Господин Бамбук и Воскрешенная Панда

В то время шел промозглый ливень. Холодный, мокрый, горький. Капли били по плечам и ногам, старались забраться под одежду касались кожи и норовили впитаться в нее, забраться внутрь, в организм, в кровь, в легкие, в сердце и в душу… очерняя ее, пачкая, поглощая и сковывая крылья… крылья, чтобы летать. Душа, чтобы петь, сердце… кто-то сказал, что он для того чтобы любить, но Панда в это не верила. Слишком вязкое это слово. Непонятное, темное, как эти капли дождя, только привкус у него шоколада. И лакрица. А лакрицу она не любила еще больше, чем дождь – невкусно. Панда присела на качели. Влажная древесина с охотой поделилась водой с юбкой девушки, пока она сама стала раскачиваться. С пятки на носок, вперед и назад. Смотреть в небо, открыть рот и поймать на язык пару капель. Проглотить и довольно облизнуть – вкусно. Когда ты ешь дождь – он очищается. В нем появляется некая магия, сладость и свобода. Он дарит запах птиц и ощущение полета… А Панда летать любила. …Для полета достаточно было как следует оттолкнуться ногами о влажную, смешно чавкающую землю – кажется, она пыталась рассказать нечто важное ее резиновым сапогам – сжать кулачки вокруг железных балок, закрыть глаза и качаться. Теперь уже наклониться корпусом вперед, а ногами назад, в такт качелям и себе. Поменять «местоположение» ноги вперед, а спиной она буквально вжимается в спинку сидения – взлетает. Каждый последующий ярус полета, это словно ступенька куда-то в иной мир, потом ты обязательно начнешь подпрыгивать, раскачиваться все выше, все чаще перехватывать кулачкам скользкую железку… Панде было пять лет. Мокрая, грязная, с ободранными коленками, она поднималась с земли. Шмыгала разбитым носом, косилась на качели—предатели… а потом улыбалась. Потому что они не предали. Потому что позволили взлететь, а у нее просто не выросли крылья… и поэтому упала. Испачкала красивое, нежно-бирюзовое платье и розовую кофту с овечками, размазала грязь по еще пухлым щекам, вытирая непрошенные слезы. Старалась не смотреть на царапину на коленке и поменьше шмыгать от слез – нос предательски болел. Пока не было видна что самой кончик его «стесан» кровоточит, отчего капли дождя почти беспрепятственно проникают в нее… но не страшно. Полет очищает, а боль придает сил. Она поправляет капюшон кофты. Спокойная, не по годам уверенная, глупая. Спрячет темные волосы под одежду, поежившись от холода и чихнув. Услышит тихое «будь здорова», кивнет в ответ и подойдет… к дубу. Огромный, старый, сильный… дедушка. Панда всегда испытывала некое благоговение, глядя на этого исполина, среди деревьев, на его, испещренный трещинами ствол, изгибы корней, что то поднимались почти на высоту ее – как казалось – немаленького роста, то опускались вниз, под землю, чтобы взяться за корни-руки других деревьев, танцуя. Без движения и песен, без плясок и слов… но почему-то, этот танец был прекраснее всех человеческих. Возле одного из корней она находит подорожник. Срывает три листочка, облизывает, ничуть не опасаясь заразы и прикладывает к коленкам. И носу. Становится легче. Кажется, что тонкая зелень успокаивает, жалеет и гладит, обещает, что однажды у нее будут крылья, что… Панда верит. Садится на один из самых красивых корней дуба, прижимается грязной щекой к его стволу, маленьким ушком прислоняясь к теплой и немного колючей коре. Зеленые глаза прикрыты. Она словно бы забывает, как дышать, пропадают все посторонние звуки… а там, в глубине ствола, слышно мерное сердцебиение… Раз-два-три… удар. Раз-два-три… удар. Напоминает бой небольшого туго обтянутого кожей барабана, по которому наотмашь бьет рукой некто смуглый, подле костра… звук выходит тягучий как патока, почти безвкусный, как вода, а пахнет… пвхнет он – как ни странно – деревом и летом. Всегда. Независимо от времени года… Ей было восемь, когда она впервые попробовала алкоголь. Сладкий, пьянящий, веселый. Он хватал за руки и заставлял танцевать, он манил и дразнил запретом, предлагая еще немного, он щекотал шрамы на щиколотках и коленках, гладил оцарапанные – снова – ладошки и локти, объяснил, что так будет не всегда, что достаточно только взять себя в руки… Алкоголь был приятным молодым человеком. Черно-белый, словно из старых кинофильмов, ему нельзя было дать более двадцати двух лет, но по меркам Панды, он был едва ли не стариком… одевал он отцовские брюки и майки, часто поправлял шляпу-котелок, который она видела в музее, шаркал тапочкам-зайчиками