Пламя

Черные ленты волос, разбросанные на белой, измятой простыне. Медленно извиваются, спутываясь между собой. Она выгибается всем телом, впиваясь ногтями в постельное белье, комкая его длинными пальцами. Из приоткрытого рта вырывается стон, длинные ресницы дрожат. Лунный свет из-за занавески белым узором сияет на ее разгоряченной коже. — Мой демон, — шепчет он, прикасаясь губами к мочке ее уха. — Мой ад, — рычит она в ответ, сцепив зубы и вонзая ногти в его спину. Любовь — слишком ненадежный союзник. Она изменчивее любого ветра, и ее постоянство заключено лишь в неизбежном конце. Дружба, переросшая в любовь — сплошной обман и самовнушение. Былая откровенность будет порождать лишь новые обиды и упреки. Прошлые романы, не утаенные друг от друга когда-то, будут острыми кинжалами колоть душу по ночам, когда та более всего открыта и беззащитна перед воспоминаниями из прошлого, перед страхами настоящего, перед неясностью будущего. Нет, ненависть куда более надежна. Любая обида больше распаляет. Каждая ссора только сближает. И она никогда не покинет вашего сердца. Возможно. Здесь наш мир, наполненный самыми яркими чувствами. Пропитанный сладкой болью, что не ранит, но воспламеняет. Они никогда не могли найти общего языка. Любая их реплика была полна яда и презрения. Каждый взгляд острее любого ножа. Он был похож на дикого волка. А она на волчицу. Еще более дикую. У нее всегда была какая-то особая ухмылка. Злая и подстерегающая. Говорящая: «Осторожно, я очень больно кусаюсь». Он всегда мрачен в ее присутствии и полон злого торжества. Шутит так, чтобы наверняка задеть за живое. Чтобы ощущения были сродни тем, что возникают, когда вонзают нож в еще кровоточащую рану. Он был непоколебим и не терпел неповиновения. Он никогда не чуждался поднять руку, если нужно. Но и она не собиралась подставлять вторую щеку под удар. С нее бы сталось вцепиться руками в горло. Два самых безнадежных садиста. Два последних мазохиста, зависящих от взаимной ненависти. — Ты ублюдок, а не мужчина, — бывало кричала она, полная ярости. — А ты не женщина, — опасным, приглушенным голосом отвечал он, словно волк, грозящий разорвать жертву на лоскуты. Его огромной ладони хватало, чтобы полностью обхватить ее шею. Он прижимал ее к стене, сильно стискивая пальцы. — Но даже это… не делает тебя мужчиной… — хрипела она, с вызовом смотря ему в глаза. Это только в романах — все красиво и порой даже безоблачно. Там возможен счастливый конец. Там возможна любовь с первого взгляда. А эти двое могли лишь похвастаться тем, что ненавидели друг друга двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю. Они походили на две заряженные тикающие бомбы. Если слегка заденут друг друга, то взрыва уже не миновать. Каждый день — новая война. Они воевали едва ли не каждую секунду. Даже в мгновения близости, когда, казалось, им нечего делить, — они боролись друг с другом, полные самых темных чувств. Но и самых пламенных. Гармония тоже бывает разной. Но все не вечно. Он никогда не понимал эту женщину. Возможно, это ее и сгубило. Возможно, это сгубило его. Она словно потухала. С каждым днем движения были все медленнее, взгляд карих глаз тускнел с очередным закатом и уже не воспламенялся с новым восходом. Это раньше она была полна энергии и, казалось, зажигала огонь и в мужчине. Это раньше она могла броситься с разбегу на него — в порыве страсти или гнева. Она не боялась кричать. Обожала создавать вокруг себя много шума. Била посуду, устраивала скандалы. Сеяла хаос в доме одним своим присутствием. Но хаос — это признак того, что жизнь еще здесь. И она бьет ключом. И не важно, в агонии ли, или в начале рассвета своих сил. А сейчас она поникла, завяла. Где бы она не была, вокруг лишь мертвенная тишина и пугающее спокойствие. Жуткое зрелище. Будто гниющее растение, чахнущее и оседающее на землю. А вместе с ней изменился и он. Примолк, стал внимательно наблюдать за ней, словно настороженный зверь. Бывало, ходил за ней тенью или молча провожал взглядом. Не задавал вопросов. А она не собиралась рассказывать. Они пытались бороться с наступающим концом. Она кричала и что-то пыталась доказать. — Сколько же нужно биться птице о клетку, чтобы наконец покончить с пленом?! — вскрикивала она. — Не строй из