его так, но в постели это звучало особенно остро. Фанаты, фанатки и фанатики имени Учиха Мадары сразу же заново влюбились в него и его амарантово-розовые волосы, видя в этом эксцентричность и шарм. А ещё он стал петь на немецком. Орочимару удивлённо приподнял бровь, только сейчас поняв, что не так в записи. - Копируете? – иронично поинтересовался он. - Ввожу новую моду. Этим засранцам, - Учиха кивнул на толпу людей возле его ног у сцены, - пора бы уже слушать что-то стоящее помимо меня. Орочимару вслушался. В своё время он услышал Мадару, когда искал дочь подруги матери. Таюя нашлась в заплёванном и загаженном подвале в тёмных и опасных районах, и там же был Учиха: стоял на столах вместо сцены, перепевая Тилля Линдеманна* на свой, более звучный лад, а чёрные патлы загораживали ему обзор. А уже после, когда Орочимару удалось посадить Хакумон в такси, пьяный вусмерть Мадара почти изнасиловал его в грязном проулке возле чёрного входа, привлечённый игнорированием его музыки и серьгами, которые тогда оттягивал и облизывал. - Навевает воспоминания... – проговорил Орочимару, в который раз думая, что их знакомство слишком затянулось, а мочки ушей всё ещё оттягивают тяжёлые серьги. Правда, эти были уже другие: Мадара принёс их сам, проколол заново заросшие уши Орочимару и, слизывая капли крови, шипел, чтобы Орочимару их никогда не снимал. Орочимару никогда не был покорен – но носил. Серьги нравились ему самому. - Ты стал ещё уродливей, - беззлобно отозвался Учиха, вытаскивая из футляра гитару и ложась обратно на диван. - Скоро буду как вы, Мадара-сама, - спокойно сказал Орочимару. - Хуже будешь, - довольно произнёс Мадара, зажимая пальцами на грифе те же аккорды, что на экране. – И тебя с работы вышвырнут. Станешь моим рабом? Я куплю красивый ошейник, тебе пойдёт. - Неужто вы думаете, что я испугаюсь и сбегу? Учиха вырубил телевизор. - Проветри, - бросил он и вышел. Орочимару понадеялся, что он ушёл переодеваться, так как Мадара и без сценического образа умел действовать на нервы. От сквозняка шторы развевались, занимая собой половину комнаты, и напоминали бутылочно-зелёных привидений. Орочимару снова закурил, помогая никотиновому круговороту в их квартире: старый дым вылетал через окно, новый попадал в воздух, пройдя путь по его лёгким. Мужчина подсчитывал свои шансы на рак лёгких и размышлял, стоит ли спросить Мадару, как он ускользает от своих фанатов, и почему под их окнами пока нет ни одного. Учиха часто жаловался – ругался, если точнее – на их тупость и назойливость. - Ты не сбежишь, - начал Мадара прямо с того места, на котором они закончили разговор и накинул на шею Орочимару ленту удавки. – Но я уже купил ошейник. - Вы стали слишком бесшумным, это скучно, - держа себя в руках, проговорил Орочимару, пытаясь понять, что именно его почти душит. Учиха надавил сильнее, потянул, заставляя его запрокинуть голову, и пропустил ремень ошейника через пряжку на загривке. Орочимару зашипел, но когда Мадара потянул его за волосы, захотелось застонать. - Тебе идёт... Будто ты чей-то, - вкрадчиво и властно проговорил Учиха ему на ухо. - Купите себе шлюху, - выплюнул Орочимару, ощущая давление ошейника на кадык. – Будет ваша, насколько хватит денег и сил. На полчаса где-то. - Ты лучше, - зло рыкнул Мадара и укусил за ухо. – По пять часов выдерживаешь. Пять часов – это неясное содержимое сигарет Мадары, алкоголь в больших количествах и проваленный концерт, когда за нецензурное содержание песен и беспорядки солиста бросили в обезьянник. В отместку Учиха украл наручники из участка, нажрался и приковал Орочимару к батарее; вопреки