Дивный мертвый мир

В баре «Коленная чашечка», как всегда, орет музыка. Здесь не услышать даже собственных мыслей. Но какой мертвец захочет их слушать? За ребра оттаскивая друг друга от инструментов, не все из которых есть у живых, скелеты и не успевшие еще разложиться трупы играют песни собственного сочинения – до Земли эти безумные мелодии и мощные звуки дойдут только через полвека, когда человечество дорастет до уровня своих почивших представителей. Многие мыслители сравнивали взросление человека с прогрессом человечества: сейчас, кажется, отдельный человек снова вырвался вперед. «Дьявольская у вас музыка», – ежится умерший пару дней назад старичок. Его слова еще подхватят пару поколений спустя, хотя сейчас вокруг и смеются: до встречи с дьяволом здесь никто еще не дожил. В сторонке сидит бывший бармен: то ли его подкосила отвалившаяся пятка, то ли вторая старость подкралась. Как-никак, не первую сотню лет уже таскает по свету свои голые кости. С него-то все и начиналось. Мертвецы, которых что-то удерживало на земле, находили друг друга по звону кладбищенских колокольчиков да по еле слышным веселым ритмам, которые трупы начинали выстукивать на гниющем дереве гробов, когда тление и трупные черви выедали им все мозги. Сначала просто разговаривали: после парочки десятилетий смерти, оказавшейся вдруг неполной, страшно радовались каждой живой – или хотя бы бессмертной – душе. Кто-то не мог умереть, потому что не все еще сделал, не все долги отдал, не отомстил собственному убийце. Другие искренне думали, что, совершив преступление или наложив на себя руки, не заслуживают ни света, ни покоя. Были и такие, кто просто-напросто не верил ни в какое другое будущее. Кому можно было помочь – помогали всем скопом и не без зависти смотрели, как остатки плоти превращаются во что-нибудь более конструктивное: цветы, бабочек или просто золу, на которой потом что-нибудь вырастет. Кто уже не мог уйти – оставался и открывал для себя вечную дружбу. Разок воскреснув, обратно уходили уже редко – и почти всегда очень быстро, через десять-двадцать лет, не распробовав по-настоящему вкуса мертвой жизни. Бармен помнил такие случаи наперечет, но – видимо, став уже немножко сентиментальным – снова и снова вспоминал почему-то одну и ту же историю: о романтичной девочке, живом пианисте и трупном черве. Эмили хорошо помнили все, кто умер при королеве Виктории. Давно стерлось из памяти имя лорда, из-за которого она к ним присоединилась – а славно они тогда расправились с мерзавцем! – но девочку со своенравной кистью все вспоминали с улыбкой. Да, она не была создана для этого мира, где бросались веселиться, очертя то, что еще осталось от головы. Да, она верила в настоящую любовь – и ведь почти ее добилась! В любом здоровом обществе должны быть не только старики, но и дети – Эмили подобралась к этой роли ближе всего. Бармен поднял голову – нет, не показалось, кто-то играл Грига, выжимая из дохлой, как и все здесь, пародии на синтезатор что-то вроде проникновенности и настоящего чувства. Кто бы это ни был, он, наверно, скоро уйдет – и, чем черт не шутит, может даже родиться заново. Так и не добравшись до небесного судии, наверняка бармен ничего не знал, но мог поклясться, что кое-кого из здешней публики доставал из гроба как минимум дважды. Возможно, под старость все лица кажутся одинаковыми и все поющие голоса сливаются в один хриплый ор.