Нет, не все так просто

1943 год. Воздух был слегка влажный и свежий после дождя. На траве еще лежала роса, я полз медленно, держа перед собой винтовку. Прошло уже два года с начала войны, а я не знаю, что с моими женой и дочерью. Расставаться с Марьей было трудно: море слез, не хотела отпускать меня на фронт, но ничего не поделать. Дочка тогда еще у меня не родилась, хотел увидеть, да не получилось, и, наверное, уже и не получится. Слышал от солдат с моих земель, что деревню нашу бомбили после, почти никто не выжил. У меня комок в горле встал, говорить не мог. Товарищ письмо предложил на родину написать. Написал, и, слава Богу, дождался ответа. Жива моя Марья, да только надолго ли? Даже думать об этом не хочется, воюю-то ради нее только, да ради дочки. Никого не осталось, родители выйти не успели, как на их дом бомбу сбросили, а на месте том теперь яма глубокая: туда немцы людей сбрасывали, мертвых, наверное. Марьюшка переехала с дочерью к брату моему, после не знаю, что и как. Письма писал неоднократно, да только ответа все нету. Но просит сердце, чтоб живы-то были, да здоровы. Душа разрывается от одной только мысли об их смерти, но не отступлю, до конца стоять буду, победим мы этих немцев проклятых, но наших людей уж не спасти. Погиб товарищ мой – Володька. Хороший парень был, молодой, прям на руках моих и умер. Взрывом ногу оторвало, не было шансов уже на спасение. Терпел я тогда. Изо всех сил терпел, чтоб не казаться слабым, другим на посмешище себя выставлять. Только вот, если Марья моя погибнет, то тогда точно уже не стерплю, и так сейчас сердце болит, а после что будет… Трава под ногами хрустела и пригибалась к земле. Промок я до нитки, но делать-то нечего, разведчик все-таки. До немецкого штаба еще пол мили оставалось, да и то лесом идти. Дополз я до первого дерева, остановился ненадолго, отдохнуть. Винтовку положил подле себя, фляжку достал, сделал глоток. После решил дорогу проверить, нет ли следов каких. Русских-то сразу узнаешь, обувь одинаковая, а у немцев другая, вот и ищем, в каком направлении они продвигались. Взял я винтовку, на всякий случай, мало ли объявится фашист. Медленным шагом направился к тропинке, оглядываясь да прислушиваясь к малейшему шороху, чуть что - курок зажимаю. Деревья ветер качал, слышно плохо было, как кто-то сзади подошел и толкнул в плечо. Я-то солдат смелый, повернулся сразу, винтовку прижал к груди, стою. Предо мной застыл человек и говорит что-то на непонятном мне языке, сразу понятно – фашист. Я винтовку схватил, курок зажал, стрелять приготовился. Немец стоит, не двигается, только руку мне протягивает, мол – «Здравствуй». Я руку не даю, а стрелять готовлюсь. Неожиданно человек мне хлеб подает, а я два дня не ел. Живот от голода урчит, но к хлебу не прикасаюсь, вдруг отраву напихали. Жестом свободной руки показываю, чтоб сам откусил. Он не понимает сначала. - Откуси, - говорю. – Первым откуси. - Поньял, русский солдьят, - отвечает тот, с акцентом. Берет булку, кусок отламывает и съедает. - Zu trinken ist, des Soldaten?* - спрашивает. Я головой киваю, дескать «Да, есть». Фляжку ему подаю, а винтовку еще сильнее зажимаю. Глотнув воды, протягивает мне обратно ее, благодарит. Слышу шорох из-за кустов. Оборачиваюсь. Вижу, лейтенант наш стоит, рукой к себе манит, и палец к губам прикладывает, как бы говоря «тише». За ним Петр стоит, винтовку заряжает. Поворачиваюсь к немцу. - Спасибо, - говорю я. Отворачиваюсь, к своим идти собираюсь. Вдруг раздается выстрел. - Эй, малой, - подзывает лейтенант. – Скорей сюда. Я на немца смотрю, а тот уже к земле приник. Подхожу к нему, протягиваю фляжку. - На, держи, немецкий солдат, на память обо мне, - говорю, чтоб сгладить вину свою, что не поздоровался. Он глаза поднимает, да на ногу показывает. Вижу, рана большая. В горле пересыхает: как-никак, не убил меня солдат, а я защитить его не смог. Глаза его еще оживленно смотрят по сторонам, но в них уже нет той задоринки, которая была, когда ко мне подошел. Нервно пытаюсь нащупать пульс, трогая пальцами сначала запястье, потом шею. Прикладываю голову к груди, надеясь услышать биение сердца. Вместо этого – тишина. Пальцами закрываю веки. - Да отойди ты от него, - слышится раздраженный голос лейтенанта. Аккуратно кладу голову немца на землю. Позади слышатся шаги. Обернувшись, вижу, что лейтенант и солдаты уходят, оставляя меня одного. Он останавливается, кричит мне: «Ну, ты скоро?». Далее бесшумно уходит вслед за солдатами. Я еще минуту смотрю на бездвижное тело, терплю. Положив руки немца ему на грудь и сунув в ладонь фляжку, покидаю его, догоняя солдат. - Надо было и тебя вместе с ним прикончить, - бросает он. – Предательство это, солдат. - Он мне еды дал, - отвечаю я. - Мне без разницы, что он тебе дал. Это был последний случай, который я видел. В следующий раз грохну на месте! Сердце бешено колотится в груди, перед глазами белая дымка, но, несмотря на это, продолжаю идти за остальными. - Да ладно ты, Васёк, это он шутит, - пытаясь меня поддержать, говорит боец. Я не отвечаю, просто молча следую за ними.