Дар Шочипилли

      Крепки были сладостные объятья Шочипилли. Даже руки и ноги двигались с трудом, скованные его властью. Зато разум пребывал в радужной эйфории. Владыка цветов не жалел красок: потолок и стены убогой хижины покрывали чудесные узоры, сменяющие друг друга по воле божества, дым, наполняющий помещение, приобретал различные оттенки, а грусть и тоска в душах пленников развеивались, как только те ощущали себя у порога прекрасных садов.       Без этого наркотического дурмана реальность оказывалась слишком мрачной и жестокой. Пленников держали в жалкой лачуге, почти не кормили, но зато щедро снабжали опьяняющими напитками. Участь схваченных была предрешена: в назначенный час ацтеки взойдут на храмовую пирамиду, чтобы уйти оттуда к богам. Уготованных в жертву не воспринимали как воплощенных небожителей, не одевали в богатые одежды, не создавали им жизнь, подобную царской, как это было принято у самих мешика, но все равно они были довольны такой судьбой. Должны были быть довольны. Смерть на алтаре являлась великой честью, такая гибель представлялась даже более почетной, чем на поле боя. Пленники станут даром богам. И не важно, кого местные жрецы будут призывать в своих молитвах, ацтеки знали: их примут свои боги. В далеком Теночтитлане родные прольют слезы, оплакивая столь раннюю кончину, но в этих слезах будет радость и гордость.       Захваченные не пытались бежать. Они покорились воле своих богов и теперь лишь ждали великого часа, коротая время в объятьях владыки цветов и забвения. Иногда их выводили во внутренний двор. Но ни сил, ни желания совершать лишние движения у пленников не было, они рассаживались в тени стен и бездумно смотрели перед собой.       Так проходили дни, сливаясь в поток, переплетенный фантастическими галлюцинациями, когда уже нельзя было понять, где иллюзии, навеянные прекрасным Шочипилли, а где – бренная реальность.       Когда дурман немного ослабевал, Ксипил останавливал взгляд на резной деревянной решетке, за которой дежурил единственный стражник. Хижина-темница располагалась прямо на главной площади города, и воспитанник тельпочкалли мог видеть сходящиеся к центру улицы, округлые дома знати, расположившиеся по периметру, и роковую лестницу храма, по которой скоро потечет его кровь. Разноголосица города не затрагивала сознания молодого человека, язык все равно не был ему знаком, но когда жрецы затягивали священные песнопения, несвойственная гимнам ацтеков плавная мелодичность заставляла прислушиваться.       Жизнь чужого племени шла своим чередом. Площадь перед главным храмом редко оставалась безлюдной. Хаустеки по-варварски не признавали одежды, но с удовольствием украшали тела татуировками, расписывая торс и конечности. Вид мужских обнаженных тел снова и снова заставлял Ксипила вспоминать оставшегося на родине возлюбленного.       Только мысли об Ицтли заставляли пленника горько сожалеть о своей участи. Он пытался смириться с тем, что больше никогда в образе человека не увидит упрямого Обсидиана, не сможет заключить в объятья и подарить хотя бы один поцелуй. Мечты и воспоминания порождали жгучую боль, и тогда Ксипил хватался за пьянящий дар бога и пил до тех пор, пока не переставал что-либо понимать. Однако дорогой образ безжалостно приходил к нему во сне и мучил там, дразня и что-то обещая.       В полубреду воспитанник воинов шептал строчки, посвященных Ицтли стихов, путая и переставляя слова, но боль все равно не желала утихать. И тогда измученный молодой человек молил богов быстрее свершить его судьбу и оборвать жизнь, чтобы иметь возможность на быстрых крыльях колибри помчаться к храму, где несет службу несговорчивый Обсидиан.       Время от времени, под воздействием милосердного дурмана Ксипилу казалось, что он слышит дорогой голос, то зовущий, то вопрошающий, но молодой человек не давал себя обмануть, воспитанник жрецов не мог здесь появиться. Эта уверенность помешала Ксипилу проявить должное внимание к прорвавшемуся сквозь наркотическую пелену шепоту, и он бы так и остался глух, если бы в дополнение к словам его внимание не привлекли брошенным куском лепешки.       