и очень любил летать. Он появлялся всегда, стоило ей только подумать или взгрустнуть. Улыбчивый, красивый и приятный в общении. С бархатным голосом, который словно бы укутывал брюнетку заставляя ее погрузиться в самые смелые мечты о путешествиях и далеких странах, о пиратах и прекрасных принцессах, о джунглях, олимпийских богах… в то время она уже умела читать. Герои, сошедшие с книжных страниц были куда роднее и приятнее друзей во дворе, старый дуб спилили, а его пень превратили в песочницу, качели снесли, вместе с детской площадкой, дабы построить на ее месте дом, а все то, что было дорого Панде, начало переходить в иной мир. Мир, где дуб существовал и дальше, где для полета достаточно были просто закрыть глаза, где псы хотели ходить на задних лапах, а кошки мурлыкали заговоры и заклинания на удачу… В этот мир она путешествовала перед сном, когда закрывала глаза и переносилась в совсем иные миры, где Алкоголь был верным спутником – и не важно, что это был глоток вина, на папином дне рождения три месяца назад, да еще и втайне от родителей – он стал ее частью – разбойники нападали, побеждали и проигрывали, где мечи можно был заказать лишь настоящим героям… куда собиралась все то необычное и яркое, что хотелось бы сохранить… Про секс она узнала в десять лет. Курить стала в тринадцать. Никотин помогал избавиться от переизбытка воздуха и связать мысли. Затормаживал сознание, создавал красивые клубы дыма, в которых можно было куда чётче и явственнее увидеть свой мир, что уже сейчас начинал покидать границы девчачьего сознания, светлой дымкой оживая на фоне неба и высоток, смерти и тлена…. В четырнадцать она отдалась. Он был красив. Рыжие волосы горели огнем, стоило солнцу хотя бы вскользь коснуться его своими нежными лучами. Глаза серые, холодные, красивые… от него пахло свежестью и силой. Он заставлял жить и желать… страстно… она не знала, как так вышло и когда поняла, что желает… когда кожа стала покрываться мурашками от случайных прикосновений и взглядом, от всполохов огня пред собой или сбоку, от нежного голоса, больше похожего на журчание ручья… В больницу же девушку привезли с многочисленным ожогами. Одежду отрывали кусками, обрабатывали, шипели от волнения, стараясь вытащить от открытых, кровоточащих ран куски ткани… причина ожогов удивила всех – в школе жгли осеннюю листву. Ко-то притащил немного веток, кто-то – бумаги, чтобы полыхало ярче… а она просто стояла. Стояла, смотрела молчала… но стоило подуть ветру и девушка шагнула уже в самый центр костра, не взирая на боль и страх, на то, что кожа буквально плавилась от жара и смотреть было невозможно… он попросил отдать себя ему. И она бы и отдала… всю. Без остатка… жаль. Что спасли. В шестнадцать лет она пускалась во все тяжкие. Руки были исполосованы бритвой, на ногах, вместо уродливых шрамов, оставшихся от ожогов, красовались татуировки. Узоры, что начинались от самых пальцев, поднимались по бледной коже выше: к щиколотке, колену, бедру… казалось, им нет конца! Круги и линии, орнаменты и абстракции, все рисовала она… а потом набивали. Без криков и слез… без боли… тату было предпочтительнее шрамов.. в татуировках была своя магия и сила, а в шрамах? Это ушедшая боль… в них нет смысла. Суицид не от боли, не как попытка показать, не как страх или ненависть, нет… она лишь однажды любила. От костер который ее за малым не сжег, тот, что даровал надежду на свободу… Царапины на руках были пробными. Оставить шрамы, чтобы и их тоже покрыть тату. От запястья и до плеча, она стала похожа на своеобразную раскраску… человеческую, живую… темные от чернил руки и ноги, светлая туловище и голова… так-то она и стала Пандой, отрекаясь от настоящего имени. Сейчас ей девятнадцать, и она уже бывалая самоубийца: руки некрасивые, покрытые вздувшимися полосками новых порезов. Болят щиколотки, постоянные капельницы, синяки под глазами… волосы длинной до плеч – пришлось обстричь, потом как Панду они раздражали. А ведь когда-то были до поясницы… Помимо вен – таблетки. Уксус, едва ли не яд… умирать хотелось красиво. Так, чтобы все запомнили… и вот сегодня она пришла на крышу. Тонкая, нежная… ее можно было бы назвать даже красивой, если бы не чернота тату и пустой взгляд. Если не видеть, как на дне глаз плещется странная радость… Двадцать этажей. Белое платье, алая кровь, полет… что может быть красивее? Вот она уже становится босыми ногами на парапет крыши, когда сзади раздается мужской, властный голос: - Назад. Живо.