***
Путь в автобусе до отеля проходит так, будто Яспера вытащили из его собственной жизни, а потом промотали кадры с этой небольшой поездкой: весьма унылая картинка складывалась, хотя кто-то умудрялся веселиться, разглядывая что-то в телефоне или болтая с теми, кто сидел по соседству. Себя голкипер тут не видит, и его искренне радует этот факт. Когда Силлессена выбрасывают из «кинозала», он уже плетётся с небольшой спортивной сумкой, набитой всем необходимым для того, чтобы не пришлось выходить на поле в балетной пачке, к своему номеру. Помещение встречает его спёртым воздухом – порождением аномально знойной для западных европейцев погоды за окном и того, что кое-кто забыл открыть форточку перед отъездом. Дышать тяжело, с каждым новым вздохом в лёгкие будто забивается по ниточке тёплый шерстяной свитер, смоченный в курином бульоне, – такой жар разливается по всему телу. Неприятно. Яспер вспоминает прохладное лето Амстердама и совсем по-идиотски радуется тому, что они скоро вернутся домой. Он садится на кровать, которая бесшумно прогибается под весом его тела. Хорошая вещь. Чуть ли не единственная хорошая вещь в Бразилии. Перед взором возникает бутылка виски, трясётся из стороны в сторону, да так элегантно, что на несколько мгновений кажется, будто она красуется перед голкипером. Только потом до воспалённого сознания доходит, что она делает это не самопроизвольно, а прямо из-за стеклянного сосуда, наполненного такой рыжей жидкостью – почти как цвета их сборной – доносится лаконичный вопрос: — Будешь? Яспер окончательно обмирает. В голове стадом зебр проносятся предложения, подгоняемые огромными, как глаза удивлённого Месута Озила, вопросительными знаками. Где взял? Как пронёс? В заднице что ли? Почему делится? Вопреки полосатой чёрно-белой фурии, отчаянно ворошившей его мысли, вратарь принимает равнодушный вид и кивает, будто делает соседу одолжение тем, что сейчас надерётся с ним в щи. Или в стельку? Или в стельку в щах? Неважно, впрочем. Он немногословен, крайне немногословен. Он строен, достаточно высок. Он обладатель светло-русых волос, глаз такого чистого янтарного цвета, несколько пижонского западноголландского акцента и классных яго… плеч. Силлессен не любит долгие паузы в разговорах, но молчание не угнетает, если один из молчащих чем-то занят: например, достаёт бутылку и стаканы. Такие успокаивающие, обнадёживающие действия. — За наше будущее третье место, за будущее чемпионство немцев и за разодранный в кровь анус аргентинской сборной, — скороговоркой проговаривает вратарь, едва пальцы чувствуют холод стакана, такой контрастный в сравнении с окружающей жарой, напоминающей бабушкин свитер и лекарство от простуды. Они чокаются, выпивают. Температура тела, кажется, подскакивает, и алкоголь бьёт в голову, как в набат. — Джоэл? — Да? — Яспер ушами ловит моментальный ответ, глазами – вопросительный взгляд собут… собеседника. — Просто хотел убедиться в том, что тебя так зовут. Мало ли, — голкипер совершенно по-дурацки улыбается и разглядывает рыжую, почти ржавого цвета жидкость, болтающуюся на дне стакана. — Нравишься ты мне, Джоэл. После этого пьяного признания, как и после гола Родригеса, ничего не происходит. Потолок не обрушивается им на голову, предварительно сбросив с себя солёную белизну; бутылка виски не трескается, впиваясь прозрачными неровными осколками во все открытые участки тела; в окно не влетает Магнето из «Людей Икс», убивая вратаря ударом двух металлических шариков в голову. Джоэл не бросается к нему в объятия, в ответ шепча слова о взаимности чувств. Не находит губы Яспера почти вслепую, не накрывает их своими. Не садится поверх его бёдер, стаскивая с себя тренировочную футболку, обнажая накаченный торс. Не ведёт рукой по линии резинки шорт, запуская пальцы... В общем, всё идёт не так, как планировал голкипер. Неловко улыбнувшись, он мотает головой, мол, забудь, что это я, в самом деле. Берёт в руку бутылку и наполняет стакан до краёв. Как сказал кто-то там умный: «Виски убивает печень, но всё равно это лекарство». И верно. Нужно больше виски. Больше любви. Больше чего угодно. И чем больше, тем лучше. И раз второго сегодня не досталось, то первое Силлессен получит сполна.Часть 1
1 августа 2014 г. в 18:29
Когда по сетке ворот проходит рваная волна от четвёртого забитого мяча, когда толпа людей с лицами в сине-белой краске почти синхронно поднимается вверх, издавая неосознанные, почти животные крики, ничего не происходит. Земля не расходится под основание глубокими неровными трещинами, раздвигаясь и обнажая таящуюся в глубинах магму; с небес не спускаются представители высших сил, грозно, неумолимо смотря на виновника начавшегося апокалипсиса, готовясь прикончить его на месте; в конце концов, никто не простреливает ему висок. Только сердце так больно и тяжело ухает вниз, что хочется самому застрелиться.