Пленник перевел взгляд на решетку входа и не поверил своим глазам. Со странными украшениями в спутанных волосах, полностью обнаженный, но разрисованный татуировками, там стоял Ицтли. Ксипил медленно поднялся с пола и двинулся к двери, опасаясь спугнуть неожиданное счастье. Достигнув решетки, пленник вцепился руками в резное дерево, а взглядом – в обожаемый образ.       – Слава богам, ты жив, – прошептал Обсидиан.       – Слава богам, они исполнили просьбу, о которой я не смел даже подумать, – тихо проговорил в ответ Ксипил. – Самое прекрасное видение из всех возможных.       Ицтли кинул встревоженный взгляд в сторону. В этот момент его сотоварищ уговаривал охранявшего пленников хуастека что-нибудь купить, тем самым отвлекая на себя внимание. Ксипил этого не видел и, судя по блаженной улыбке, плохо понимал, что реально, а что нет. Обсидиан стиснул его руки и заговорил быстрым жарким шепотом:       – Наша армия почти достигла города. Завтра – день, назначенный Уицилопочтли для битвы.       – И боги послали твой дух, чтобы он принес мне эту радостную весть, – кивнул пленник. – Благодарю. Слава небесным владыкам, слава храбрейшему Уицилопочтли. Я верю, враг будет разбит.       – Я не дух и не видение. Боги воззвали ко мне и заставили прийти. И я пришел, чтобы умолять: отложи встречу с властителем солнца, задержись на земле.       Лицо Ксипила утратило благостное выражение.       – Ты просишь меня о таком? Просишь ослушаться их воли? Странное видение… Не обман ли ты? – пленник даже отшатнулся. – Пойти наперекор воле богов? Пренебречь оказанной мне милостью? Они готовы меня принять. Они распахивают мне объятья. Сам Шочипилли заверил меня.       – Я очень виноват, – снова жарко зашептал Обсидиан, – и перед ним, и перед тобой. Я не верил, сопротивлялся и смог услышать призывающий голос слишком поздно, когда беда уже постигла тебя…       – Не грусти, мой безжалостный нож, – улыбнулся Ксипил. – Ты ни в чем передо мной не виноват. Таково решение богов. Впереди – радостный конец мимолетной земной жизни. Я бы предпочел кремневый нож в твоей руке, но это была бы слишком великая милость. Поверь, я не посрамлю твоих теплых чувств, не отдамся в руки чужих прислужников. Я сам оборву свою жизнь, чтобы продолжить дарованный мне путь к солнцу.       – Не делай этого, – с болью в голосе почти простонал Ицтли. – Останься в этом мире. Изведай вкус первой победы, раз уж довелось испить яд поражения. Я знаю, что прошу слишком много. Поздно ко мне пришло прозрение. Но ты еще можешь все изменить, еще можешь вернуться домой, покрыв себя славой.       – Зачем, упрямый дух? Ты меня не ждешь, а без этого… И кто я, чтобы спорить с богами? Они оказывают мне милость, призывая к себе. Ни о чем ином я не должен думать, но… не смог. Признаюсь, я мечтал о тебе. Жалел, что не увижу. Теперь же, – Ксипил улыбнулся еще шире, – боги подарили мне бесценное видение. Теперь я взойду на вершину еще увереннее.       – Есть другой путь, – Ицтли бросал все более встревоженные взгляды в сторону стражника и сотоварища. – Возьмись за оружие, докажи богам, что еще можешь приносить им не только свою кровь. Захваченные тобой пленники искупят вину ослушания. – Охранявший ацтеков воин начал терять интерес к беседе с лжепродавцом, и Обсидиан был вынужден заговорить быстрее. – Ты не прав. Я не дух и не видение. Я сам пришел к тебе. Оставил храм и мечты о черном тильматли жреца. Дал воле прекрасного Шочипилли проникнуть в сердце. Я хочу вырвать тебя из плена и вернуть себе. Себе! Понимаешь?       – Ицтли, – восхищенно прошептал Ксипил и осмелился протянуть сквозь решетку руку, чтобы коснуться плеча возлюбленного. – Как была бы прекрасна жизнь, если бы могла так сложиться.       – Может. Пока армия будет биться, я прорвусь сюда с отрядом… – и тут гневный оклик охранника прервал жаркую речь переодетого лазутчика и заставил того отпрянуть. – Возроди в себе дух воина, – прошептал Ицтли на прощание и скрылся в толпе.       – Прорвешься… – пробормотал пленник, возвращаясь на место, – и будешь потом всю жизнь презирать меня за то, что я не внял воле богов. А если они еще и обрушат на тебя свой гнев? Нет, холодный упрямый нож, мой путь теперь только на вершину храма, а оттуда – к солнцу.       Остальные узники, убаюканные сладкими грезами Макуильшичитля, не обратили внимания на тихий страстный диалог, за исключением одного. Он не был мешика, Ксипил считал его тотонаком или чичимеком, и в любом случае дикарем, хотя тот и мог изъясняться на науатль. Варвар внимательно следил за переговорами через решетку, а затем подсел к воспитаннику тельпочкалли, когда тот вернулся на место.       – Какую весть принес торговец? – тихо поинтересовался чужеродец.       – Победную песнь Уицилопочтли, – нехотя ответил Ксипил, закрывая глаза и борясь с сильнейшим желанием скрыться от боли сожалений в садах Шочипилли.       – И когда мы услышим эту песнь? – не отступал варвар.       – Когда солнцу будет угодно взойти. Только не нам об этом беспокоиться. Она будет звучать уже не для нас.       – Тогда торговцу не за чем было бы приходить, – заявил дикарь.       Ксипил открыл глаза и недовольно посмотрел на собеседника.       – Боги избрали для нас иной путь. Прими его и гордись.       – Ни ваши боги, ни боги этих голых дикарей надо мной не властны. И я не думаю, что торговец призывал тебя к смирению.       – К чему бы он ни призывал, я сам знаю, как следует поступить, – раздраженно заявил последователь Тескатлипоки и снова закрыл глаза, не желая далее поддерживать разговор.       Дикарь отступил, но сделал свои выводы.       Следующее утро началось с самой прекрасной песни, которую только доводилось слышать воспитаннику воинов – гула раковин, возвещающих о начале атаки. Где-то на равнине сошлись две армии. Свирепые хуастеки, не щадя ни себя, ни врага, рвутся в бой, пренебрегая всякими доспехами. Их тела еще блестят от масел и пота, но скоро будут блестеть от крови. Боги ацтеков получат славную добычу, живительная чальчиуатль наполнит все жертвенные чаши до краев.       Измученные пленники улыбались, представляя эти благостные картины. Пусть боги отняли у них оружие и право сражаться, подарив иную милость, но сердца наполнялись радостью от мыслей, что соплеменники смогут одержать очередную великую победу.       Однако враг не желал сдаваться, не желал принять волю ацтекских богов, не веря в них. Свирепые хуастеки решили вымолить помощи у тех, кому поклонялись. Несколько воинов и жрецов явились в хижину, где держали уготованных в жертву, и принялись опаивать их очередным одурманивающим зельем. Большинство пленников принимали напиток добровольно, тем же, кто сопротивлялся, насильно вливали его в горло.       Ксипил, желая сохранить волю, чтобы самому отправиться к богам, приняв чашу, лишь сделал вид, что пьет. Варвар, заметив его хитрость, поступил так же.       Жрецы затянули молитвенные песнопения, дожидаясь, пока отвар окончательно отнимет у пленников возможность и желание сопротивляться. Ксипил умело делал вид, что поддается дурману, подвывая и раскачиваясь в такт музыке. Снова донесся далекий гул раковин. Хуастеки заспешили. Пленников даже не стали связывать, иллюзорные путы Шочипилли должны были держать их достаточно крепко. Уготованных в жертву одного за другим вывели из хижины и, словно стайку беззаботных неразумных собачек, погнали к пирамиде.       Пересекая площадь, Ксипил заметил, что она безлюдна, а выходящие на нее улицы перегорожены бревнами, петлакали, камнями и даже лодками. Воспитанника воинов это несколько удивило, особенно то, что одна улица все же осталась свободной.       «Напрасно они надеются противопоставить это воле богов», – подумал последователь Тескатлипоки, а потом поднял глаза к солнцу. Теперь ему нужно было думать только о вечности.       