Восхитительная черная роза

Что же находим мы? В чувствах — страдания, В страсти — мученья залог бесконечного, В людях — обман. А мечты и желания? Боже мой! Много ли в них долговечного? Алексей Апухтин, «Жизнь»

      Отправляясь в путь, Геселин прихватила с собой почти четверть всех своих многочисленных нарядов. Перепало кое-что и Мидж: ей пришлись впору старые (то есть, вышедшие из моды) сапоги новой знакомой. Грейсон удовольствовался новыми, ни разу не использовавшимися ножнами для меча.       Также Геселин выделила отряду новенькую повозку, в которой, при желании, они с Мидж вполне могли бы разместиться на ночлег (но не Грейсон — ноги бы не влезли, а высунуть их из окна он вряд ли бы согласился). Двое бодрых лошадей тянули ее по степи, Грейсон сидел на козлах и правил, Мидж на верном Ясене, освобожденном от поклажи, скакала рядом.       — Кажется, отныне наше путешествие будет проходить с куда большим комфортом, — сказала Мидж, вспоминая тяжелую дорогу, что ей пришлось проделать из Бралентии до Межевых земель.       Заметно побледневшая Геселин высунулась из окна повозки, обмахиваясь платком:       — Если по-твоему это — комфорт, я даже не буду спрашивать, какого ты рода…       — Да уж не чета Вам, принцесса, — Мидж отвернулась, прижимая губы к плечу, чтобы смешок не вырвался наружу.       Она одобряла, что к ним теперь присоединилась Геселин, к тому же, красавица очень легко влилась в их с Грейсоном дуэт: мужчина и аристократка быстро нашли общий язык, словно кот и кошка, которым достаточно понюхать хвост друг друга, чтобы решить, нравятся они друг другу или нет. При этом, Мидж понимала, что, по сути, находится в компании двух людей, ни одному из которых до конца не доверяет. Но все же у них была причина находиться всем втроем вместе, а нужда испокон веков была способна сплотить лучше любых клятв. И душа Мидж теперь была спокойней, чем обычно.       Однако проклятие все еще вело ее, словно козу на веревке, вперед.       — Нам надо бы поспешить, — сказала Мидж, когда закат алой ниткой протянулся над землей.       — Это из-за твоей магии? — спросил Грейсон, обернувшись. Мидж кивнула.       Геселин снова высунула голову наружу. Закатные лучи изысканно играли на ее фарфоровых щеках румянцем.       — Почему ты не можешь снова сбросить магию на меня?       — Не смогу. Я попробовала вылечить тебя, и вне зависимости от того, получилось это или нет, повторно магия тебя просто не коснется. Но я не думаю, что в тебе был демон, нет. Я бы его ощутила.       Геселин печально покачала головой. То ли ее дурнота прошла, то ли изначально была наигранной, но теперь аристократка полсностью погрузилась в мысли. По ее глазам было видно, что какая-то идея мучит ее. Но девушка не спросила у своих спутников ничего.       — Так значит, у тебя всегда есть только одна попытка? — нарочито безразличным тоном подал голос Грейсон. Но Мидж показалось, что на самом деле, его до крайности волнует этот вопрос.       — А больше мне и не нужно. Ты видел меня в деле. Я бью без промаха. Моя магия настолько сильна, что почти обладает собственным разумом. Она знает, кто нуждается в излечении, а кто уже нет. Я могу насильно излить ее на выбранного мною человека, но нечасто. Это волшебство во мне — словно зверь, ждущий подношений в виде демонов. Если он долго не получает пищи, то может взбеситься.       Грейсон кивнул, глядя вперед, на дорогу, хоть пейзаж перед путниками не менялся с самого полудня.       — А твоя магия становится сильнее или слабее со временем?       — Она не меняется. Но если долго не давать ей выхода, начинает грызть меня. Именно поэтому я прошу поспешить — чтобы меня не схватило в дороге.       — Мы прибудем в следующее поселение, я думаю, через двенадцать-четырнадцать часов, если не остановимся на привал.       — Остановимся! — выкрикнула из недр повозки Геселин.       Мидж, тем временем поравнявшаяся с Грейсоном, с улыбкой покачала головой.       — Ох уж эти принцессы. Давай остановимся, как только окончательно стемнеет. Мы можем себе это позволить.       — Мидж, — откликнулся Грейсон, — как тебе живется с такой магической силой?       Девушка пожала плечами.       — Непросто. Но я приноровилась.       И она пришпорила Ясеня, вырываясь вперед, чтобы не быть обязанной отвечать на новые вопросы.       Когда компания расположилась на ночлег, Грейсон разжег костер. Геселин еще в городе запаслась углем, и теперь не было нужды собирать для огня ветки чахлых кустиков. Мидж вытащила из повозки одеяла, расстелила их на земле. Одеяла были куда мягче и теплей, чем та два рваных лоскута, которыми она привыкла укрываться на ночь.       — Что вы делаете? — спросила Геселин, — Можно же спать в повозке! Мы с Мидж легли бы на лавочки, а Грейсон — на пол, посередине.       — Мы не можем не нести вахту, — ответила Мидж, — да, пространство идеально просматривается со всех сторон, пока не наступила ночь, а потом мгла скроет от нас приближение и разбойников, и диких зверей.       — Да и я привык спать на свежем воздухе, — Грейсон ухмыльнулся, — к тому же, я так храплю, что вы просто не заснете.       — Да, — сказала Мидж, — подтверждаю, я уже насладилась.       Пока Грейсон расседлывал лошадей, девушки занялись ужином. У Мидж слюнки текли при виде того богатства, которое Геселин раскладывала на земле, извлекая из мешка. Мясо, рыба, овощи, фрукты, сыр… за время долгого путешествия Мидж нередко приходилось голодать, нередко — в течение нескольких суток, и теперь ощущение насыщения дарило ей непередаваемые по приятности чувства, сравнимые с влюбленностью и возвращением домой. Для айнианки это даже не было странно, тем более — стыдно, а вот уризенианки с их культом усмирения плоти ради высшей цели (и красоты, которая была второй благодетелью женщины, наравне с целомудрием) определенно осудили бы Мидж, поделись она с кем-нибудь своими переживаниями. Она сама мысленно порой стыдила себя за удовольствие от еды — в голове у Мидж жила маленькая уризенианка, плод ее прошлого, ее юношеских лет в монастыре. Девушки закончили раньше, чем Грейсон. Геселин закуталась в меха, а Мидж — в свою старую попонку. Жир с мяса капал на угли, шипя.       — Грейсон что-то долго там возится, — сказала Мидж.       — Что ж, это нам на руку, не так ли? Самое время спросить у тебя кое-что, подружка.       Мидж ухватила кусок, который, как ей показалось, прожарился, подула на пальцы, сунула в рот.       — Например, что?       Геселин пожала плечами, так что меха на них двинулись, соблазнительно оттеняя гладкость и розовость ее кожи.       — Так… Грейсон. Вы с ним в сношениях?       — Что? — Мидж чуть было не выронила от неожиданности кусок изо рта.       — Спите? О Уризен, о чем я спрашиваю.       — Нет, — Мидж продолжила жевать, но медленней, чем до того, — а что?       — Он… привлекательный.       Мидж не удержалась и расхохоталась. Она смеялась, пока не подавилась и не закашлялась. Геселин смотрела на нее, сдвинув тонкие бровки.       — Ты правда так думаешь? О, я верю, что у Грейсона богатый послужной список, но подозреваю, что там только трактирные девки, наивные пастушки, да, в лучшем случае, певички. Но ты… Я не думала, что ты обратишь на него внимание. Я понимаю, почему так неотразим был Айнар, ведь и ты наверняка подпала под его чары, не только я и многие другие, но что б так…       Геселин покачала головой, но не успела ответить — мужчина закончил ухаживать за лошадьми и присоединился к трапезе. Он точно так же, как до него Мидж, ухватил кусок, прожаренный, как ему показалось, и с видимым наслаждением целиком засунул в рот.       — Если хочешь знать, я не спала с Айнаром, — сказала Геселин, опустив голову. Она единственная не притронулась к еде, казалось, ее даже не волнует сочный аромат, — я любила другого. И из-за него подпала под проклятие, хотя думала, что это — дар.       Мидж вздрогнула. В другое время эти слова испортили бы ей аппетит.       — Я родилась и выросла в Атепатии, столице Эльзила. Вы знаете, это государство, исповедующее религию Уризена, Высшего разума, прославляющее систему, в которой у каждого — своя роль. Вы знаете, какая роль отводится женщинам? Будь красивой, отхвати муженька побогаче, потом — живи молча. И чем ты беднее, тем сильнее в тебя вдалбливается эта истина. Она прирастает к тебе, она покрывает тебя, как грязь, которой и без того много на твоих ногах до самых колен.       Геселин едва заметно дрожала, хоть и сидела к огню ближе всех.       — Мне повезло. Я попала на кухню к местному лорду. Это означало, что мне гарантированы, если я буду хорошо выполнять свою работу, кусок хлеба, крыша над головой, новый передник каждый день восславления Тириэля. Я должна была бы быть смиренна и благодарна, как того требует наша религия. Но я возгордилась и возжелала невозможного, как Лос*, и как он же пала и извратилась. Я влюбилась в сына лорда, и захотела непременно привлечь его внимание.       Мидж и Грейсон слушали, затаив дыхание. Они не забыли разделить оставшиеся куски, но не спешили их есть, внимая спутнице.       — И тогда, на свою беду, я встретила Айнара. Прежде, чем пожар моего сердца угас, прежде, чем меня постигла главная благодать нашей религии — разум. Я думала, что если стану неотразимо красивой, как дамы с картин, висевших в гостиной лорда — неестественно бледные, с немыслимым изломом бровей, с губами манящими, как мед, с глазами огромными и бездонными, с шеей такой изящной, что не существует в природе… Я надеялась, что молодой Фрутберт обратит на меня внимание, если я стану красивей. Видит Высший, я не была уродиной! Но… Вы же понимаете, мой нынешний вид…       Мидж и Грейсон не знали, как их спутница выглядела прежде, но сейчас она была не просто прекрасна — хороша нечеловечески. Словно Высшая, вышедшая из облаков или пены морской.       — Мы условились с Айнаром, что он зачарует меня так, что я буду не казаться — действительно стану потрясающе красивой. Цена тому — невелика. И побочный эффект… Тогда я подумала, что смогу обойтись без этого, — Геселин потребовалось сглотнуть, перевести дух, чтобы продолжать, — что ж, я думаю, вам стоит знать, особенно тебе, экзорцистка: я стала прекрасна, но бесплодна. И именно это я просила тебя излечить своими заклинаниями. Мидж округлила глаза. Она хотела сказать, что не уверена, помогают ли ее способности против чего-либо, кроме демонов, но тут Геселин вскочила, нервно засмеялась и, схватив Грейсона за заляпанную жиром руку, потянула на себя:       — И теперь я намерена проверить, хорошо ли твое мастерство!       И они вдвоем направились к карете. Грейсон шел медленно, но не даже не изображая, что он недоволен выпавшей на его долю честью. Геселин же дрожала от нтерпения. Мидж осталась у костра одна. Когда за ее спутниками закрылась дверь, экзорцистка качнула головой.       «Нет, я не хочу это слышать. Мне плевать на них обоих, но я не хочу их слушать.»       