Яспер сосредотачивает взгляд на тугом переплетении белых нитей в воротах, всё ещё стоя на четвереньках, не в силах оправиться от болезненного шока. Поза у него, впрочем, весьма удачная, учитывая то, как он провёл эту серию одиннадцатиметровых. То, как он провёл предыдущую серию одиннадцатиметровых ещё там, в «Аяксе». То, как он провёл все серии одиннадцатиметровых в своей жизни.
Он не должен был стоять на рамке в этот раз. В основное время – да, но не в серии пенальти. Не тогда, когда на кону стоял выход в финал турнира. Нужно было самому попросить замену, как угодно её вымолить, объясняя столь резкую перемену настроения после четвертьфинала и «я хочу быть номером один в сборной, а не «тем парнем, вместо которого вышел Крул и вывел Нидерланды в следующий раунд». Поздравляю, Силлессен. Теперь ты «тот парень, который не отразил ни одного пенальти аргентинцев, шлак, да ещё и плакса». Слёзы ощутимо жгут щёки, и от этого становится ещё больнее.
Газон спокойного тёмно-зелёного цвета кажется кислотным, почти выедающим глаза, а крики с трибун на мерзком слуху, неблагозвучном то ли испанском, то ли португальском заливают уши, и хочется поскорее спрятаться от этого всего, забиться куда подальше, лишь бы никого не видеть и не слышать. Вернее, чтобы его никто не видел и не слышал. Хотя, кажется, после этого грандиозного провала тренеры и в клубе, и в сборной без посторонней помощи переведут его в ранг «невидимки». Почему? Ну, так кажется. Потому что сейчас это самая большая трагедия в жизни. А люди склонны преувеличивать многие вещи и события, поддаваясь веянию момента.
Зато сейчас можно упасть почти навзничь, роняя голову на сложенные руки в так и не снятых вратарских перчатках. Зато можно рыдать взахлёб, объясняя это тем, что проиграна очень, очень важная игра, а то, что ты не умеющий брать под контроль свои эмоции несдержанный нытик, совершенно тут ни при чём. Зато тебя до сих пор не пристрелили, а значит, может, лет через восемь ты вновь будешь вызван в сборную на турнир. В качестве третьего вратаря, правда.
Это странное состояние, будто всё движение, вся шумиха на какое-то время прекращается. Словно ничего вокруг нет, только помещение с мягкими белыми стенами, не пропускающими посторонние шумы и таких же посторонних людей. Болезненный, истеричный анабиоз.
Когда чья-то сильная рука крепко хватает Яспера за плечо, дёргая на себя, отрывая от земли, ему кажется, что его только что вывели из комы. Или всё-таки решили пристрелить.
Братское объятие капитана и успокаивает, и несколько отрезвляет. Да, они всё ещё на стадионе, вместо мягких белых стен – полосатые ряды бьющихся в экстазе болельщиков, приветствующих своих героев, которые сыграют в финале. От одного незамутнённого горечью поражения взгляда аргентинского голкипера – глаза в глаза – живот скручивает болезненный, уже не адреналиновый спазм. Яспер поспешно отворачивается, будто стараясь раствориться во всё ещё обнимающем, успокаивающем его капитане. Сейчас можно быть слабым.
Ощущение того, что его вот-вот отпустит эта жуткая боль, исходящая от игроков «Оранье», от болельщиков этой сборной, улетучивается, стоит Робину, ещё раз дружески похлопав вратаря по плечу, уйти к совсем приунывшему Снейдеру. Всё – обида, желчная горечь, злоба на самого себя – обрушивается новой сокрушительной волной, настоящим смертоносным цунами, против которого не хочется идти, наоборот, появляется желание поглубже вдохнуть солёную воду, протолкнуть её в лёгкие, лишь бы поскорее избавиться от тяжести земных неудач. Но океан, чьё побережье недалеко от города, сегодня необычно тих, уже несколько дней там царит штиль; на стадионе же только реки пота и тоненькие струйки крови. То, с чем они отвоёвывали путёвку в финал. То, что оказалось напрасной жертвой.
Ноги опять плохо, очень плохо держат Яспера, но он не может себе позволить умирать на стадионе во второй раз. Если он упадёт с высоты собственного роста, отскребать его будут долго. Неудобно, наверное, вытаскивать мягкое, свежее мясо из частых узких промежутков между жёсткими травинками искусственного газона.
Путь до раздевалки напоминал заплыв в молочном озере, когда над ним висит такой же молочный туман, густой и вязкий, по консистенции напоминающий очень-очень мягкое желе, неторопливо забивающее дыхательные пути. Да, с такой манией к больным ассоциациям впору покупать целый дом с мягкими стенами и добрыми санитарами. Они бы его любили, наверное.