Эпилог.

Прошло два года... В доме Веры Николаевны ничего не поменялось, все по-прежнему Василий Львович рассказывал свои смешные, придуманные истории членам семьи, родственникам и близким друзьям; все так же звучал смех Людмилы Львовны; все так же весела и задорна была младшая сестренка Анна. Все то же. Только нет его. Того, кто так самозабвенно любил, забывая про себя. Кто отдавал всю душу, не требуя взамен абсолютно ничего. Тот, чьим смыслом была сама любовь как светлое, чистое, глубокое чувство. После смерти этого чудака Пэ Пэ Жэ княгиня Вера не могла забыть, не могла не думать о нем, сколько бы ни старалась. Ее терзало отвратительное чувство вины, тяжелым камнем ложилось на душу, изматывало женщину, вызывало редкие, но самые искренние и горькие слезы. На дне ее сознания устойчиво укрепилась мысль о том, что это она является причиной смерти. Ей казалось, она сделала что-то ужасное, разрушила нечто внеземное, что-то такое, что делало мир чище, ярче. Вера была несчастна. Ее муж понимал, в чем дело, он пытался разговаривать с ней, помогать. Он не дурак, он все понимал. Но ничего не помогало. С каждым днем княгиня все больше и больше уходила в себя, замыкалась. Мрачнее и мрачнее делались ее прекрасные некогда глаза. А ее разум разъедало ядовитое чувство, убивало ее изнутри. Чахла Вера Николаевна, ходила как во сне по дому, уже ничем не занимаясь, ничего не желая. Тише и тише билось ее сердце, а жизнь угасала в этом теле. Осколок былого величия, лишь своя собственная тень, кромешная тьма сердца, поражденная смертью самозабвенной любви какого-то маленького, но в то же время очень большого человека. В тот день ее печальные глаза, подернутые грустью, смотрели куда-то вдаль, не отражая серой картинки за окном. Там был дождь. Такой холодный, навевающий одиночество и тягостные раздумья. Княгиня тяжело вздохнула, приложив ладонь ко льду промерзшего стекла и прислонившись к нему лбом. Ее дыхание оставляло на стекле мутные пятнышки, которые тут же таяли, становясь все меньше и меньше, а потом и вовсе исчезая. Ее руки казались сейчас особенно тонкими, да и сама она выглядела теперь болезненно худой в этом одиноком холоде маленькой комнатушки. Мгновение, и Вера Николаевна упала на пол. Бежали слуги, посылали за врачом, обливали княгиню водой, пытаясь привести в чувство. Но врачи не успели. Лишь потом, ближе к вечеру, они сказали, что то был сердечный приступ. Сердце бедной женщины не выдержало таких тяжелых и туманных раздумий, такой невообразимой, удушающей печали. Все плакали. Кладбище. Читает какую-то молитву священник и плачет небо холодными, крупными каплями осеннего дождя. Черные платья, костюмы, шали. И лишь на ее, Веры Николаевны, губах играет улыбка. Едва заметная, но самая искренняя улыбка за последние два года. Что, милая, теперь ты счастлива? - тихо шепнул муж, пряча мужские слезы в широкой ладони. Все уже ушли, лишь он стоял рядом с холодным гранитным надгробием. По его плечам бил дождь. А она улыбалась. Мужу, небу, деревьям, дождю. Всему миру. А где-то далеко, как будто перенимая всю боль и одиночество, накопленное в душе женщины за эти смертельно долгие два года, где-то кто-то играл мелодию. Ту самую. Вторую сонату Бетховена.