на забытом тобою отрезке

      На небольшом столике съемной квартиры лишь две чашки с уже остывшим кофе и книга. Ты увлеченно листаешь страницы, будто и не читая вовсе. Кажется, именно эту ты перечитываешь раз десятый и каждый из них будто ищешь что-то новое. Я слежу за длинными пальцами с уже несвежим маникюром и не замечаю, как ты отвлекаешься и внимательно смотришь прямо на меня. Поднимаю глаза, застревая где-то на полных губах, растянутых в отчего-то виноватой улыбке. Читаешь мысли.       — Уже есть какие-нибудь планы?       Моргаю. Немного растерянно смотрю в глаза, медля с ответом. Кажется, надеюсь, что ты продолжишь и мы вместе (на этот раз только вдвоем) сходим куда-нибудь. Как раньше.       — Пока еще не думала об этом, — отвечаю тише, чем нужно, и отхлебываю уже совершенно невкусный кофе.       — Артем должен позже зайти, — начинаешь осторожно, отодвигая книгу подальше, а меня будто током прошибает. Конечно, Артем. — Ты ведь не против?       Против, жестко, но лишь в голове, а на деле:       — Пусть, — выходит почти с идеальным безразличием. И ты веришь, тихо, но слышно для меня хмыкая, когда я иду к раковине мыть чашки.       Заплутавший на кухню Тимофей трется о ноги, выпрашивая что-то в очередной раз, хоть миска и пуста лишь наполовину. Беру кота на руки, почесывая за ухом, и не замечаю, как ты встаешь со своего места, подходя к нам и зарываясь пальцами в густую шерстку. Подушечки пальцев соприкасаются, и я невольно покрываюсь мурашками. Так сильно соскучилась по любым прикосновениям. Животное урчит, наслаждаясь лаской, и я готова начать подпевать ему, когда тонкие пальцы будто нечаянно проходятся по моему запястью. Дышать тяжелее, потому что так близко ты впервые за долгое время. Чувствую даже дыхание в волосах. Глаза не решаюсь поднять — боюсь спугнуть.       — Надеюсь, в этот раз ты ничего не учудишь, — ласково смеешься, а мне становится плохо, потому что ты наклоняешься совсем близко и трешься носом о мордочку кота, касаясь головой моей груди. Это не мне, это именно пушистой скотине, что в прошлый раз пометил ботинки твоего ухажера. А я сдерживаю улыбку, в тайне надеясь, что в этот раз Тимка пойдет ва-банк и все же насрет ему в обувь.       Он приходит часа через два. Когда я уже домыла полы в коридоре, а ты заканчиваешь прихорашиваться. Тимофей чувствует появление гостя заранее, поэтому начинает недружелюбно шипеть сразу после того, как я открываю дверь.       — Привет.       Киваю в ответ на широкую улыбку парня и беру кота на руки, поглаживая за ушком.       — Извини, еще пару минут, — ты быстро целуешь его в щеку и забегаешь в ванную. Мы же с Тимкой продолжаем внимательно следить за гостем. Парень мнется, не зная, куда деть взгляд. Он неловко кашляет и пытается хоть как-то начать разговор.       — С наступающим, — еще одна робкая улыбка. — Наверное, уже началась эта предпраздничная суета. Куча планов?       — Напротив, — хмыкаю и смотрю прямо в глаза. Тоже голубые. И чем его-то лучше для тебя? — Мои планы прямо сейчас прихорашиваются перед свиданкой с тобой.       Именно в этот момент тебе нужно было выйти из ванной. Парень смотрит удивленно — это первый раз, когда я говорю ему так много, а ты с предупреждением — после точно отчитаешь.       — Артем, подожди меня на улице, пожалуйста, — мягко улыбаешься ему и ждешь, пока за ним захлопнется дверь. Чтобы укоризненно покачать головой. — И что это было?       Несколько секунд смотрю на тебя. Красивая. Вот только для него все это. Меня снова тошнит.       — Ничего, — кидаю и разворачиваюсь, отпуская Тимофея. — Повеселитесь.       Закрываюсь в ванной, включая для вида воду. Дверь хлопает через несколько минут, а я сползаю на пол, кусая костяшки сжатых в кулак пальцев.       Этот праздник всегда был наш. Каждый день был только нашим до недавнего времени. Просто ты решила, что все это просто напускное. Будто мы приняли это за что-то другое. Это явно не про меня. И хочется смеяться до колики от столь жестокой непонятно чьей шутки. Влюбиться? О, боже мой, да где это видано? Глупой девчонке-то? Младше года на два? Черта с два!       Хочется вытащить из себя эту детскую наивность. Где-то в десять ушла моя вера в Деда с бородой, который якобы приносит подарки. Где-то в прошлом году умерла моя вера в это дерьмо на «л». А ведь раньше я была готова заглядывать тебе в рот. Повзрослела, наверное. Или пришлось повзрослеть. Ты — на третьем, я — на первом. И это кажется пропастью длиной в океан. И эту пропасть вырыла ты.       Заявляешься в полночь. Когда я уже нарядила одна елку (или попыталась — с Тимофеем больно не выйдет) и замариновала мясо. Скоро ведь праздник, пора начинать готовиться.       Слышу, как скрипит пол в коридоре, и сильнее хватаюсь за мокрую подушку. Полоска света на мгновение пробегает по постели, и я чувствую, что ты стоишь возле кровати. Матрас прогибается под твоим весом, и теплое тело прижимает сзади, забравшись под одеяло. Только сейчас понимаю, что не дышу. Пытаюсь притвориться мертвой, потому что это физически больно — чувствовать, касаться.       Тонкие пальцы почти невесомой ведут по ребрам, опускаясь все ниже и заползая под хлопковую ткань майки. Дышишь горячо в затылок и придвигаешься ближе, а я закусываю губу, чувствуя, как бегут слезы. Чертовски больно. До смерти больно понимать, что с ним ты можешь всегда, а со мной — лишь ночью.       — Малыш, — шепчешь и ласково целуешь за ухом, а я начинаю всхлипывать, не пытаясь скрыть. — Боже, малыш.       Переворачиваешь и сцеловываешь удушливые слезы, а я пытаюсь оттолкнуть. С меня хватит. Так больше не может продолжаться.       — Прекрати, — выплевываю, жадно хватая недостающий воздух. — Прекрати уже.       И ты знаешь, о чем я прошу, хоть и не произношу это вслух.       — Ты ведь понимаешь все, — голос дрожит. Совсем непривычно слышать эти неуверенные нотки. Внимательно смотрю на тебя, хотя в темноте ни черта не видно. А на щеку капает. Прижимаю к себе, заставляя уткнуться куда-то в шею. Это впервые, когда ты плачешь.       — Мы… расстались, — признаешься прерывисто, сжимая до боли в объятьях. А я продолжаю перебирать мягкие пряди, впитывая каждое слово. Гребанная надежда, уже, кажется, перезахороненная тысячи раз, оживает вновь.       — Я больше так не могу, — оставляешь беспорядочные поцелуи на шее и ключицах, а я рвано выдыхаю, не веря собственным ощущениям. — Я больше не смогла бы ему врать. И тебе тоже. Иссохшие бабочки в животе, которые зародились, кажется, слишком давно, снова бьются о стенки. От этого почти больно. И так запредельно хорошо.       Ты целуешь, целуешь так, будто это жизненно необходимо. И мне кажется, что я отброшу коньки прямо здесь. На мятых простынях.       — Что теперь? — решаюсь все же спросить, отбрасывая темные пряди назад.       — Не знаю, — отвечаешь еле слышно и целуешь. Так, как в самый первый раз.       Все станет ясно на рассвете. И я тяну ближе к себе, спуская с плеч тонкие лямки. У нас есть несколько часов, и я не хочу терять ни секунды на разговоры.       Пусть даже потом будет снова больно.