У самого подножья одурманенную группу остановили. Жрецы пропели полагающиеся молитвы, после которых пленников опять заставили пить зелье, тягучее, словно кровь. На этот раз совсем избежать возлияния не удалось. Хотя Ксипил и смог большую часть отвара оставить во рту, не проглатывая, все же попавшая жидкость, стала быстро овладевать разумом. Ноги и руки потяжелели, зато улеглись тревоги. Молодой человек вместе с остальными покорно шел туда, куда их толкали, а именно на самую вершину пирамиды.       Подъем давался нелегко, но храм хуастеков не мог сравниться с великими творениями мешика ни мастерством, ни размером. Ступеней было гораздо меньше, но и они вознесли уготованных в жертву над всеми иными городскими постройками, давая полюбоваться страной, ради благополучия которой схваченные идут на смерть.       Пока жрецы пели последние гимны, а помощники мазали пленников синей краской, Ксипил с тоской смотрел туда, откуда несся шум битвы. Сражение происходило слишком далеко, и даже с верхней площадки храма мало что было видно, лишь клубы пыли и мелькание знамен. Сердце пленника грела надежда на то, что боги оценят доблесть ацтеков и подарят им заслуженную победу, и Ицтли… вернется в драгоценный город, ведя за собой не одного пленника. Девы будут бросать ему под ноги цветы, а Сакнайт… Ксипил стиснул зубы и повернулся в другую сторону. Только мысли об упрямом Обсидиане заставляли его противиться выбору богов. Срок жизни хотелось продлить, хотя бы на несколько дней, чтобы снова насладиться близостью, жаром и страстью… но нет, впереди последний полет, а там…       Молодой человек незаметно отходил все ближе к краю площадки, и у него была возможность заметить, что единственная свободная улица, ведущая на площадь, перекрыта со стороны пересекающих ее переулков. Более того, с высоты храма Ксипил разглядел плетеные заслоны на крышах домов и в перегороженных проходах, а так же прячущихся за ними хаустеков. Сомнений не оставалось, враг приготовил ловушку. Вот только для кого, ведь армии бьются совсем в другой стороне? Неужели?..       Боевые раковины не трубили, и о том, что нечто приближается, говорили лишь клубы пыли и топот ног.       Сердце взволнованно забилось в груди, казалось, что оно догадалось раньше, чем одурманенный разум смог разобраться в происходящем. В самом конце странного пылевого облака мелькнуло знамя из перьев, и Ксипил перестал сомневаться, он узнал сочетание цветов. Это был сигнальный флаг разведчиков!       «Отряд, о котором говорил Итцли, – вспыхнуло в голове готовящегося к встрече с богами. – Неужели и ты там, холодный нож?       И мысль о смерти стала еще невыносимее. Уготованную богами вечность хотелось отринуть с мольбами сжалиться и дать хотя бы день отсрочки.       Ксипил не мог отвести встревоженного взгляда от приближающегося отряда.       Появление ацтеков для защитников города не стало неожиданностью, врага явно ждали, и именно для него была устроена ловушка.       Не подозревая о западне, мешика мчались вперед, как всегда стремясь овладеть сердцем города – главным храмом. Хуастеки, зная обычную тактику противника, готовились к встрече, ловко заманивая ацтеков в расставленные силки, предоставив якобы свободный проход к центральной площади. Перед отрядом разведчиков Ксипил рассмотрел несколько местных воинов, несомненно, только изображающих паническое бегство, чтобы увлечь захватчиков за собой.       