обещаниям Мадары, мужчина мог потом спокойно ходить и почти уверенно сидеть, но голос сорвал на два дня. Стул почти падал назад, упираясь спинкой в рёбра Учиха. Мадара сжал запястье его руки с сигаретой и, потянувшись, затянулся, выдохнул дым куда-то в шею Орочимару. - Твои сигареты – дрянь. - Вот и не курите, - с трудом сказал Орочимару, так как ему было сложно дышать. Чем только Учиха его ни душил: руками, двумя и одной, ремнём от своих брюк, галстуком и даже грифом гитары, давя жёстким гладким деревом ему на шею. Ошейник подходил для этих целей лучше, так как мягкая кожа не тёрла, Мадара мог затягивать одной рукой, и помимо самого ремня ощущалось что-то прохладное, металлическое. Протянув свободную руку к шее, мужчина, еле касаясь, чтобы не мешать Мадаре и не злить его, ощупал ошейник. Пальцы наткнулись на плоские металлические бляхи. Учиха вновь затянулся и, не вынимая сигарету из рук Орочимару, затушил её о край стола. - Я и не хочу курить, - он прикусил ухо, сильно и болезненно. – Трахаться хочу. Орочимару не огрызнулся лишь потому, что не хотел тратить воздух. От того, что на каждый вдох он тратил больше сил, чем должно, и кислорода всё равно было мало, тело откликалось с медицинской точки зрения неверно: покрывалось мурашками, а под рёбрами сладко и предвкушающе потянуло. Учиха увлёкся. Мужчина языком обводил изгибы ушной раковины, щекотал нежную кожу за ухом, прикусывал и облизывал мочку, прихватывая зубами крючок серьги и оттягивая его. Орочимару прикрыл глаза; Мадара не перестал давить на шею и знал, что это ему нравится. Укус пришёлся на шею. Орочимару запрокинул голову сильнее и стиснул зубы – Учиха даже не пытался сдерживать силу и собственные желания. Стул не свалился ещё каким-то чудом, но когда дыхание Мадары сбилось, и мужчина дёрнул за ткань рубашки Орочимару, задирая её, то последний решил, что такое положение слишком шаткое. - К чёрту стул. - К чёрту тебя. Не выпуская ткань из рук, Учиха дёрнул наверх рукой, разозлённый тем, что его отвлекли, за рубашку вздёрнул Орочимару на ноги и нагнул к столу. Орочимару зашипел, дёрнулся и ударил Мадару ногой в колено; определённые личные границы Орочимару никому не позволял переходить, включая Мадаре. Особенно ему, хотя и знал, что некоторых вещей Учиха страстно желал. Например, взять его сзади, чего Орочимару не собирался позволять ему делать. Мужчина ударил локтём назад. Мадара навалился, рыкнул, сжимая его, почти до крови сжал зубами загривок и максимально сильно затянул ошейник. Орочимару зашипел, сипло и с хрипами, от низа живота поднялась волна пульсирующего жара: Учиха брал на слабо и ломал, заставляя себе подчиняться и зная, что может довести Орочимару до воплей безумца. Но для этого Орочимару не был против процесса, а видеть лишь мажущие по столешнице волосы Мадары и сам стол его не устраивало. Мужчина обманчиво расслабился, будучи уверенным, что любовнику это не понравится. Учиха поверил на мгновение, недовольно отстранился, и тогда Орочимару резко подался вверх и стукнулся затылком о нижнюю челюсть Мадары. В следующее мгновение его схватили за плечо и грубо перевернули на спину. Орочимару случайно вжался низом поясницы в острый край стола и задел нерв. Боль пронеслась огненным смерчем по позвоночнику, в уголках глаз выступили капли слёз, но Учиха – хотя точно заметил, гад – проигноривал это и усадил выше на стол. Шумно выдохнув, когда судорога отпустила, Орочимару заметил сходство острой боли с оргазмом, схватил Мадару за ткань домашней кофты и потянул к себе, чтобы поцеловать в шею и укусить туда же, грубо оставляя багровые пятна засосов; ему