Не сегодня

Грохот крови в голове, назойливая дробь срывающихся со сталактитов капель, твоё рваное дыхание с хрипотцой — всё смешивается в адскую какофонию в моём сознании, щемящую и до тошноты сладостную одновременно. Понимаешь, мы в ловушке, и дело вовсе не в том, что выход из пещеры завален камнями — в глубине души я даже рад этому. В сотый раз прокручиваю в голове мысль, что ты сама во всём виновата. Ещё сильнее прижимаешься ко мне и, кажется, что-то говоришь, но слов не разобрать. Твой тонкий надорванный голосок эхом отбивается от каменистых, поросших мхом стен и растворяется в себе же. Всё вокруг как в тумане, вижу лишь твои манящие полуоткрытые губы, которые ты облизываешь языком… О боги Фиора… — Люси? — собственный голос звучит неуверенно, сипло. Медленно опускаю глаза вниз и чувствую, как в лёгких моментально спирает воздух, как приятно щекочет внизу живота, отдаваясь дразнящим эхом в каждой клеточке тела. В последний раз провожаю взглядом твою лениво качнувшуюся упругую грудь, обтянутую промокшей насквозь футболкой, и нервно сглатываю. Если бы ты только знала, Люси, чего мне это стоит. А ты всё так же продолжаешь смотреть на меня своими наивно распахнутыми глазами, обхватываешь всё крепче холодными ручками мою шею, что-то бессвязно лепечешь. На какие-то доли мгновений мне кажется, что мы поменялись местами, и теперь вовсе не я тот неразумный ребёнок, которого все укоряют за излишнюю доверчивость. Каждое твоё движение полно той самой неуловимой кротости и упоительной сладости, от которой сердце в груди делает кувырок и проваливается куда-то вниз, бьётся тяжело и размеренно, будто пытается вырваться наружу. Зарываюсь пальцами в твои влажные волосы, вдыхаю их едва уловимый пряный аромат и чувствую, как земля уходит из-под ног, как руки охватывает мелкая лихорадочная дрожь. — Нацу, тебе холодно? — обеспокоенно щебечешь ты и легко скользишь ладонями вдоль моей спины, обвивая талию. А я лишь чувствую, как напрягается каждый мускул моего тела, как перед глазами плывут фиолетовые пятна от одного прикосновения твоей упоительно мягкой груди ко мне. Медленно закрываю глаза и делаю глубокий вдох, поглаживая шершавыми ладонями изящные плечи. Должно быть, это всего лишь мимолётный флёр, очередной мираж; сейчас всё развеется, и рядом не будет ни тебя, мокрой и беспомощной, как брошенный котёнок, ни этого непреодолимого жгучего желания, растекающегося по венам кипящей эссенцией. В голову закралась навязчивая мысль, что я непременно загнусь в ту же секунду, если не прикоснусь к твоим хмельным губам. — Нацу-у, ты слышишь меня? Если не хочешь, то я… Последние слова тонут в коротком вскрике; крепко, до хруста в костях, впиваюсь пальцами в твои плечи, прижимаю к себе отчаянно, словно боюсь упустить хотя бы один удар твоего трепещущего как будто в моей груди сердечка. В горле пересыхает так, будто туда засыпали стакан песка, дышать становится всё труднее, будто воздух в лёгких плавится на глазах, обугливая разгорячённую плоть. Хочется сказать тебе, нет, прокричать, что есть мочи: "Нет же, хочу! Хочу до одурения, до сводящей мышцы боли, до потери сознания!" Прижимаюсь своими сухими, горячими губами к твоим прохладным, едва влажным устам и чувствую, как по всему телу разливается парализующая слабость, как тяжелеют конечности, отказываясь слушаться. Лишь на мгновение приподнимаю тяжёлые веки и сразу же натыкаюсь на твои карие, почти чёрные в царящем полумраке, глаза. Вижу в них всю квинтэссенцию чувств: здесь и недоумение, переходящее в искренне негодование, и едва ощутимая нежность, граничащая с робостью. Упираешься кулачками в мою вздымающуюся от рваного дыхания грудь, колотишь неистово, обидчиво, сама не понимая, что этим только ещё больше дразнишь меня. Руки словно не слушаются и действуют сами по себе; вот они уже нетерпеливо валят тебя на каменистый пол, усыпанный мелкими камнями. Ты выгибаешься дугой, будто от удара плетью, а с твоих губ срывается настолько отчаянный и рваный стон, что в глазах мутнеет. Тебе, наверное, было так больно, бедняжка. Ничего, сейчас ты будешь кричать совсем не так. Подбираюсь к тебе медленно, едва передвигая трясущимися руками, наклоняюсь ближе, заглядываю в бездонные омуты глаз, притягивающие своей бездонностью, — и болезненно вздрагиваю, отстраняясь назад. То лицо — озлобленное, искривлённое безобразной гримасой, с глубокой пролегающей морщиной у лба, не может принадлежать мне. — Нацу, что с тобой? — голос твой дрожит, звучит жалобно, но с губ всё ещё не сходит лёгкая, едва заметная улыбка. Не понимаешь, ты так до сих пор не понимаешь, моя глупая девочка? Этот жгучий, затравленный взгляд полностью выдаёт тебя, но почему-то не вызывает в душе и капли жалости. Вид легкодоступной добычи едва ли сможет вызвать сострадание у дикого зверя, единственная цель которого — утолить дикий, неуёмный голод, разрывающий на части изнутри. А восставшие из глубин души инстинкты твердят мне, что именно такой добычей для меня ты сейчас и являешься. С