Плацебо

      Он снова пришел. Понадобилась всего одна просьба, намек, чтобы он сорвался и оказался рядом. Каждый раз она обещает себе, что именно этот станет последним — их отношения были неправильными.       А разве в ее жизни хоть что-то правильно? Разве она подходит под формат чего-либо нормального ?       Возможно очень давно у нее и был шанс на адекватность, но этот шанс благополучно покатился к Мордреду — не по ее вине, ей хотелось так думать.       Положило ли это начало всему или же стало следствием ее ошибок, симптомом ее испорченности, а не первоначальной причиной: в этом даже она сама не в силах и не в состоянии разобраться.        О, Мерлин, да похуй.       Шлепок. Еще один более сильный. Щеку нестерпимо жжет от крепкой пощечины, а она лишь шипит как кошка в ответ на эту отрезвляющую боль.       — Блять, — громкий гортанный стон вырывается глубоко из груди, когда он в очередной раз жестким толчком входит в ее тело.       — Ты снова думаешь, — зло выплевывает он ей в лицо. Мозолистыми пальцами крепко обхватывает подбородок, заставляет смотреть глаза в глаза, делает еще несколько резких толчков где-то глубоко внутри. — И думаешь не о том, сука, не о том.       — А о чем, — вдох, стон и довольная усмешка: вновь вывела его из себя, — мне думать?       Он грубо впивается пальцами в ее бедро так, что после обязательно останутся синяки. Сжимает сильнее, безмолвно, намеком приказывая сильнее раздвинуть для него ноги и закидывает одну себе на поясницу.        — Можешь подумать о моем члене внутри себя, — его дыхание рваное и срывается, когда он увеличивает темп, — а не о той хуйне, что застряла в твоей башке. Сейчас мне не интересны твои самокопания.       — Они никогда…тебе…не интересны, — дыхание сбилось.       — Тсс… — Он звонко шлепает девушку по ягодице. Кожа горит, она вскрикивает и подается ему навстречу, послушно насаживаясь глубже.       Наступает тот момент, когда она позволяет ему делать со своим телом абсолютно все, что ему захочется: позволяет оставлять синяки и отметины на нежной коже, потому что это единственное, что ей сейчас нужно и единственное, чего она действительно желает. За этим он и здесь, за этим она всегда зовет его, и только за этим он приходит — вытрахать всю дурь из нее, выдолбить под корень все дерьмо из ее головы, которым она из раза в раз наполняется в промежутках между их встречами. Гребаный замкнутый круг: невозможно с ним и никак без него.       — Еще, еще, черт, еще, — жарко выдыхает девушка в чужие губы. Впиваясь ногтями в лопатки парня, оставляет красные болезненные борозды на бледной мужской коже вдоль линии позвоночника.       Такой горячий и принадлежащий только ей. Пусть лишь на этот момент, большего ей и не нужно, если уж совсем откровенно.       — Попроси как полагается, котенок, — прохрипел он, обхватив ладонью ее горло, изредка надавливая сильнее, чтобы прервать поступления кислорода, от чего ее легкие начали гореть как в огне.       — Иди на… — попыталась ответить девушка, но парень особенно сильно сжал ее шею, от чего она буквально потеряла голос: обрывок фразы вышел непонятным тихим сипом.       — Я не слышу, попробуй еще раз, — его хватка ослабевает, и она, наконец, с шумом втягивает спасительный воздух через режущую боль в горле.       Его рука медленно скользит с шеи по ключицам, по груди, задевая напряженный сосок, вниз по поджимающемуся животу, задерживается на лобке. Его пальцы так и не достигают места, где сейчас нужны больше всего.       Он не прекращает остервенело двигаться в ней, громко шлепая яйцами по ее заднице, доводя до исступления. Дикий контраст между болью, нехваткой кислорода и ослепительным наслаждением, когда ноги начинает бить неконтролируемая мелкая дрожь. Удовольствие на грани.       — Прошу, — шепчет, как в бреду, сдавшись — пожалуйста, дай мне…       Но он, как назло, лишь тянется к ее губам, пытаясь поцеловать — она же, на удивление резко, закрывает чужой рот ладонью и отталкивает его лицо от себя. Он не сопротивляется, знает, что она не целуется, и это так забавно. Хотя время от времени все равно пытается засунуть свой язык ей в рот: играть против ее правил — его любимая часть игры.       — Черт, отвали от меня с этой херью, я не этого просила, — хлопок: ослабевшей рукой она ощутимо залепила ему прямо по раскрытым губам.       Трахаться — трахается, а вот поцелуй для нее — нечто особенное, наполненное настоящими чувствами, чистое — она не заслужила, она — не для этого: у всех свои странности.       В ответ парень недовольно рычит и впивается зубами в ее шею, тут же проводя языком по месту укуса, но боль от отметины все равно чувствуется: так ярко, что измученное тело почти бьется в долгожданном экстазе. Почти! Этот дьявол будто чувствует тонкую грань, останавливается и издевательски медленно выходит из неудовлетворенной девушки, напоследок проводя кончиками пальцев по мокрой щели, собирая смазку.       — Будь хорошей девочкой, открой рот. — И она послушно размыкает губы. А он дразнит: обводит их контур влажными пальцами перед тем, как погрузить их внутрь, касаясь языка огрубевшей кожей.       — Теперь оближи. — Как верная собачонка, она вылизывает хозяйскую руку, оставляя напоследок несколько легких поцелуев на теплой мужской ладони.       — Послушная девочка, — довольно прорычал парень, — ты заслужила кончить, малышка. Встань на четвереньки.       Из последних сил с глухим отчаянным стоном она переворачивается на живот, упираясь локтями в кровать. Комкает в руках влажную от пота простынь и оттопыривает задницу вверх.       — Черт, — колени разъезжаются, и это не самое грациозное, что она делала в своей жизни, но как же на все плевать, когда единственное, что важно — долгожданный оргазм.       Медленно, издевательски медленно мужчина гладит ее волосы, распутывая пальцами спутавшиеся пряди, нежно массирует затылок, параллельно с этим наматывая локоны на свой кулак. И больно дергает, тянет на себя. Девушке приходится максимально откинуть голову назад и прогнуться в спине до хруста костей.       Она почти срывается на крик, как гребаная банши, когда он вновь неожиданно ожидаемо резко входит, раздвигая мокрые складки горячим твердым членом; двигается быстро и жестко — именно так, как она и мечтала; его пальцы наконец касаются клитора — сначала легко поглаживая, порхая по нему, после — с большим усилием надавливая, массируя все быстрее с каждой секундой.       — Кончай, малышка, — ей хватает только его приказа и пары особенно глубоких толчков, чтобы что-то внутри стянулось в узел, задрожало в спазме и будто взорвалось, а перед глазами заплясали разноцветные точки от перенапряжения. Девушка без сил падает грудью на кровать.       Парень доводит себя до пика рукой почти сразу после, пачкая спермой ее ягодицу. Ложится рядом и довольно лыбится, от чего мгновенно становится похож на мальчишку.       — А говорила, что больше не позовешь, — рассмеялся он, показывая белые зубы. — Как была лгуньей, так ей и осталась, Грейнджер.       — Уже начинаю жалеть об этом, Малфой, — и снова врет. — Заткнись.       Парень на удивление, действительно, покорно замолкает, давая ей время отдышаться и прийти в себя. Лишь только тянется за салфетками к прикроватной тумбочке, чтобы вытереть белесые, мутные следы своего недавнего удовольствия с ее задницы. Как заботливо, чтоб его.

***

      Ванная комната. Струи горячей воды, бегущие по идеальному в его глазах женскому телу — Драко наблюдал эту картину уже десять минут, все еще оставаясь, как ему казалось, незамеченным. Плавные изгибы, округлые бедра, небольшая аккуратная грудь и огромное количество отметин на бледной коже — засосы там, где его губы касались ее, синяки, где он сжимал и касался руками.       Умел ли он быть нежным? Да, бесспорно умел. Но не с ней: с ней — никогда, она бы и не захотела подобного, почему — не его дело, ему плевать — она позволяет ему трахать ее грязно и жестко — так, как ему нравилось больше всего: для другого — есть другие.       Мерлин, кто во всем этом гребаном мире мог подумать, что Драко чертов Малфой так болезненно сильно возбудится от созерцания обнаженного тела грязнокровки? Хотя зачем спрашивать: наличие чистой крови не делает его слепым, а Грейнджер объективно — привлекательна.       Но еще больше его завели эти чертовы отметины на ней; вернее — знание, что их оставил именно он: иллюзия, будто она хоть немного принадлежала ему.       — Так и будешь там стоять? Либо присоединяйся, либо уходи, — Гермионе хотелось бы, что бы фраза звучала с тем же желанием, которое она все еще испытывала к этому слизеринцу сейчас, но вышло до боли безразлично.        Она хочет, чтобы он остался. Почему тогда звучит так, будто хочет чтобы он ушел?       — Не хочу мыться в кипятке, — ответил парень, но все равно пошел в сторону девушки, ступая босыми ногами по холодному кафелю. Драко обхватил Гермиону поперек талии, привлекая к себе — подальше от струящейся в душе воды, вдавливая в свое тело, прижимая ее задницу к своему паху.       Ее макушка была на высоте его подбородка — он зарылся носом в ее влажные непослушные волосы, вдыхая остаточный аромат шампуня. Его любимый запах — корица и груша: Грейнджер пахла как гребаный десерт.       — Вернись в кровать, к черту душ.       — Хочешь второй раунд? — Гермиона потерлась ягодицами о полувставший член, но в голосе проскользнула какая-то обида. Обида?        Какого черта?       — Хочу второй и третий, — прохрипел разгоряченный Драко, обдав горячим дыханием ее шею. Его пальцы огладили живот девушки, пробежались вниз по тазовой косточке, перешли на бедро; губы опустились на шею в требовательном поцелуе, кончик языка прошелся по оставшемуся следу от его зубов — Драко был собой доволен.       — Как жаль, что я больше не хочу, — губы Гермионы искривились в эмоции, которая была похожа на отвращение — что-то близкое к нему, на грани. К себе, к нему, к своим двойственным глупым желаниям. — По крайне мере, тебя.        Лгунья, что ты несешь?       Она хотела, чтобы он остался не для секса — нелогично, но это то, что она чувствовала. Иногда она была слабачкой, ведь как еще объяснить эту навязчивую идею быть окруженной заботой и вниманием — всем тем, что не для нее. Особенно со стороны Малфоя.       Сейчас ей хотелось быть не просто телом, которое он может взять. Она запуталась в эмоциях и в словах, душа хотела одного — разум твердил другое. Ей нужно было его присутствие — не испачканное желанием трахнуть ее, и как жаль, что единственное, на что она действительно пригодна — быть телом: это правда жизни, никому не интересен ее внутренний мир — там все равно пусто — это единственное, в чем она уверена.        «Пусто и грязно. Ты — грязная и испорченная. Ты сама виновата, » — шептал внутренний голос. Голос так похожий на тот, из прошлого, которое она до сих пор пытается забыть, которое все еще отравляет ей жизнь. Но это правда: она сама виновата — нельзя вечно убегать от самой себя.       Она со злостью откинула руки парня, которые все еще касались ее, слишком откровенно, чтобы спокойно это терпеть; и вернулась под душ, укрываясь облаком пара, как коконом, скрывая лицо под струями воды — она не пряталась, нет, что за глупость, просто хотела расслабиться и вернуть себе внутренний баланс — душевное спокойствие, которое Драко каждый раз разрушает. Иногда, конечно, восстанавливает. Но чаще разрушает — да.       — Знаешь, — устало заговорил парень. Тихо, но даже сквозь шум воды Гермиона все равно его слышала. Потому что хотела слышать. — Каждый раз я думаю, что начал понимать тебя чуть лучше. И каждый раз ты с остервенением доказываешь мне обратное. Раньше я был уверен, что все дело в твоем бешеном темпераменте, но начав трахать тебя понял — нет, у тебя просто характер дерьмовый. Ты долго притворялась невинной овечкой, но все же раскрыла свою сучью натуру, а теперь пытаешься казаться глубже, чем есть на самом деле? Я такая недоступная, Малфой, но, если попросишь получше, могу отсосать тебе между парами в кладовке. Можешь трахнуть меня, но потом я буду устало закатывать глаза и делать вид, что не хотела этого, и все, что было — не больше, чем одолжение. Занимаешься благотворительностью, Грейнджер? В этом заключается твоя глубина? — зло выплюнул парень, после того как закончил свою пародию на гриффиндорку. — Скольким нуждающимся ты уже успела дать?       — Проваливай, Малфой, — усталый выдох на свою тираду — единственная реакция, которой Драко добился от девушки. Это в ней бесило тоже. Ее безэмоциональность. Она была горячей в постели и абсолютно амебной все остальное время.       Раньше в ней был огонь, который и зацепил его: ему нравилось выводить ее из себя — она заводилась в секунду, всегда отвечая ему колкостью, гордо задрав прелестный веснушчатый нос.       А теперь кто знает, что с ней стало — ему плевать, он не устанет это повторять. Ему плевать на нее и ее заморочки. Ему больше это не интересно.       — Удачи с твоими тараканами, Грейнджер. A bientôt, — с издевкой произнес парень, потому что знал, она придет к нему снова.       Гермиона не стала оборачиваться, лишь слабо вздрогнула, когда Драко зашуршал одеждой. Через минуту хлопнула дверь Выручай комнаты — места их недолгих свиданий. Так проще — никто не узнает их маленький секрет.       — Ушел, — разочаровано прошептала девушка в пустоту, чувствуя соль на губах.       Ничего не было, никто этого не видел. Она не позволяет себе таких глупостей — они ей не помогут. Подобная психофизиологическая реакция как слезы — нелогична: он ей не нужен, она сама его выгнала.       Повернув кран, девушка отключила воду и переступила через невысокий бортик душевой на холодный кафель, где недавно стоял Драко. Ее взгляд зацепился за отражение в зеркале, рассматривая. — Жалкая, Гермиона, какая же ты жалкая.       Ей нужно было избавиться от всех следов, оставленных Малфоем на ее теле — иначе у других возникнут вопросы; и нужно вернуться ночевать в свою комнату в общежитии — иначе опять же возникнут вопросы, на которые она не имеет ни малейшего желания отвечать, придумывая новую ложь — в ее жизни и без того хватало вранья.       О, Мерлин, ей так хотелось остаться здесь — в тишине и одиночестве. Но этого, видимо, она тоже не заслужила.