Обуреваемые жаждой победы завоеватели мчались вперед, быстро приближаясь к черте, за которой уже не будет спасения. Воспитанник тельпочкалли видел, как зашевелись скрывающиеся за плетеными стенками хуастеки, готовя оружие. Однако теперь Ксипилу должны были быть безразличны дела земные, боги увлекали его на иной путь, вечность звала в свои залитые солнцем просторы, но он, жалкий, обуреваемый страстью человечишка, всем существом желал отвергнуть великий дар владык мира. Безучастно смотреть на то, как соплеменники погибнут от рук коварного врага, было выше его сил, а тем более если Ицтли…       Зарычав от злости и отчаянья, последователь Тескатлипоки схватил жертвенную чашу, наполненную тлеющими углями, и постарался забросить на тростниковую крышу храма. Далеко не все головешки долетели, но суматоху это вызвало немалую. Дикарь, только и ждавший от Ксипила какого-нибудь сигнала к действию, поступил точно так же со второй чашей. Иссушенное солнцем прикрытие дома бога охотно поддалось силе жара и задымило.       Объединив усилия и пользуясь быстро нарастающий паникой, беглецы кинулись на воинов, стараясь завладеть их копьями. Схватка не на равных не только грозила оборвать жизни дерзнувших сопротивляться, но и отнимала драгоценное время, ведь отряд мешика мчался прямо в коварно расставленную ловушку. Ксипилу не удалось обезоружить своего противника, но он смог столкнуть его с лестницы. С громкими криками хуастек покатился по ступеням и уже не смог встать. Дикарю повезло больше, он вырвал у одного из охранников макуавитль и несколькими взмахами заставил отступить жрецов и воинов, попытавшихся предотвратить побег.       Воспитанник тельпочкалли снова бросил встревоженный взгляд в сторону улицы, готовой стать роковой. Разведчики, практически не встречая на своем пути сопротивления, быстро приближались к месту засады, преследуя мнимых отступающих.       Ксипил ринулись вниз, дикарь тут же поспешил следом. Несколько брошенных им вдогонку копий не достигли цели. Кто-то кинулся в погоню. Жрецы осыпали нарушителей ритуала проклятьями, и спешно занялись тушением быстро набирающего силу пожара.       Пленники бежали, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, ежесекундно рискуя сорваться вниз, но боги даровали им удачу. У самого подножья пирамиды путь беглецам преградило распростертое тело едва живого воина, сброшенного Кспилом. Теперь последователю Тескатлипоки без труда удалось завладеть копьем поверженного. Ступив на утоптанную землю площади, не сговариваясь, дикарь и ацтек устремились в разные стороны, каждый преследуя свои цели.       Путь Ксипила лежал к организованной хуастеками ловушке.       – Храм горит! – кричал он при этом, что было сил. – Храм горит! Город пал! Город пал!       Всем было известно, что сожжение главного храма означает победу богов захватчиков над местными властителями. Ксипил очень надеялся, что в пылу боя не удастся быстро разобраться в том, кто и как сжег святыню, и все примут это как свершившийся факт, означающий поражение защитников. Вот только ожидавшие врага в засаде не поддались на хитрую провокацию, зная, что единственный прорвавшийся отряд ацтеков, сейчас перед ними. Тем не менее, появление молодого человека, что-то кричащего соплеменникам, вызвало легкое замешательство и дало храбрецу еще несколько драгоценных мгновений.       – Засада! Здесь засада! Назад! Назад! – кричал воспитанник тельпочкалли, со всех ног влетая в узкий коридор улицы.       Кто-то из хуастеков не выдержал напряжения ожидания, и мелодично просвистевший в воздухе дротик впился Ксипилу в спину ниже лопаток. Пока не ощущая боли и не осознав, что произошло, молодой человек продолжал стремительный бег навстречу соплеменникам. Для него сейчас было важно только одно: не дать упрямому Обсидиану оказаться в руках врага. Все мысли, чувства, силы, желания сконцентрировались только на этом. Даже дурман напитка был вынужден отступить под напором рвения к главной цели.       – Назад! Назад! – не умолкал Ксипил, пытаясь указать копьем самый верный путь к отступлению.       Еще находясь на вершине пирамиды, он заметил, что второй от площади переулок, выводящий на соседнюю дорогу к площади только перегорожен плетеным ограждением, воинов противника за ним не было.       