Память — это то, что заменяет мне вид из окна

Теперь труднее дышать не с каждым проходящим мимо днем, а с каждой минутой, секундой, пролетающей мимо. Время, будто издеваясь, тянулось медленно, усиливая давление на нервы и легкие. Ненависть, которая, вроде как, по сценарию должна была исчезнуть, вбитая в голову сильными резкими ударами, только разгорелась, вспыхнула с новой силой. Сила была у ненависти. Но не у Локи. Все, что у него сейчас было, помимо ярости, это клетка. Камера, замкнутое пространство. Выбраться не было возможности. Он пробовал, он знал. И все, что ему оставалось, это ждать. Ждать смерти. Муравей снова нашел свой сапог. По прибытию в Асгард Локи был приговорен к смертной казни. Иронично звучит - смертный бог. Но Асгардцы так не считали. Все, как один, жаждали смерти, убийства, линчевания трикстера. Это даже льстило Богу Лжи. Он любил, когда на него смотрят. Мысль о публичной расправе вызывала улыбку. Нет, ухмылку. Нервную, до скрипа в зубах, ухмылку. Она исчезла, когда в темнице показалась знакомая фигура. - На огонек зашел, Тор? Смех. Безумный, неуместный, переливами разлетающийся по коридорам. - Я ведь предупреждал тебя, брат. Локи мгновенно вскочил с места и прильнул к прутьям решетки. Глаза бешено бегали из стороны в сторону, от былого хладнокровия не оставалось и следа. Тор нахмурился: - Ужасно выглядишь. Снова смех, резко, неожиданно. Блондин поежился, не в силах наблюдать за тем, как его брат, очевидно, сходит с ума. - Это от недостатка общения, Тор. - Локи обнажил зубы в улыбке, которая подчеркнула морщины и темные круги под глазами - Полагаю, ты чувствовал бы себя лучше, ожидая расправы в темной камере, а? - Ты знал, на что шел, брат! - басом, пытаясь хотя бы сейчас что-то объяснить, рычит Тор, и подается вперед, упираясь руками в решетку. В ответ молчание. Локи разворачивается, но уже медленно, и отходит вглубь камеры. Его практически не видно, только ломкие очертания и тени, и те благодаря горящим в коридорах факелам. - До сих пор ты зовешь меня братом, а, Тор? Тебя за это не повяжут? - совершенно спокойно и холодно, будто его подменили, спрашивает Локи. - Глупец. - пауза, для того, что бы проглотить ком, застрявший глубоко в горле - Я никогда не откажусь от этого, потому что все время, что я себя помню, я провел рядом с тобой. Смешок. Мягче. Не так пугающе. И Локи меняет тему. - Как дела на воле? Расскажи. Мне, правда, интересно. Тор молчит. Он не может понять, чего хочет добиться его брат. Просто молчит. - Ничего не изменилось? - Локи продолжает, зная, что еще долго Тор будет молчать. - А у меня было много времени для воспоминаний. Хотел сравнить прошлое с настоящим. Не поможешь? Тишина. Локи вздыхает. Не тяжело, скорее, демонстративно. - Жаль. Знаешь, Тор... Память заменяет мне вид из окна. - Локи замечает, как его, вопреки темноте, сверлят свинцовым взглядом, и снова улыбается, а в голосе растет напряжение. - Я помню все, все до каждой минимальной подробности, до каждой детали. Каждое слово, каждое действие, мельчайшие нюансы, Тор. Я помню их. Вместе с напряжением растет и тон. Локи говорит громче, Тор невольно, и вовремя, отскакивает от решетки, когда сын Лафея резким прыжком бросается на нее, впиваясь руками в железо. - И я уже все продумал. - после этой фразы голос срывался на хрип и крик. - Каждого из вас, жалкие мрази, я заставлю плясать в агонии! Вы будете умолять меня о пощаде, но пощады не будет! Вы сдохнете, ты сдохнешь, братец! А я буду смотреть на то, как вы запутываетесь в собственных кишках, захлебываетесь в крови! Ты и твои дружки, вы поплатитесь за то, что сделали со мной! Локи выдал это все на одном дыхании, и Тору, первый раз в жизни, стало по-настоящему страшно. Не от угроз и живописных картин насилия, а от того, во что превратился его брат. Тот, который был рядом с ним с самого детства. Он изуродовал себя изнутри, его ненависть поглотила его с головой. Громовержец не нашел в себе сил ничего ответить на это. Ничего, кроме: - Мне жаль тебя, брат. Он удалился практически так же незаметно, как и пришел. А Локи не издал больше ни звука, поглощенный своей яростью. И все, что ему оставалось, это ждать.