Кнут и пряник

«Однажды оступившись, ты можешь вновь встать на ноги и пойти дальше как ни в чем не бывало. Но если не поднимешься сразу, то канава, в которую ты случайно угодил, будет затягивать глубже и глубже. До тех пор, пока ты не забудешь, что существует поверхность и то, что нужно выбираться. Твоим новым миром станет эта грязь. Бывает и так, что ты знаешь о существовании света, хочешь выбраться и посмотреть, как же живется там, наверху. Но ты слишком глубоко, не в силах вырваться из цепких и липких лап. Поэтому ты начинаешь хвататься за все, что находится рядом. Пытаешься подняться за счет тех, кто только что оступился и все еще на поверхности! Но… Они не сопротивляются и вместо того, чтобы помочь тебе вылезть просто уходят на дно вслед за тобой, вдобавок придавливая своим весом, топя еще глубже, перекрывая путь к поверхности. Теперь понятно, что тебе не выбраться. Ты забываешь о том, что хотел к свету и уже по привычке хватаешься за тех, кто на поверхности. Знаешь, что они придавят тебя еще сильнее, просто надеешься, что будет не так одиноко… Но это не поможет. Ты там один. Навсегда. И самое страшное то, что ты смирился. Ты никогда и не видел света, никогда не оступался. Ты появился уже там. В грязи. Во тьме. На дне.» Он уже привык к этим черным простыням, этому полумраку и к ней он тоже уже привык. Женщина устало прикрыла глаза и сняла очки в тонкой серебряной оправе. Он не просто привык ко всему, что раньше ему казалось если не диким, то, как минимум, непонятным. Ему даже здесь нравилось, было комфортно и спокойно. Бережно прикрыв ноутбук, женщина убрала его на пол, рядом с кроватью, а сверху на компьютер опустились и очки. Ее черные длинные волосы, словно шелк, спускались по обнаженной спине. Такая бледная, почти прозрачная кожа… Она была прекрасна и он ничего не мог с собой поделать. Руки сами тянулись к желанному телу. С ним никогда не было ничего подобного раньше - плотские утехи отходили на задний план. Нет, он хотел ее. Хотел как никого другого! Впиться губами так, чтобы невозможно было дышать. Хотел ласкать ее тело, покрывая поцелуями грудь и живот. Хотел войти в нее и сделать полностью своей, навсегда. Чтобы в пылу страсти она повторяла только его имя, чтобы она тоже хотела только его! И в этом не было ничего удивительного. Но в отличие от других женщин, с которыми ему приходилось быть прежде, с ней даже легкие прикосновения имели свою прелесть. Просто провести пальцами по холодной коже, обнаженной спине. Просто приобнять за плечи и нежно прикусить мочку уха. Вслушиваться в ее спокойное дыхание, прячась в длинных волосах, пока руки медленно спускаются к бедру. Он любил ее. Любил так, как никого до этого. Любил в ней все, даже то безразличие к нему. Любил и понимал, что если скажет о своих чувствах, она уйдет, поэтому и пытался обманывать самого себя. - Что ты пишешь? – он и так знал, но не прекращал задавать один и тот же вопрос, надеясь, что ответ изменится. Надеясь, что она хотя бы приспустит перед ним маску. - Историю жизни, - когда женщина вот так вытягивалась на простынях, пряди волос сливались с черным шелком, а кожа казалась еще бледнее. Серо-голубые глаза безразлично смотрели в зеркальный потолок и чуть приоткрытые губы заставляли пульс мужчины учащаться. - Когда ты улетаешь? – он помнил каждую строчку, каждое слово из этой «Истории». - Через три часа, - она догадывалась, что он читал. - Значит, у нас еще есть время, - он навис над ней и, медленно спускаясь рукой от шеи все ниже и ниже, прошелся языком по ее сухим губам. Каждый раз, как выдавалась возможность, он вновь и вновь перечитывал «Историю». И каждый раз, когда видел ее после этого, пытался увидеть печаль в серо-голубых глазах. Пытался заметить одиночество в ее редких словах и грусть в движениях. Пытался разглядеть то, что она прятала между строк и заполнить пустоту… Но он ничего не видел, а она ничего не чувствовала. Это была не ее история. Это была не ее боль. Она никогда не хотела всплывать, никогда не жаждала света. Ей всего лишь хотелось быть ближе к тому, кто сделал ее такой. Это была история жизни того, кто ее утопил…