нравилось в редкие моменты скуки заходить на тематические форумы имени Мадары Великолепного и читать обсуждения этих следов. Это ему не льстило, нет. Но догадки о пышногрудой красотке-модели были забавны и давали оценить умственный уровень нынешней молодёжи. Пока Учиха ковырялся с его рубашкой, про удавку он забыл: руки были заняты другим. Но стоило ему справиться с пуговицами, от нетерпения неаккуратно рванув последние две, как Мадара грубо толкнул Орочимару назад и потянул за незакреплённый ремень ошейка. Мужчина приложился затылком о столешницу, мельком понадеявшись, что крови нет, и задохнулся: от возбуждения, грубости и нехватки воздуха. Не сразу заметив, что прикусил кончик языка, Орочимару с трудом сглотнул солёную от крови слюну – ошейник вновь сковывал, не давая кадыку сдвинуться. Удерживая его, Учиха расстегнул брюки Орочимару и нетерпеливо, одной рукой, принялся их стягивать вместе с бельём. Никаких ласк, нежности и прочей дури; Мадаре хватало власти над партнёром для того, чтобы разогреться, Орочимару – удавки на незащищённом горле. Голые ноги обдало холодом сквозняка. Орочимару стиснул зубы и дёрнулся для приличия, когда чем-то смазанные пальцы стали спешно его растягивать. Мужчине было интересно спросить, из заботы о ком Учиха это делает: чтобы самому легче было двигаться или не желая всё-таки его травмировать, - но как-то случая не попадалось для такого вопроса. Или же настроения. И всё же Мадара не нежничал и вряд ли вообще был знаком со значением этого слова. Закинув ногу Орочимару себе на плечо, а другую жёстко зафиксировав рукой, он протолкнулся сразу наполовину. Орочимару выгнулся, насколько позволяла поза, и прошёлся ногтями по старой краске на столешнице. Учиха запрокинул голову, закусил губу, прикрывая веки, и плавно погрузился до упора, простонав. Орочимару рефлекторно попытался его оттолкнуть, но в этом была своя прелесть – обоим не нравилось равноправие. Кто-то должен быть главным и сильным, а кто-то – поддаваться сильному, и Мадара слишком хорошо справлялся с ведущей ролью, отчего Орочимару поджимал пальцы на ногах и глухо стонал уже со второго толчка, не разбирая, от удовольствия или от боли. Учиха резко, но размеренно и уверенно вбивал его в столешницу. Стол ходил ходуном, болтающаяся на плечах рубашка не позволяла Орочимару содрать спину о твёрдую поверхность, и мужчина ловил удовольствие и прикидывал, как бы ему не сверзиться раньше времени. Мадара рыкнул, поставил ему засос у колена, и стол качнулся от особо сильного толчка. Орочимару завёл руку за голову и потянулся к краю столешницы – дальнему, ближнему, к какому достанет ладонью. Пальцы с трудом сомкнулись на остром углу, но цепко. Удерживаться стало легче, а выгибаться – свободнее. Держась железной хваткой, Орочимару позволил себе забыться, так как это было то, ради чего он был с Мадарой. Чистое удовольствие. Полная потеря контроля. При напряжении в его жизни и при его отношении к ней – лучшего лекарства ещё не придумали. Микстура горчила и терзала тело, но была хороша. Орочимару уже сам обхватывал любовника свободной от жёсткой хватки рук Учиха ногой и почти с наслаждением ловил его сумасшедший взгляд на себе. Для разрядки не хватало мелочи, о которой Мадара позабыл, сосредоточившись на собственном удовольствии. - Затяни...