Джоанна.

Первый удар пережить труднее всего. Джоанна поклялась себе, что не закричит, что бы они с ней не делали, после того, как пришла в себя в абсолютно белом помещении. Она бы с язвительным нахальством приняла смерть, не дрогнув от сомнения или от страха, но ее смерть не была им на руку. Они ее пытали. Первые несколько вольт, прошедшие по мокрому телу, заставили мгновенно нарушить клятву, душераздирающим криком огласив все это здание. Костяшки ее пальцев белели от сжатия, которым она пыталась унять свою раздирающую плоть боль, пыталась прервать крик, чтобы показать, насколько ей плевать на них и как им придется с ней несладко. Вода стекала с ее волос, грязных лоскутков, которые заменяли ей одежду, собиралась на полу ручьями, лужицами, в которых отражались ее судороги и муки, продолжавшиеся часами, без перерывов, не прекращаясь даже на тот момент, когда ее личные надзиратели сменяли друг друга. После первой подобной пытки она сорвала голос и думала, что, наверное, не сможет говорить примерно неделю. Но уже через день, или несколько часов, а по ощущениям и вовсе пять минут она вновь кричала, пока кто-то предлагал увеличить напряжение, чтобы ускорить процесс. Вопросы не менялись, но и не прекращались. Где Сойка? Какие планы у повстанцев? Кто в сговоре с ними? Скажи она ответы на эти вопросы, издевательства над телом бы сиюминутно прекратились свинцовой пулей в лоб. Но она не говорила, кусая до крови губы, впиваясь ногтями в ладони, ничего не слыша из-за своего собственного крика. Джоанна бы рвала на себе волосы, но их сбрили где-то на первой неделе подобных мучений. Очередное унижение, которое меркло на фоне остальных. Когда тяжелая дверь открывалась с характерным для нее скрипом и полоска света проникала в мрачную, пахнущую самой смертью камеру, Мейсон бросала презрительный взгляд на миротворцев, не собираясь сдаваться. На характерный вопрос о повстанцах она отвечала издевательством, за что получала характерный точный удар в челюсть тяжелой перчаткой и сплевывала кровь со своих губ на сапоги своих надзирателей, когда ее волокли, грубо схватив, в неудобном положении, в другое место, где обливали ледяной водой вновь и вновь. То, что следовало за этим, было хуже. И это хуже составляло основную часть ее жизни. Ее вопли оказались не единственными, что нарушали тишину этого здания. Не менее измученные крики раздавались где-то совсем рядом, словно за стеной, но спросить не было смысла и времени. Ей хотелось заставить этого человека замолчать любым способом, но очень скоро она смекнула, как только он затыкается, терзать начинают ее. Уже сколько недель Джоанна не знала отдыха физического и морального. Синяки, кровоподтеки составляли ее тело, подчеркивая красоту выпирающих ребер и иных костей, запекшиеся капли крови создавали образ лучше любого макияжа. Прошло шесть недель, показавшихся настоящими десятью годами, но она еще держалась. Держалась из последних сил и окончательно потеряв счет дням и часам. Все виды ее проклятий и отборной брани, которой она научилась в родных краях Седьмого, уже пошли по пятому кругу, когда к ней приходили служивые. Мейсон уже мечтала сдохнуть на Арене несколько лет назад, впервые оказавшись там. Но она тогда выжила, чтобы принять свою долю страданий здесь. Постепенно начал приходить страх, сковывавший сильнее любых цепей и терзавший намного сильнее тока. Она боялась того момента, когда за стеной прекращался крик; она безумела при виде воды, начинала лягаться и царапаться, пока ее не бросали, как мешок мусора, в наполненную до краев ванну с водой; она умоляла остановиться, оказать ей милость, пусть ранее утверждала себе, что не будет перед ними унижаться. Гордый взгляд непокорности сменялся на взгляд загнанного животного, и она скребла по стенам ногтями, пытаясь удержаться, когда ее тянули вон. Однако ответов на все те же вопросы она не произносила. У нее не было сил даже думать, не то, что произносить ответы. Тот день, когда ее просто избивали до полусмерти, казался Джоанне сущим раем по сравнению со следующим, как ее ждало испытанием водой и высоким напряжением. Истинным ее кошмаром стало прекращение криков за стеной, которые принадлежали одному из победителей, щелчок металлического замка, а плеск воды лишал рассудка. Мейсон как последняя слабачка хотела покончить с собой, но и для этого не нашлось бы возможности, не то, что сил. Ее передвижения ограничивались её вытаскиванием и притаскиванием обратно. Шипение за пинок под ребра каждый день давало знать, что она еще не избавилась от мучений и готова к ежедневному «выступлению». Она не знала ни дня, ни ночи, ни месяца, ни времени года, но знала, что сосед за стеной должен кричать, чтобы она успела набраться сил. Глаза заволакивала красная пелена, и девушка рыдала, выпрашивая смерть без мучений, но в Капитолии никто не собирался исполнять ее прихоти. Прислонившись спиной в сырой одежде к каменной стене, Джоанна ждала, когда к ней придут, потому что минуту назад крики у соседа прекратились. Она не заметила, что вопросы больше ей не задавались, поскольку мучения украшали каждый ее день. Наверное, все это они уже узнали, или же информация устарела. Но все же... Зачем-то она была еще им нужна живой, и это пугало больше всех страданий, которые она перенесла.