каким-то благоговейным трепетом замираю, из последних сил стараюсь не дышать, когда чувствую щекотливые прикосновения твоего горячего дыхания к своей коже. Провожу рукой по гладкому прохладному животу, забираясь под футболку, и меня словно пронизывают сотни раскалённых игл, впивающихся с каждым мгновением всё сильнее. А ты всё так же лежишь, растерянно смотришь на меня, буквально вжимаешься в стену, не зная, куда девать себя от внезапно нахлынувшего страха и смущения. В этот момент ловлю себя на мысли, что мне уже абсолютно плевать, ответишь ли ты на мои ласки или же мне придётся взять тебя с силой; дикий зверь, всё это время сидевший глубоко внутри меня, уже вырывается наружу. Но сможешь ли ты простить того, кто всю жизнь оберегал тебя от всего мира, но не смог спасти от самого себя? Обещаю тебе, Люси, я обязательно что-нибудь придумаю, но только... Но только не сегодня. Сейчас я хочу лишь одного: чтобы ты не прекращала дарить всю себя только мне одному. Трясущимися от вожделения руками задираю твою до неприличия короткую юбку чуть выше талии, впиваюсь пальцами в нежную кожу округлых бёдер. А ты в этот момент, превозмогая ноющую, ещё не до конца отступившую боль в пояснице, начинаешь нервно ёрзать на месте, отодвигаешься всё больше, чем невольно заставляешь меня усилить хватку. Футболка прилипла к спине от омерзительно-липкого, холодного пота, вены на руках вздулись, выдавая рвущееся наружу желание. — Прекрати, прошу! Ч-то ты делаешь? — слова даются тебе с трудом, ты отчаянно хватаешь ртом воздух в перерывах между ними, захлёбываешься, сгребая ладонями гальку. Стоять на коленях на этих проклятых камнях до безумия неприятно, но другая боль, та самая, отдающаяся ноющим исступлением внизу живота, доставляет куда больше проблем. Прижимаясь к тебе всем телом, буквально вдавливаю в землю, исследуя ладонями каждый сантиметр, каждый изгиб твоего совершенного тела, покрывая жадными поцелуями нежную кожу, я постоянно задаюсь лишь одним вопросом: почему же ты тихо скулишь и до крови закусываешь губу, уставившись помутневшим взглядом в потолок и лишь изредка вздрагивая так, будто по тебе ползали тараканы? Почему же ты не хочешь меня, та, которая сама с присущим лишь ей кокетством откровенно дразнила меня, играла, каждый раз оставляя ни с чем? — Люси-и, — в сотый раз произношу твоё имя, всего на мгновение отрываясь губами от гладкой кожи, вывожу языком влажные узоры, известные лишь мне одному. Твержу его постоянно, припадая к пульсирующей жилке на шее, до боли в суставах заламывая твои тоненькие, по-детски миловидные запястья. Едва слышно шепчу его, трепетно лаская твою грудь, наслаждаясь страхом перед неизведанным, что пульсирует в твоём взгляде. Сознание окончательно затуманивается в предвкушении самой интересной части нашей игры, стоит лишь скользнуть рукой вниз и слегка оттянуть в сторону крохотные кружевные трусики. Ты можешь сколько угодно строить из себя недотрогу, но теперь меня так просто не проведёшь. Нетерпеливо раздвигаю пальцами половые губы, проникаю внутрь и невольно царапаю гладкие влажные стенки, наслаждаясь твоими сдавленными стонами. Грудь словно сдавливают накалёнными добела обручами, что заставляют задыхаться, утопать в собственных желаниях. Трясущиеся руки тянутся к замку брюк, приспуская их вниз вместе с трусами. Пульсирующий, уже готовый член упёрся во внутреннюю часть бёдер — и от одного ощущения этого напрочь снесло крышу. Горячие ладони раздвинули сведённые вместе ноги — я мог ощутить всю ту дрожь, что охватила твоё тело. Устраиваюсь поудобнее, перехватываю твои дрожащие запястья и чувствую, как камни врезаются в кожу, буквально распарывая её, губы сами по себе изгибаются в едкой ухмылке. Резко подаюсь вперёд — и чувствую, как ты сжимаешься вокруг пульсирующей плоти, как безумная боль рвётся из тебя наружу вместе с потоками слёз и истошным криком, срывающимся с губ. Рваный глубокий толчок, затем ещё и ещё один; я уже не чувствую окружающий мир, есть лишь мы, полностью растворяющиеся друг в друге, и стоны, заполняющие собой всё пространство пещеры. Сердце в груди болезненно сжимается от щемящего восторга при виде грязных, влажных дорожек на твоих щеках. Прижимаюсь к тебе всё сильнее, двигаюсь в тебе всё быстрее, словно никак не могу насытиться, словно мне до сих пор мало того, что мы стали одним целым. Чувствую, как всё тело сотрясает крупная дрожь, как от удара электрическим током, и изливаюсь семенем внутрь тебя, обессиленно падая на твоё тело, всё ещё содрогающееся от глухих рыданий, ловлю губами каждую слезинку, впитываю в себя каждый твой стон, и в душе стремительно начинает прорастать чувство вины. Наблюдаю за тем, как ты медленно, слишком медленно успокаиваешься, отводя в сторону взгляд покрасневших глаз, как проваливаешься в глубокий и пустой сон. Я не должен был этого делать. Прости меня, Люси, но я ни о чём не жалею. Я обязательно объясню тебе всё и, надеюсь, всё же смогу добиться твоего прощения. Но только не сегодня.