ннн... те, – сумел совладать с речью Орочимару, подавив стон. Мадара послушался и резко дёрнул за ремень, склоняясь ниже и вжимая его в стол. Орочимару вскинулся, захрипел, задыхаясь, и кончил, закатив глаза от остроты происходящего. Учиха зарычал, прокусил ему плечо и содрогнулся. Кислорода не хватало – Орочимару был близок к тому, чтобы потерять сознание, так как Учиха забыл его отпустить. Мужчина дотянулся до своей шеи, сам разогнул одеревеневшие от напряжения пальцы Мадары и судорожно вдохнул. Учиха не возражал и не реагировал, упёршись лбом в стол над плечом Орочимару. Орочимару прикрыл глаза и расслабился. Ему стало почти удобно, пусть он и лежал с раздвинутыми ногами под Мадарой и с его спермой и обмякающим членом в заднем проходе. Мужчина не отличался брезгливостью, душ смоет всё, кроме следов зубов – но их хотелось оставить – а так Учиха был чист; Орочимару заставил его провериться, так как не знал, скольких шлюх и не только он перетрахал, и только после этого позволил ему заниматься сексом с ним без презерватива. Тогда Мадаре этого хотелось настолько, что он действительно сходил к врачу, но в отместку после всегда кончал внутрь. Орочимару не спорил и научился получать удовольствие от этого – всё по-честному. Учиха разогнул руки и навис над ним. Орочимару смотрел спокойно, хоть и подозревал, что выглядит не важно: волосы растрепались, запутавшись и сплетясь с плохой резинкой в единое целое, искусанные губы опухли, а со щёк ещё не сошёл мерзкий румянец; кожа горела, хотя подаренный Мадарой жар уже утекал из тела вон. - Ты выглядишь, как шлюха, - сыто пророкотал Учиха, отнял его руку от края стола и провёл языком по розоватому отпечатку от столешницы на ладони Орочимару. - Деньги в тумбочку положите, - тихо сказал Орочимару, так как говорить нормальным голосом было пока ещё невозможно. Мадара вдруг негромко засмеялся и поцеловал его, медленно и мягко, смакуя процесс, но почти целомудренно. Орочимару не удивился, так как от Учиха можно было ожидать что угодно, но не ожидал такого – слишком спокойно для Мадары. Оторвавшись, Учиха привычно ухмыльнулся, выпрямился и отстранился. Орочимару устало приподнялся на локтях, подмечая ноющую боль в затёкшей спине и ногах, и лениво проследил за тем, как подтянувший приспущенные ранее штаны на место Мадара стянул с себя кофту, в которой ему стало жарко, отошёл обратно к дивану и рухнул на него, по пути схватив пачку сигарет Орочимару, где оставалась последняя, и его же зажигалку. К этому времени ветер вынес на улицу весь дым, и Учиха собирался восполнить эту недостающую часть их жилья. Орочимару сел и слез со стола. Ноги подкашивались, но ему нравилось это ощущение. Рубашка вымокла от пота и смялась, поэтому мужчина сбросил её на пол. Мадара равнодушно скользнул взглядом по его телу, на мгновение дольше задержавшись на выпачканных белым и липким бёдрах, с которых всё ещё текло ниже к коленям. - Вали в душ, - бросил Учиха почти довольно и усмехнулся. – Или тебе нравится так расхаживать в моё удовольствие? Орочимару вдруг осознал, что на нём всё ещё есть ошейник. Учитывая отсутствия на теле чего-либо ещё, кроме серёг, стало понятно столь явное довольство Мадары. Мужчина потянулся, чтобы снять удавку, уверенный в том, что след останется, и на работу придётся носить рубашки с высоким воротником и прятать всё за волосами. Взгляд Мадары опасно потемнел. Орочимару в сомнении задержал пальцы возле шеи, анализируя его состояние. Если сейчас он снимет ошейник – Учиха взбесится так, что мало не покажется никому. - Вали, - с нажимом повторил Мадара. – Не снимая. Орочимару пожал плечами и опустил руку, подметив краем глаза, что позже надо будет стереть белёсые следы с края стола. Учиха тихо и удовлетворённо рыкнул и, запрокинув голову, закрыл глаза. Орочимару вышел из комнаты и заперся в ванной. *Вокалист, автор текстов песен и фронтмен немецкой метал-группы Rammstein(скрытая реклама)