Мастер и не Маргарита

      Когда его пальцы, что нежнее шелка самого тутового шелкопряда, коснулись моего запястья, тонкого и костлявого, с обвивающими его узорами синих вен, я от неожиданности вздрогнул. Но не обернулся, ибо я не был напуган или удивлен, увы, нет! Моих эмоций давно не хватало на банальные переживания, я слишком погряз в этой рутинности, и бренность моего бессмысленного существования плотной усталостью осела на плечи... Легкое прикосновение стало подобно ожогу на моей болезненно-бледной, тонкой коже, и я одернул руку. Я так хотел уйти...       Молодой автор, чье перо поскрипывало при письме на пожелтевшей от времени бумаге, вывел размашистым почерком последние строки и глубоко вздохнул. Как же он хотел уйти...       Томас макнул пером в старую чернильницу, поднес его к рукописи, и жирная чернильная капля сорвалась с кончика, оставив уродливую кляксу вместо точки.       - Как ты безнадежен... - прошептал Томас самому себе, вырисовывая меланхолично из образовавшейся капли затейливый узор.       Он мечтал быть актером, дабы вызывать у зрителей все самые яркие и искренние эмоции, улыбками озарявшие их лица, но нет - судьба писателя, непризнанного мастера легла на его плечи.       В этом романе, который никогда не увидит свет и не будет оценен высшим обществом, как и обществом неблагородным, молодой Хиддлстон видел всю свою жизнь. Он очень не хотел бы подпускать к ней чужих, непосвященных, и оттого скрывал в подвале старого дома свое творение от посторонних глаз. И на пожелтевших страницах он создал своего героя, самого совершенного и самого отрицательного из всех, чтобы пороками своими он заполнял те пробелы, кои омрачали душу мастера, делая из нее материю неидеальную, неполную, одинокую...       - Ты мой спаситель, - шептал он и проводил дрожащими пальцами по бумаге, лишь смазывая строки. - Ты мой мученик, мой, мой...       Ты мой любовник! - хотелось вырваться криком из его груди, но даже в самых откровенных мечтах своих он не позволял разврату нарушить весь трепет своей безответной любви, что когда-нибудь обязательно бы сделал его герой.       Когда же ты заберешь меня? - в слезах, что увлажнили уголки покрасневших от усталости и муки глаз, молился Томас. Он так устал от одиночества, он так устал от боли непонимания, но Бог не слышал его, Он не давал ему покоя. И тогда...       - Я заключу! - озаренный внезапным решением, воскликнул пылко мастер, поднявшись из-за стола. - Я заключу сделку с Сатаной! Так будь же Ты, чья сущность темнее самой черной ночи, Ты, чья кровь подобна яду, Ты, чья добродетель имеет место быть в обмен лишь на душу, - бормотал Хиддлстон, опустившись на холодные половицы коленями и вознеся молебно ладони к ярко-красным языкам огня из печи, - забери ее! Забери! Я буду вечно твоим пленником! Но дай, прошу тебя, дай мне прожить ничтожные года на этой бренной земле с тем, о ком тоскует мое сердце...       Лишь грянул гром вдогонку за сверкнувшей молнией и сотряслись шаткие стены подвала. И понял мастер, что мольбы его были услышаны, и будет он любим своим героем.       Он вновь сидел за своим рабочим столом, выводя пером скрипучим по желтым страницам ненужные никому слова, что складывались в роман, длинною в жизнь. И тяжело вздыхал, уставший от нее.       Когда пальцы, что нежнее шелка самого тутового шелкопряда, коснулись его запястья, тонкого и костлявого, с обвивающими его узорами синих вен, он от неожиданности вздрогнул. И слабая, едва радостная улыбка коснулась тонких, обветренных губ, так и не целованных за все его года.       - Крис... - тихо шепнул он, не оборачиваясь. Том узнал эти прикосновения - они были подобно ожогу, оставлявшему следы, но нет, на сей раз Хиддлстон руки своей не отстранил. Он ведь так долго ждал своего героя.       Поднялся медленно, выронив из руки перо и плавно обернулся, встречаясь взглядом с ярко-голубыми, полными жизни глазами. Пухлые губы снисходительно улыбались ему, манили для поцелуя, и Томас, не боясь ожогов, провел подушечками холодных пальцев по нежным устам.       - Я так ждал тебя, - шептал мастер, чувствуя, как по скуле бежит горячая слеза, и как мягко ее стирает пальцами сошедший со страниц романа Крис, его Крис. - Мой спаситель... мой мученик, мой, мой...       - Твой любовник, - без тени смущения добавил мужчина, откровенно усмехнувшись.       Жгучий стыд окрасил щеки Тома в красный цвет, и огонек мечтательный блеснул в его серых глазах - о, Дьявол, как он мечтал!       - Пойдем, - настойчиво потянул его Крис за собой, лишь махнув свободной ладонью: и в один лишь миг плечи мастера окутал черный плащ, а стены подвала вдруг охватило пламя. Томас не испугался, только взгляд равнодушный скользил по горящим предметам, и чувствовал он, как становится свободнее с каждой секундой. - Пойдем, - повторил светловолосый искуситель, затягивая в огонь.       - Ты моя погибель, - улыбнулся слабо Хиддлстон, обреченно вздыхая.       - Нет... нет, я твой спаситель, - ответил Крис. - Не ты меня создал, мой мастер, но ты лишь знал меня с рождения. Сатана ждал тебя так долго, и столько тысячелетий я мечтал о тебе... и теперь мы можем быть вместе, но пойдем же со мной!       - Куда Он ждет меня? - следуя медленно и уверенно за героем, одними губами молвил Том.       - В свою свиту, подле Него и рядом со мной...       Идем, идем, мой мастер...