Защитники города, поняв, что их план раскрыт, решили действовать и попытались захлопнуть ловушку, хотя противник еще не достиг места главного сосредоточения их сил. В ацтеков полетели стрелы, копья и камни. Хуастеки, прятавшиеся в переулках, оставили укрытия и ринулись на врага, перекрывая улицу как впереди, так и сзади. Отряд разведчиков поднял щиты, но размещавшиеся на крышах домов дикари, обрушив на врага настоящий град из стрел и камней, все равно наносили немало ран.       Продвижение ацтеков приостановилось, им пришлось принять бой.       Раненному Ксипилу удалось добраться только до группы заманивающих в ловушку хуастеков. Ударив копьем одного из них, воспитанник тельпочкалли рухнул без сил.       Услышав в пылу прорывающего броска до боли знакомый голос, Ицтли сначала решил, что ему почудилось. Он не имел права в те мгновения покинуть строй, не имел возможности остановиться и осмотреться, но встревоженное сердце забилось так, что ноги понесли его вперед еще быстрее и увереннее. Выпускник кальмекака решил, что таким образом сами боги поддерживают его отвагу. Дорогой голос вещал, что храм уже горит и город пал, но ведь этого не могло быть, потому что они, как специально посланный отряд, еще не достигли пирамиды. Однако донесшееся известие о засаде Обсидиана серьезно насторожило, он дерзнул на несколько мгновений нарушить строй, чтобы посмотреть, что происходит впереди. И только тогда, увидев мчавшуюся им навстречу одинокую человеческую фигуру, понял, что все реально, а впереди не кто иной, как Ксипил. Видел Ицтли и как того поразило копье. В тот миг Обсидиану показалось, что сражен он сам и даже успел умереть от отчаянья, потеряв того, кто был так дорог. Но Ксипил продолжал бежать, а отряд атаковали сразу со всех сторон. Враг появился из неоткуда и принялся яростно уничтожать захватчиков.       Пользуясь тем, что нападение отменяет приказ придерживаться дисциплины строя, Ицтли, пренебрегая всякой осторожностью, вырвался из группы атакованных и врезался в гущу нападающих. Он крушил мечом направо и налево, стараясь нанести как можно более серьезные раны с одного удара. Вопреки всем правилам бывший служитель храма не пытался захватить пленников и не щадил их жизни, для него сейчас было важно только одно – как можно быстрее добраться до Ксипила.       Прорыв одного воина среди общей агонии боя был не слишком важен, поэтому, когда Ицтли покинул место основной схватки и устремился вперед, стараясь не ввязываться в серьезные поединки, его не слишком упорно останавливали, оставляя на усмотрение атакующих сверху.       Малый чимальи защищал голову и плечи прорвавшегося, но все остальное оказалось под ударом. Камни несколько раз поразили спину, и стрелы оставили немало порезов. И все же упрямый Обсидиан добрался до поверженного возлюбленного. Тот едва дышал и уже находился на грани сознания.       – Ксипил! – все волнение, вся страсть излились в одном коротком возгласе.       Несмотря на летящие сверху стрелы и камни, бушующее совсем рядом кровопролитное сражение и близость незадействованных в схватке вражеских воинов, для Ицтли были важно добиться от раненного хотя бы одного взгляда, чтобы тот знал, что не покинут, чтобы не поддался силе, увлекающей его в небытие. Пришлось даже стиснуть плечо раненого.       Воспитанник тельпочкалли приоткрыл глаза.       – Ксипил!.. Держись! – выдохнул Ицтли.       С трудом приподняв одной рукой, Обсидиан потянул раненого в сторону домов. И то ли грозный Уицилопочтли смилостивился над уже доказавшими свою храбрость, то ли прекрасный Шочипилли поддержал тех, кто покорился его воле, но именно в этот момент, когда молодые люди были наиболее уязвимы, ацтекам удалось прорваться ближе к площади и отвлечь внимание врага на себя. Под прикрытием соплеменников Ицтли смог дотащить выпускника тельпочкалли до одной из хижин. Ввалившись внутрь, он уложил раненного у стены и прикрыл циновками.       – Я вернусь, как только смогу, – жарко прошептал Обсидиан. – Умоляю, дождись.       – Ицтли, – прохрипел Кспил, собрав остатки сил. – Второй поворот от площади… там их нет… прорвитесь там.       – Хорошо. Дождись меня! – бросил воспитанник кальмекака и выбежал на улицу, чтобы снова оказаться в гуще сражения.       Отряд разведчиков сильно теснили. Хуастеки, занимавшие позиции на крышах у самого выхода на площадь, спустились вниз и вступили с нападающими в ближний бой. Силы мешика таяли. Израненные и уставшие они продолжали отчаянно сражаться, но победа ускользала из их рук. И тут, завладев знаменем и раковиной, Ицтли затрубил сигнал перегруппировки. Удивленные воины обернулись на звук, а самозваный знаменосец стал отчаянно размахивать разноцветным полотнищем, указывая новое направление атаки. Командир отряда сомневался лишь несколько мгновений, но, решив, что это достойный выход из ситуации, устремился к перегороженному плетеным заслоном переулку. Остальные разведчики последовали за ним.       Общим натиском довольно хрупкая преграда была быстро сметена, штурм укрепительного завала тоже прошел успешно, и захватчикам удалось прорваться на соседнюю улицу. С оглушительным боевым кличем хуастеки последовали за ускользающим неприятелем. Те, что были внизу, попытались атаковать с тыла, те, что еще оставались на крышах домов, выходящих на соседнюю улицу, кинулись на другую сторону, оставшимся не удел на хижинах с противоположной стороны улицы, пришлось спешно спускать и бросаться в погоню.       Несущегося во всю мощь врага уже было не остановить. Словно бурный водный поток, мешика совместным ударом опрокинули завал, оберегающий проход на площадь, и вырвались на свободное пространство. Крыша храма к тому времени полыхала вовсю, столб сизого дыма возносился высоко вверх, возвещая о падении святыни.       К моменту, когда ацтеки достигли подножия пирамиды, все уготованные в жертву пленники были мертвы, тела растерзаны, а каменные чаши полны кровью, но и это не спасло город от поражения. Местные боги были посрамлены. Разведчикам только оставалось подняться на верхнюю площадку пирамиды и взять в плен перепачканных кровью жрецов и стражников, чтобы принести их в жертву уже на своих алтарях.       Сражение, проходившее на подступах к городу, было остановлено, о чем известил всех гул боевых раковин. Правитель хуастеков, скрепя сердце, подчинился воле богов и признал поражение. Во главе делегации из жрецов и полководцев он вступил в стан врага, чтобы договориться об условиях сдачи города.       Полностью овладев храмом и связав пленников, разведчики протрубили свою песнь победы, закрепляя право власти над новой территорией. Еще совсем недавно преследовавшие их свирепые хуастеки, стискивая от негодования зубы, сложили оружие, и тоже были связаны и поделены между членами отряда. Утвердив свое верховенство, захватчики поспешили к оставленным на роковой улице соплеменникам. Кого-то нашли еще живым, а кто-то уже ушел, чтобы стать спутником орла. Ицтли, пользуясь предоставленной свободой действий, тут же кинулся в дом, где оставил Ксипила. К его великой радости тот еще был жив, хотя и крайне слаб.       Вместе с другими ранеными, Ксипила на покрытых плащами обломках плетеных заграждений перенесли в другую хижину, расположенную ближе к храму, туда же обеспокоенный Обсидиан привел одного из лекарей. С особого разрешения главы отряда Ицтли остался рядом с ранеными, помогая тиситлю. На его плечи легло разведение огня для приготовления снадобий, доставка воды для промывки ран, помощь в перевязке. Когда же лекарь завершил все основные процедуры и перешел к чтению длинных молитв всемилостивейшим богам, прося излечить храбрых сердцем, Обсидиан сел рядом с Ксипилом и незаметно положил руку ему на плечо. Выпускник тельпочкалли, перевязанный и напоенный целебным отваром, казалось, спокойно спал.       В городе еще усмиряли недовольных, воины пользовались последней возможностью захватить пленников из числа сопротивляющихся; повсюду слышался плач и причитания женщин. И только Ицтли, вопреки всем обычаям, не желал участвовать в окончательном дележе славы и почестей, потому что свой главный трофей он уже отвоевал.