себя мученицу! — рычал он, краснея от гнева. — Не нравится что-то — проваливай! Она скривилась, посмотрев на него зло. Подняла вверх руки, демонстрируя свои запястья, и усмехнулась: — Ты видишь это?! — спросила она ядовито. — Это цепи, моя любовь. Твои цепи. По правде говоря, он не видел ничего, кроме гематом на тонких запястьях, поставленных им же, и разозлился еще больше. Ухватил за руку, резко дернув на себя. — Не неси чушь! — прорычал грозно, как умел. И тогда впервые за все время, проведенное вместе, она взглянула на него по-новому, печально и безысходно. — Ты меня любишь?.. — тихо спросила она, вмиг растеряв былую злость и ярость. Он отпрянул, словно его окатило кипятком. Посмотрел на нее так, словно та сошла с ума. Наверное, и сошла. — Я так и думала, — покачала она головой. Она прошла мимо молча, едва коснувшись плечом. Здесь было заложено начало конца. Теперь она часто сидела на краю кровати, без единого движения, будто даже не дыша. Ее взгляд был опустошен. Ее словно больше не существовало здесь, в этой комнате. Ее, наверное, вообще не существовало. Это лишь его фантазия. Его мечта и кошмар. — Знаешь… — шептала она тихо и слабо. — Наше существование бессмысленно. Мы просто тратим дни. И ничего не оставляем. — Это наш собственный выбор, — ответил тогда он, хмурясь. Она посмотрела на него, и впервые в ее глазах он увидел слезы. Это заставало его вздрогнуть и вскочить с кровати. Тут же, злясь на свою слабость, мужчина выхватил из пачки сигарету и закурил. Прямо в спальне. Раньше бы она его убила за это. Раньше. — Я ведь истратила на тебя всю свою душу… — прошептала она дрогнувшим голосом. Он нервно дымил, отвернувшись. — Это был твой выбор. Она вздохнула с надрывом, словно бы ей всадили нож в спину. Он намеренно избегал смотреть ей в глаза. — Любовь моя… — шепчет она. — Любимый… Скажи, что я живу не напрасно. Скажи, что ты сможешь заставить меня жить!.. Он взглянул на нее искоса и тут же резко отвернул голову. Нервно потушил сигарету прямо о стену, зло откинул бычок в сторону. — Я очень сожалею, — резко ответил он и направился к выходу. — Если не нравится — проваливай, — на последок бросил он, захлопнув дверь. Уже пыталась. Не вышло. Самые страшные слезы — беззвучные. Без громких всхлипов и криков. Раньше она была совсем другой. Никогда не позволяла себе рыдать. Не разрешала проявить слабость. Он мог оставить ей пару синяков на запястьях, на остальном теле, и она будто бы любовалась ими, словно очередной победой над огромным, непокорным зверем. На ней и сейчас были синяки. Только вот не от его рук. Она стоит у полной воды ванной. Яркий свет лампы падает на ее худые плечи и спину, очерчивая ребра и позвоночник. Она поникла головой — ее волосы спутаны, словно после бессонной ночи. Ее рука не дрожала, когда она лезвием чертила линии по собственному запястью. Вдоль. Чтобы наверняка. Она впервые за долгое время усмехнулась своей ухмылкой, когда медленно залезла в ванную. Плавно, с былой грацией, опустилась в холодную воду, свесив руки с бортиков. И, не задерживая дыхания, окунулась. … Она уже не дышит, когда он заходит в ванную. Он, скрестив руки, наклоняется над бесчувственным телом, молча рассматривает ее очертания. На при этом лице не дрогнул ни один мускул. Глаза по-прежнему оставались холодными, как зимний лед, сковавший море. На кафеле уже была огромная лужа темной крови. Он опустился рядом, облокотившись спиной о ванную. Поднял окровавленное лезвие, задумчиво вертя его в руках. Раньше она горела ярким пламенем, поджигая в его груди что-то, еще неизведанное. Ее чувства невозможно было потушить даже самыми злыми словами. Нереально было заставить замолчать, когда нужно. Она всегда была чем-то иным, нежели он. Словно два существа из разных миров, несовместимые ни в какой реальности. Наверное, таким людям суждено лишь гореть, жить собственной и чужой болью, воспламеняться от любого прикосновения и брошенного мимоходом слова. Таким людям суждено лишь гореть вместе. И сгорать по одиночке. — Это наш собственный выбор, — сказал он, вертя в пальцах лезвие от бритвы. Впервые за все время его узкие губы тронула ухмылка. — Ничто не вечно. Даже ненависть. И, тем более, мы. Но выбирать только тебе. Тлеть вечность или сгореть в одно мгновение.