Она подхватила с расстеленного на земле одеяла свой меч и отошла на грань света, распространяемого костром. Глубоко вздохнула и начала отрабатывать фехтовальные приемы. Уже через минуту она полностью забыла о своих друзьях: тело вспоминало. Движение дарило радость. Для Мидж перестало существовать все, кроме ее самой и меча.       И все же, она одновременно следила, чтобы вокруг все оставалось неизменным. Она и тренировалась, и пребывала на вахте.       Как только дверь кареты открылась, Мидж мгновенно остановилась и спрятала меч в ножны, вернулась к костру.       Вышедший из повозки Грейсон сел у огня и закрыл глаза.       — Твоя вахта, — бросила ему девушка.       Когда Мидж проходила мимо него, Грейсон остановил ее, ухватив повыше колена. Улыбнулся, чувствуя под ладонью упругие мышцы, как твердый сыр, поднял глаза, исследуя живот Мидж: не такой идеально-плоский, как у Геселин — сверху вниз идут две рельефные линии, выдающие пресс вперед, над бедренными костями бугрятся внутренние косые мышцы.       — Я видел, как ты тренировалась.       И заметил, что у тебя во время движений колышется только грудь, больше ничего — и это привлекательно. Мужчина подумал это, но не произнес вслух.       Грейсон подумал, что рядом с ним находятся две женщины, изумительно похожие на статуи айнианских Высших, что он некогда видел в Межевых землях: белокожая, чернобровая Геселин, узкая, тонкая, словно росчерк, с миндалевидными светлыми глазами, ярко-алыми от природы губами, словно Айфе, сама ночь, а также холодная, неприступная зима, и юная, свежая весна. И Мидж, крепкая, женственная в самом древнем смысле этого слова, темноглазая, с золотисто-рыжими, осенними волосами: как ясный день, как дикий зверь, как жаркое лето и плодоносная осень, похожая на статуи Айне. Грейсон никогда не видел полулинормок, но подозревал, что они должны быть похожи на Мидж. Тогда как на полуцунцу скорее походила изящная Геселин. В прошлом Грейсон всегда выбирал таких, как Геселин — уризенианское общество превозносило их как красавиц, иметь таких дам в любовницах было престижно. И Геселин воистину была совершеннейшей из них, даже настолько, что захватывало дух, настолько, что казалась нереальной — словно выточенная из мрамора статуя, с идеальной фигурой без изъяна. Но однажды жизнь Грейсона изменилась, и теперь он предпочел бы Мидж — если ты силен, как линорм, и даже больше, тебе нужна крепкая девушка, с которой вы будете терзать друг друга в постели, как двое псов, пока не насытитесь игрой.       — Пусти меня.       — Если тебе неприятно, можешь просто сбросить мою руку, — Грейсон сжал пальцы сильнее, — ты ведь это можешь, не так ли? Оттолкни меня.       Мидж не шевельнулась.       — Что, я тебе нравлюсь? Ты в меня влюблена, поэтому не можешь?       — Нет, — глаза девушки сузились, — я в тебя не влюблена.       Да, мысленно согласился Грейсон, тут что-то другое. Другое. Но что?       — Если уж ты спрашиваешь, то сразу уясни, что и в перспективе я не намерена в тебя влюбляться, — нос девушки презрительно наморщился, — самой природе это было бы противно, змея и птица не сходятся в пару.       Грейсон рассмеялся. Слова Мидж не обидели его, не расстроили, но желание домогаться ее у него пропало. Пальцы разжались, ладонь стекла с ее ноги. Мидж отошла от Грейсона. У нее был выбор — остаться на открытом воздухе, в поле зрения Тигра, или идти в карету к Геселин, чтобы дышать воздухом, смешавшим испарения их с Грейсоном тел. И то, и другое было в равной степени неприятно Мидж. Она выбрала все же лечь спать под открытым небом: завернулась в плед на периферии зрения своего телохранителя, там, где проходила граница света. За спиной Мидж простиралась непроглядная тьма.